Детство мое было безмятежным, веселым и богатым событиями. На улице всегда ждала крикливая компания разновозрастных друзей, с которыми было принято обмениваться угощениями, вынесенными из дома. Есть напоказ считалось шиком. По просьбе ребят мамы готовили особый бутерброд – круглую буханку хлеба разрезали пополам и на самую длинную «скибку» намазывался толстый слой сливового повидла или выкладывалась золотистая шипучая, с пылу-жару, яичница с салом, сливочное масло, присыпанное сахарным песком или, на худой конец, орошенная подсолнечным маслом ржаная горбушка с крупными кристалликами соли. Таким бутербродом принято было делиться со всеми, кто встречался во дворе и не сводил с тебя завистливых глаз. От дележки крепла дружба, у малышей появлялись покровители, а значит, можно было смело забираться для игр в соседний двор – никто не обидит. Старшие ребята ловко одной рукой управляли подростковым велосипедом «Орленок», причудливо изогнувшись над рамой (ноги отчаянно крутили педали под ней), в свободной же руке удерживался тот самый длинный бутерброд! Даже если ты только что выполз из-за стола, мигом возвращался в дом, канюча: «Ма-а-а-м, намажь мне повидлом хлеба!»
Наш одноэтажный, вытянувшийся вдоль квартала дом, насчитывал более десяти семей, ютившихся в небольших квартирках, полученных родителями в послевоенное время. Двор ограничивали сараюшки, за ними простирались, казавшиеся в то время необозримыми, огороды – подспорье к скудному бюджету хозяек. Детишки водились в каждой квартире, все были дружны и запросто входили в чужой дом, как в свой. На углу жили одноногий дядя Вася, мастер на все руки, с веселой хлопотуньей тетей Варей, портнихой, обшивавшей весь двор, а может, и полгорода. Их знали все. У них были два сына – взрослый и угрюмый Витька и румяный губошлеп Юрась-карась, чуть моложе меня. Фамилия у всех была странная – Белые, хотя никто из них белым не был, а дядя Василий вообще был лысым. Нашими соседями были старики Вяльченко, вредные склочники, постоянно писавшие куда-то высоко, как показывал крючковатым пальцем дед, жалобы на всех обитателей двора. К старикам часто приезжали внучки Людка и Танька, подолгу жили, поскольку мама их постоянно устраивала какие-то важные семейные дела. С девчонками мы не дружили, они дразнились и доносили о шалостях взрослым, но в дни, когда школьники уходили на уроки, и по двору шаталась кислая скука, Таньку или Людку приходилось
звать в игру. Еще во дворе жили Таня и Гриша Лобашовы, «дети из приличной семьи», в которой взрослые выжили в ленинградской блокаде, как тихонько сообщали наши родители. Общению с ними никто не препятствовал. Мой «кавалер» Сережка, был старше меня года на три, позволял мне таскать их пушистую Кисану и заботиться о толстых шалунах котятах. Были и другие дворовые девочки и мальчики, веселые товарищи по досугу и проказам.
Когда же компания высыпала на улицу, то мгновенно увеличивалась численностью. Во дворах напротив тоже росла куча мала шкодливой ребятни.
В самом красивом большом кирпичном доме с высоким крыльцом, на котором подростки допоздна засиживались, а мы любили перед игрой в прятки выкрикивать на нем знаменитую считалку «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич…», жила семья дяди Игната Федоряна, милицейского начальника. В семье было пять дочек, имен которых мы даже не пытались запомнить и звали всех «Галя-Валя». Они были постарше и относились к нам снисходительно, никогда не сгоняли с высокого каменного крыльца, даже если мы затевали слишком шумную возню.
Со временем наша семья перебралась жить на другую улицу, в более просторную квартиру. Связь с дружбанами с улицы Шевченко постепенно ослабла, появились новые приятели.
И вот однажды, уже учась в шестом классе, в своей учительнице физики я узнаю одну из сестер Федорян. Людмила Игнатьевна была молоденькой черноглазой миниатюрной девушкой, входила в класс, смущаясь, и голосок у нее был вежливый и негромкий. Конечно, мы узнали друг друга! Около месяца Людмила Игнатьевна меня не трогала, обходила по списку, вызывая других учеников. Нахальство мое день ото дня крепло и становилось невыносимым. Замечаний я не получала. Могла заниматься на уроке своими делами, пересаживалась за другие парты, громко болтала с соседями, словом, испытывала терпение юной физички.
И однажды меня вызвали к доске. Оказывается, дома нужно было выучить закон Архимеда. Я стояла, как на плахе, сгорая со стыда, но упрямо бормоча, что этот закон мне в жизни совсем не пригодится. В журнале появилась аккуратная двойка. Привыкнув к вседозволенности на уроках физики, я больше была ошарашена решимостью тихони учительницы справедливо оценить мои «знания», чем своим непривычным молчанием у доски.
Вечером перца событию добавила мама. «Как ты могла!- возмущалась она. - Я давно не контролирую твою учебу. А ты пренебрегла моим доверием. Я не знала, что ты второй месяц издеваешься над учителем! Кто дал тебе такое право? Ты ученица, а не соседка Люды Федорян! Ей государство выдало диплом и доверило право учить таких разгильдяек, как ты! Я, - продолжала мама, - больше тридцати лет назад, еще до войны, выучила этот закон, и до сих пор его помню!»
И , вытянувшись в струнку, как школьница, немного приподняв подбородок, мама бойко отчеканила мне на украинском языке этот Закон: «На тiло, занурене у рiдину, дiе виштовхуюча сила, що дорiвнюе вазi рiдини, витисненої тiлом».
Пораженная маминой памятью, прочностью знаний, полученных так давно в захолустной сельской школе, и тому, что этот растреклятый Закон длиной всего в одну строчку, я в тот же вечер выучила его назубок.
На следующий день я понесла свою покаянную голову молодому педагогу. Размазывая слезы стыда по раскрасневшемуся лицу, получила прощение и больше никогда не изводила ее.
А Закон Архимеда я помню до сих пор. На двух языках.
ID:
789540
Рубрика: Поезія, Сюжетні, драматургічні вірші
дата надходження: 29.04.2018 14:53:41
© дата внесення змiн: 28.08.2018 02:23:56
автор: Борисовна
Вкажіть причину вашої скарги
|
Закон Архимеда - это ерунда... А вот закон бутерброда, который случался на улице довольно часто, это горе... 
