...И вошёл я в тот город,
в котором никто не жил;
мёртвые подворотни,
щадить не желая жил,
вчерне плели паутину
разбитого параличом
пугающего бездорожья,
на коем себе ни в чём
уже никогда не откажешь:
в той истине под рукой,
что кроме своей дороги,
нет в принципе – никакой.
Фигуры деревьев,
поставивших жизни шах;
простившиеся с лабиринтами
древних шахт
пространные вопли,
которые - прокляну;
смахивающий на Аида
памятник никому;
дохлая птица,
с глазами – из двух монет, –
ступать мне такой дорогой.
Другой, к сожаленью, – нет.
Старинная рухлядь бараков,
встретивших разом смерть,
выпотрошенными кишками
легла на твердь;
по ломанным ножкам стульев
растекающаяся луны
глазунья, каковой на фоне,
думаю, со стороны
было бы видно,
что нет возможности сделать шаг:
всю жизнь по моей дороге
куда-то гребёт чужак.
И ступал я вперед,
зная, сколь путь паршив,
и, казалось, что мёртвый город
каждою клеткой жив,
что только он, доколь существую –
мой верный щит
в действительности, каковая
больно по швам трещит,
что сей мертвец не покинет
сердца, кошмаров, строк:
легли на дорогу жизни
тени иных дорог.
