Одной из черт советской и пост-советских государственных машин является, пожалуй, бесчеловечность. Отличие между сопредельными машинами только в том, что ее генерирует.
Представим себе границу между нашим государством и соседним как некий символ беспристрастности, который можно оседлать, чтобы обозреть одновременно обе стороны. Оттуда, мне кажется, будет весьма заметно, что к северо-востоку бесчеловечность возведена в принцип, в то время как на юго-западе она носит в значительной степени случайный характер и является следствием того, что человечность попросту не возведена в принцип, тоже случайно и без всякого умысла. Здесь государственные люди сторонятся любых общих принципов и действуют ситуативно - так, как если бы они заправляли какой-то одной (своей) фермой, а не заботились по должности обо всех фермах Отечества.
Бесчеловечность как принцип является, наверное, плодом коллективизма и общинного уклада; растворенные в массе индивиды поневоле начинают исповедовать абстракции, единственным смыслом существования которых являются сами эти абстракции. То есть порядок ради порядка; система, ориентированная на одно: сохранять себя от любых изменений. Такая система в определенном смысле весьма эффективна, потому что устойчива; но устойчивость - это все, на что она способна. Если внешние раздражители исчерпают ее ресурс стойкости, она рухнет; но там, под собственными обломками, она немедленно начнет возрождаться, потому что ее исток - угнездившаяся в национальном бессознательном общинность - никуда не делся. И система восстает из своих обломков, но не как Феникс из пепла, а как Вавилонская башня, которую разноязыкие, непонимающие друг друга строители начинают возводить, как только она разрушится, по одной лишь причине: башня - это все, что их объединяет. "Спасти насяльника", если хотите. Эдакий стройный абсурд - с точки зрения, конечно, внесистемного наблюдателя. Изнутри это должно выглядеть иначе.
Юго-западная, невозведенная в принцип человечность, пожалуй, неизбежно встречается там, где торжествует индивидуализм. Система здесь вообще не складывается - она рассыпается на частности, связи между которыми устанавливаются и разрываются по обстоятельствам. Перемены "для всеобщего блага" крайне затруднительны, если вообще возможны: изменять нечего, нет объекта реформирования; перемены случаются только на индивидуальном уровне, в лучшем случае - в обществе, вне всякой связи с тем, что выдает себя за "систему". Это динамичный, упругий хаос, упорядочивание которого поневоле скатывается к бесконечной и заведомо безрезультатной деятельности, вроде протирания домашней мебели от пыли: очень скоро пыли столько же, сколько ее было до уборки, а стоит замешкаться, и она начинает, кажется, воспроизводить сама себя. Однако производители ветоши и различных средств для уборки, похоже, не жалуются, а "потребителям" все так же мало дела до общей картины: надо хлопотать на своем хуторе, даже если теперь он стоит в квартире 42 дома 7 по Вновьновопереименованной улице, а не на берегу Хорол-речки. И если "всеобщее благо" в таких условиях остается почти недостижимым, то благо индивидуальное, как и личная свобода, - вполне достижимы, хотя им и приходится мириться с непредсказуемостью поведения и заведомой непредопределенностью результатов работы государственной машины.
Пожалуй, единственным относительно успешным и осязаемым направлением реформ на индивидуалистическом юго-западе является изживание коллективистских начал, привнесенных с северо-востока за века досоветской и десятилетия советской власти. И если на северо-востоке снова возводят Вавилонскую башню, то на юго-западе эту башню разрушают, и по обе стороны границы наблюдаются значительные успехи.
Сегодня обнаружил у Бродского пассаж, который отчасти подтвердил мои гипотезы и наблюдения, по крайней мере, в отношении северо-востока. Вот он, этот пассаж:
"...система сверху донизу не позволяла себе ни одного сбоя. Как система, она может гордиться собой. И потом, бесчеловечность всегда проще организовать, чем что-либо другое. Для этих дел Россия не нуждается в импорте технологий. Можно сказать, что единственный для страны способ разбогатеть - это наладить их экспорт" ("Полторы комнаты").
Как видим, речь идет об "организованной бесчеловечности" - и если сравнивать ее с бесчеловечностью нашей, неорганизованной, стихийной, то выбор в пользу первой или второй представляет собой чисто тактический ход. Потому что плоды бесчеловечия по разные стороны границы созревают с разной скоростью, но они - одинаковы.
Закон требует признать умышленное убийство более тяжким преступлением, чем неумышленное. И, конечно же, будь я на месте неосторожного злодея - я бы умолял о снисхождении: я же ненарочно. Будь я на месте судьи - я бы снизошел.
Но будь я жертвой.... Да будь я проклят, если готов скостить срок преступнику, который лишил меня жизни по неосторожности!
Вот как-то так.
2016
ID:
687976
Рубрика: Проза
дата надходження: 06.09.2016 12:58:56
© дата внесення змiн: 06.09.2016 12:58:56
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
