(продолжение)
РАУНД ТРЕТИЙ. СНОВА ОНА
Не слабо он жалел, что назначил встречу через три дня, а не завтра. Всё равно это ничего бы не изменило: он не мог думать о работе, раскладывать по полочкам услышанное и увиденное, планировать следующие встречи, строить стратегию. Понимал, что подходит к ситуации совершенно непрофессионально. Но ничего не мог с собой поделать: всё это время в голове Доброруднева сидела Натали. Её фигура, лицо то и дело всплывали в бреду его эротических фантазий. Надо же было так влипнуть на старости лет, – кому расскажи. Не то, чтобы его ни разу не цепляла внешность женщины. Он любил красоту, ценил её. Умел любоваться женщинами, не опошляя отношения ненужной фамильярностью или бесперспективной близостью. Но здесь было совсем другое. Какое-то необъяснимое родство. Ему хотелось уберечь эту красоту от всего на свете. И прежде всего – от её мужа с его губительной правдой.
Три дня и три ночи лил дождь. Доброруднев терпеть не мог такую погоду. Она навевала на него тоску. Он быстро впадал в меланхолию, казалось, что солнце навсегда скрылось за тучами и никогда больше не будет погожих дней. Даже его неизменный, весьма ядовитый юмор умолкал в такие дни. А Эмма любила дождь… Ещё одна маленькая чёрточка их непохожести. Она говорила, что дождь ассоциируется у неё с омовением, чистотой, святостью. Будто бы всё плохое смывается с лица земли, и она предстаёт в своем истинном – свежем и первозданном виде. Эта в принципе дерзкая женщина в дождливые дни становилась тихой и задумчивой, будто бы решала загадки бытия. Доброруднев помнил в мельчайших деталях один из таких дождливых вечеров в их недолгой истории.
Они в который раз просто бродили по городу. Он, зная, как любит Эмма эти неспешные прогулки с ним, не умолкая, рассказывал ей истории домов, мимо которых они проходили, улиц, которые пересекали. Он знал всё о любимых уголках города, давно ставшего родным. Перед его красотами отступала привычная доброрудневская ирония. Доброруднев даже подозревал, что за эти прогулки Эмма его и полюбила. Ну, хотя бы капельку! Потому что слушала всегда с нескрываемым наслаждением, как ребёнок. Он много встречал в жизни хороших рассказчиков – везло! Он и сам – хороший рассказчик. Но вот со слушателями – тут сложнее. А Эмма умела слушать. Вкусно, по-детски впадая в восторг, или замирая в особо волнительных местах. Когда она слушала, каркающий голос из разногласий затыкался, и возникала хрупкая гармония, тонкая, как паутинка бабьего лета. Доброруднев по-мальчишески пытался подольше удержать эту связующую паутинку. Но им помешал дождь. Не ливень, а меланхоличный почти осенний, ровной капелью загнавший их в первую попавшуюся кафешку. Эмма сидела напротив, как всегда в своей странноватой манере сидеть, как будто бы ждала, что её вот-вот позовут, и была готова в любой момент сорваться. Доброруднев даже помнил, какое на ней тогда было платье: тёмно-синее, слегка приталенное с витиеватым белым кружевным воротником, как у школьницы. И эта платяная закрытость, и этот пуританский воротничок волновали его необыкновенно.
Она говорила о мужской любви:
- Есть мужчины, которые любят, как камни ворочают. Тяжело, нервно. Уничтожают и себя, и тебя. Сначала женщину в такой любви притягивает какое-то мучительное наслаждение. Знаешь, как зуб хочется больной прикусить иногда?
Он кивнул молча и смотрел.
– Вот так. Но всё равно приходит время, когда понимаешь, нужно выбираться из-под этих камней, иначе раздавят. Я видела женщин, которые не успели выбраться, – ужас! А есть мужчины, которые любят, как ветер. Заметёт, закружит! Кажется, всё готов бросить к твоим ногам, целого мира не жалко. Страсть, фейерверк!.. Но ветер переменчив. Быстро стихает, или улетает к другим берегам. А ты так и не понимаешь, что же это было. Только больно очень.
Эмма поморщилась, и Доброруднев услышал в ней отголоски той боли.
– А есть замечательная любовь. Ею, как тёплым пледом в холодный вечер тебя укутают. Чаю с мёдом принесут. Рядышком посидят, за руку подержат…
– Ты такую хотела бы? – Спросил полуутвердительно, не сомневаясь в её «да». Уж он бы укутывал её, уж он бы согревал. И тапки в зубах приносил, и колыбельные пел!
– Нет…
– Нет? А чего же ты хочешь, Эмма?
– Есть, Андрюша, особый вид любви. Она так незаметненько зёрнышком в тебя падает и растёт тихо-тихо. Человек каждой клеточкой, каждой чёрточкой таким становится родным, что расставание – как увечье. Невозможно больно сделать, ведь не будешь же себя увечить или бить. – Эмма грустно вздохнула, – вот такую хочу. Но это – редкость большая.
– Почему?
– Она приходит незаметно, вырастает медленно. Её не сразу и разглядишь. Можно и вообще пропустить. Засохнет зёрнышко, не прорастет без полива.
– А чем поливать?
– Откровенностью. Правдой.
– Ой, не говори, Эмма! Правдой скорее убьёшь любовь, чем прорастишь. Мужчины в женщинах любят загадку, а не откровенность.
– Вот я ж и говорю, – редкая эта любовь…
И поднялась. Они вышли в свежий прохладный вечер. А недосказанность осталась ранкой крошечной. И было у него такое чувство, что он её предал.
У него и сейчас, когда вспоминал, тоже было такое чувство. И он пошёл к заветному шкафчику, чего не делал перед встречей с клиентом. Налил привычную, опрокинул, зажевал лимончиком.
– А как, Эмма, милая, ты назвала бы сейчас мою любовь? Да-да, не улыбайся скептически, тебе не идёт! Как назвать любовь, когда хочется женщину съесть? Вот так взять и проглотить одним большим куском, вместе с глазищами этими, с ногами? А-а-а, не знаешь! А я знаю. Это – людоедская любовь! И пусть сидит красота эта в моём желудке. А что? Из сердца-то ты, Эммануэль, похоже, убираться не собираешься? Не-е-ет, не собираешься, я знаю, я гнал. Так пусть она будет в желудке. Как… как оливье на Новый Год. Вкусно. И другие её там не тронут. Не зацепят, не обидят правдой своей. «Я вра-а-ал!» Ну, врал! А кому от этого было плохо? Сын – умница, жена – красавица. Сам – в шоколаде. Чего тебе не живётся? А, ну да. Смерть вмешалась. Драка эта. Спаситель какой-то. Ты что ль, Эмм? Ты, да? Ну, тогда скажи, что мне сейчас ей отвечать? Что женщина моя, давно любимая, правильная вся такая ломает её жизнь? Уводит её мужа? Такая правда, да?
– Добрый день, Андрей Николаич! – Натали хлынула в кабинет волной победного ослепительного света. Эта что ли женщина на грани развода с любимым мужем? Доброруднев поймал себя в последний момент за лицо, чтобы она не увидела его ошеломления.
– Добрый, коли не шутите! – Он даже для себя неожиданно поднёс к губам протянутую руку. – Как Вам удаётся так выглядеть?
– Как? – Было видно, что она польщена его восхищением и жаждет «продолжения банкета».
– Как новая машина после мойки, – с иголочки, в полном блеске!
Доброруднев добился своего, она расхохоталась по-девичьи, и он мог вдоволь налюбоваться её умопомрачительным зубчиком.
– Ну, спасибо за машину! А то я боялась, что Вы назовёте меня кастрюлькой свежепошкрябанной.
Смех разрядил обстановку и снизил уровень гормонов до приемлемой нормы. Она уселась на своё пациентское место, а он налил ей уже привычный мартини, бросив туда похожую на неё светящуюся изнутри вишенку.
– Я вижу, у Вас, милая Натали, хорошее настроение.
– Ага, – она отхлебнула, не поморщившись.
– Есть повод?
– Есть! Я её видела.
– Стоп. Кого видели?
– Ну, её. Новую пассию Руслана.
– Так. А вот с этого места – поподробнее.
– Я следила за ним. – Натали с вызовом глянула в глаза, ожидая его порицания, но Доброруднев только кивнул поощрительно. Действительно, что тут скажешь?
– Весь день было всё как обычно: офис, обед, переговоры – то-сё. Но вот вечером, перед приездом домой он отпустил шофёра и сам сел за руль. Руслан не любит водить машину. Говорит, что машинки – не его игрушки. Так вот. Он поехал не домой, а совсем в другую сторону – на Борщаговку. Я – за ним. Он остановил машину в одном из дворов, открыл дверцу и просто сидел. Я даже думала, что это странность такая мужская, – ну, знаете, побыть наедине со своими мыслями. С ним в последнее время часто такое случалось: вроде бы с тобой, а кажется, что где-то далеко. Потом я заметила во дворе женщину. Она с собакой вышла погулять. Здоровый такой дог, крепкий. Её старушки во дворе окружили, из тех, что обычно на лавочках сидят. О чём-то они там разговаривали. Руслан сидел, смотрел. Потом она собаку позвала и в дом пошла. А он завёл машину и уехал. Здесь-то я и поняла, что он к ней приезжал, а бабульки им помешали. Ну вот. Он уехал, а я пошла к этим бабкам.
– Зачем?
– Не знаю. Плана у меня не было. Думала, что сориентируюсь на месте. И только я к ним подошла, а тут она снова из подъезда выходит. Я давай плести, что во дворах заблудилась, дом родственников ищу. А она – прямо к нам. Оказывается, она лекарство одной из старушек вынесла. Тут я её и разглядела.
Глаза Натали победно блеснули. Видимо, результат разглядывания был не в пользу соперницы.
– Ну, и?..
– Андрей Николаевич, это ненадолго.
– Я верю Вам, Натали, Вы лучше меня знаете своего мужа. Но почему Вы так решили?
– Она мне не соперница!
– Почему?
– Да, видели бы Вы её! Спортивочка по моде прошлого века, лицо блёклое, очки, фигура… Не, ну, не толстячка расплывшаяся, но кило с десять явно лишних. К тому же она – старая. Лет срок восемь, как минимум.
– А мужу Вашему сколько? – Ну, вот зачем он это брякнул? Неужели обидно стало за поруганную честь соперницы? Неужели, и вправду, поверил, что это Эмма?
– Мужу моему, – прибавила яркость свечения Натали, – сорок три. Мы с ним почти шестнадцать лет вместе. Он привык, что рядом женщина определённого уровня.
Доброруднев кивнул подчёркнуто уважительно:
– Я понимаю, что в кругах, где вы вращаетесь, очень важно, какого уровня, – гусарский поклон в сторону собеседницы, – какого уровня ухоженности и красоты женщина находится рядом.
– Он сказал Вам об этом? – Во взгляде Натали – победный блеск.
– Натали, – Доброруднев встал и задумчиво прошёлся по кабинету. Эмма называла эту его проходку «пауза Джулии Ламберт». По Сомерсету Моэму: «Чем талантливее актёр, тем длиннее у него пауза»,
– Натали, давайте, мы с Вами договоримся: у психотерапевта кодекс, как у священника. Вы можете быть уверены, что я не расскажу никому, о чём мы с Вами тут секретничаем. А взамен…
– Вы не расскажете мне, о чём секретничали с моим мужем? – Натали кокетливо надула губки.
– Не расскажу. Вот такая я старая бяка. – Куда это его тянет? Разговор выруливает не так и не туда, а он – профессор хренов, даже не пытается что-либо контролировать.
– Ну, может, вы и бяка. Но не такая уж и старая, – хитро прищурила глазки Натали.
– Я вот что-то сейчас не понял, Эмма. Эта красота неземная так радуется, что краше соперницы, или она меня, старика, кадрит? А? У мужчины в такие моменты всё понятно с желаниями. А вот вас, женщин – фиг поймёшь, будь ты хоть сто тридцать три раза профессор психологии. Эх, не знал женщин старик-Фрейд! Не всё так просто с сексом в датском королевстве… Там где по Фрейду у мужчины намечается интим, у женщины может быть просто радость от созерцания удачно сделанного маникюра. Или вот ещё. Когда вечером, провожая, мужчина просит напоить его чаем, имеется в виду, конечно, кофе утром после бессонной ночи. А ты, Эмма, просто дала чаю и проговорила со мной почти до утра. О помаранчевом майдане! И всплакнула ты тогда не от страсти, дорогая, а от моего скептического отношения к святым для тебя вещам: «Дело ведь не в партиях и правительствах, Доброруднев! – Горячилась ты, – дело в тебе! В твоём, лично твоём желании жить по-другому: честнее, умнее, свободнее! Как можно было победить, если такие как ты – самые умные, самые образованные – не имеют такого желания? Как?» И ты расплакалась от досады. Какой уж тут интим! А главное – я обделённым себя не чувствовал. А что лучше, как думаешь: ночь страсти с Натали, или разговор до утра с тобой? Что лучше: персик в желудке, или заноза в сердце? А, Эмма?
– «Мерси за комплеман» конечно, – решил поддержать тон Доброруднев, – но Вы, милая девушка, своими домогательствами мешаете мне работать.
– Кто домогается? Я домогаюсь? – Провокация сработала, – да я всю работу за Вас сделала! И мне Ваши услуги больше не нужны!
– Тише, тише, Натали. – Таким тоном мудрая учительница утихомиривает шальных подростков, – вы пошутили, я пошутил. Давайте перейдём к делу. Вы, стало быть, считаете, что развода не будет?
– Да, я так считаю! – В тоне Натали всё ещё слышалось оскорблённое самолюбие.
– Я правильно понимаю ситуацию: Вы решили, что причина развода – другая женщина. Проследили за мужем, увидели, что он проводит время во дворе, где гуляет с собакой некая особа. Особа эта вышеназванная – немолода, далеко не стройна и вообще – не красавица. Не в пример Вам. Из этого Вы делаете вывод, что Ваш развод с мужем отменяется. Я верно излагаю?
– По-вашему, я спешу с выводами?
– А вы сами-то как думаете? – Тон Доброруднев сделал максимально примирительным. Он знал, что сейчас будет и готовился к женским слезам. Вот же ж противная работёнка!
– Ну, да. Руслан мне ничего не говорил. Он просто сказал, что уходит. Согласился пожить дома, пока я привыкну, пока мы решимся сказать всё Боре. Развод, и правда, пока никто не отменял. – Она быстро захлопала ресницами. Так делают все накрашенные женщины, чтобы остановить слёзы. Чтобы тушь не потекла.
Доброруднев налил ей мартини и снова оценил это мастерски привычное движение. Если он так пьёт, со стороны это выглядит довольно лихо.
– Ну, ладно, Андрей Николаич, – во-о-от, официальное «Николаевич» сменилось привычно-фамильярным, можно работать дальше, – что же нам делать теперь? Ждать?
– Ну, Вам – ждать, конечно. И больше никакой слежки. Договорились? Вот и ладушки. А мне – работать. А для этого нужно как можно больше информации.
– Какой? – Она была готова сотрудничать.
– Да, я и сам пока не знаю, какая информация будет нужна. Поэтому, давайте мы с Вами ещё выпьем и просто поговорим о Вас. Идёт?
Она кивнула, как послушная школьница, и он снова завёлся. Да, что ж это делается! Доброруднев встал, подошёл к окну.
– Вы киевлянка? – Спросил не оглядываясь.
– Нет, – голос её звучал потерянно, – я приехала в Киев из Конотопа совсем девчонкой. Хотелось убежать из дому, достала полудеревенская жизнь, достали родители с их вечным «надо учиться», «надо работать». Такое впечатление, что я в зеркале, и они в реальности видели двух разных людей. Я же понимала, что с такой внешностью, как у меня, работать не нужно. Даже многие учителя мне об этом напрямую говорили. Для отвода глаз поступила в училище. Колледж оно уже стало называться. И мои родители проглотили. Если бы было по-прежнему – училище – подавились бы, наверное. – Доброруднев спиной видел её грустную ухмылку, – Училась хорошо. Многие девчонки из нашей общаги почти сразу ушли на улицу. Провинциалки, семьи небогатые, у некоторых вообще только одна мать. А на стипендию не проживёшь.
– Вас с собой звали? – Он отошёл, наконец, от окна и сел в свое привычное кресло.
– Звали. Говорили, что со своей фигурой я буду хорошие деньги иметь. Но я не велась, не мой бизнес. Потом как-то сватать перестали, и давай рассказывать правду, как оно на самом деле есть. Ох, и наслушалась же я страхов! Тут уж я не на шутку порадовалась, что на родительской картошке с салом сидела, а на эти шоколадки не повелась.
– Страшно?
– Не то слово! Я даже подумать не могла, что мужчины могут так с женщинами поступать. Даже если женщина – проститутка.
– А много Вы к тому времени знали об интимной стороне отношений?
– Ну, кое-что всё-таки я знала. Не наивной дурочкой была. У меня ещё в школе ухажёры постарше были. Даже наш учитель по физике клеился. Ну, и интим случался. Но не до конца.
– В каком, простите, смысле?
– Я не позволяла им идти до конца в постели. Всё, но не это.
– Почему?
– Берегла девственность.
Вона как! Эта женщина умеет удивлять. Мораль не в тренде, как сейчас говорят. Ещё как не в тренде!
Доброруднев, хоть и был человеком принципиально другого поколения, но в силу профессии знал, что девочки – ровесницы Натали наоборот старались избавиться от своей девственности. Он помнил эти лозунги, как бы в пику матерям с их ханжескими понятиями о чистоте полов, – «ни одной девочки в классе!» А тут вдруг – такое.
– Зачем? Простите, по-моему, в вашем поколении эта вещь особой ценности не представляла. Или я ошибаюсь?
- Меня мама научила, что девственность – это большая ценность. Я решила, что раз это ценность, то не стоит её отдавать задаром всякому встречному.
– Вы очаровательно циничны, Натали! Ваша мама, вероятно, совершенно иную ценность имела в виду.
– Ясно, что другую! Сама она этой ценностью не воспользовалась…
– Вы же сказали – родители. Значит, был отец?
– Почему – был? Он и сейчас есть.
– Пьёт?
– Нет. Папа – вовсе неплохой человек. Но как-то к жизни не особо приспособленный.
– Кто он по профессии?
– Когда-то был инженером. Мама говорила, – неплохим. При союзе работал в НИИ. Потом, кода его институт расформировали (попросту говоря, разворовали), он остался без работы. Начинал бизнес. Прогорел. Устроился завскладом в магазин. Так до пенсии там и проработал.
– Похоже, Вы считаете родителей неудачниками?
– Знаете, мне до сих пор не хочется туда ехать. Да и они ко мне не очень любят приезжать. Мы с ними – разные люди. Они сейчас такие набожные стали, в церковь ходят, свечки за меня ставят. А что за меня ставить? – Он опять услышал в её тоне всё тот же вызов, – У меня всё хорошо! Все живы, все здоровы. А это – главное! Ведь, правда?
– Ага, а ещё – чтобы не было войны. Сколько раз, Эмма, дорогая, в этих стенах я слышал о здоровье – как о последнем аргументе счастья! Всё в жизни порушат, поломают, исковеркают, но – главное! – чтоб все живы-здоровы. Вот и я сам – жив, понимаешь ли, здоров не в меру уже десять лет без тебя. Зачем? Заболел бы, глядишь, и прямиком к тебе – на операционный стол. Хоть бы зарезала. И был бы я в твоём сердце занозой, а не ты в моём.
– Так Вы, значит, берегли свою девственность? – Доброруднев направил разговор в нужное русло аккуратно, боясь выдать свои мысли и чувства.
– Берегла. Богатые мужчины – это ведь люди постарше. Верно? Такие ценят девочек, а не опытных женщин. Мне нужен был именно такой мужчина, – жить в нищете я не собиралась.
– И Вы встретили такого мужчину. Где, позвольте Вас спросить?
– На встрече с избирателями.
– Он что, был на встрече?
– Он выступал. А мы сидели в зале, нас согнали туда добровольно-принудительно. А я как раз стипендию за всё лето получила и купила новые туфли на все деньги. Сижу такая в первом ряду, ноги вытянула и новыми туфлями любуюсь. Он потом говорил, что я всю речь ему своими ногами испортила. У него язык в горле застревал от вида моих ног на высоченной шпильке. А я даже не думала об этом, так туфлям новым радовалась и ещё беспокоилась, как месяц почти без денег жить буду. Ну вот, выхожу я после встречи, а мне вослед бас такой: «Ну, что, не жмут?» Поворачиваюсь, стоит кандидат этот в депутаты и так пристально смотрит. Я: «Что, простите?» А он: «Туфельки Золушке не жмут?» А на лице его прям написано «бери меня тёпленьким!» Ну, никакой другой мысли. Но ухаживал красиво. Я ведь девчонка почти деревенская была, – Натали улыбнулась, он не видел ещё у неё такой заговорщицки-хитренькой улыбки, – понимала, что нужно убегать. Курочка за петухами не бегает. Нужно, чтобы он погнался, почувствовал себя охотником, вошёл в азарт. Ну, так всё и было. Единственное, на что мне ума не хватило, – не стать его любовницей до свадьбы.
– Продешевили, – мягко поддел, намекая на известную ценность.
– Ага. Выходит, продешевила. Ну, и выслушала всю эту лабуду о больной жене, о том, что развестись сейчас ну никак невозможно. Так-то…
– Стало быть, Вы понимали, что все эти разговоры, как Вы изволили выразиться, – лабуда?
– Ну, не пробка же я тупая! А потом, понимаете, Андрей Николаич, все женщины это чувствуют. В глубине души. Просто гонишь от себя дурные предчувствия. Кажется, это у других так, а у меня всё обязательно будет по-другому.
– А помните тот момент, когда поняли?
– Помню. Я жену его увидела. Это… – Натали на секунду задумалась, – это такой монумент на страже семейной жизни. Я сразу поняла: такая убьёт, но не отдаст. Бульдог такой с добычей в зубах.
– А эта женщина во дворе, за которой Руслан наблюдал, она – не бульдог? Извините, если делаю Вам больно.
– Да, ничего! – Продемонстрировала она намерение терпеть до победного, – Эта… Я же говорила, совершенно ничего особенного. Серая мышка. Я даже засомневалась, что Руслан к ней приезжал. Но, кроме неё во дворе никого не было. Значит к ней. Я вот что подумала, Андрей Николаевич, я устрою ему романтический ужин. Ну, Вы понимаете? Он раньше такие вечера очень любил: цветы, вино, камин.
– Кружевное бельё, танец стриптизёрши для одного зрителя! Бедная романтика! Во что тебя превратили! А всё эти мелодрамы да сериалы эти голимые, убогие. Вот сидит тут такая красивая, что аж зубы от желания сводит, и ведь верит искренне, что мужчине важен весь этот постельный серпантин. Мишура эта. Глупенькая девочка! Это только дяденькам животастеньким, одуревшим от семейной рутины, за счастье такие стрип-номера. Ну, может, ещё мальчикам закомплексованным, выросшим на фильмах о жизни мажоров. Нормальному мужику такие изыски – лишнее. Ему подавай мясо непрожаренное, с кровью. Да красотку на сеновале. Но как ей это объяснить? А, может, и не нужно ничего объяснять? Такой мужик, как её этот Руслан, если во дворе там просто сидел и смотрел, то значит любит он ту мышку. По-настоящему любит. Потому как, что стоит такому – успешному, мощному – покорить женщину? Рррраз - и в дамках! А тут не подходит даже. Видно, не велено. Или она не догадывается о его чувствах, а он сказать не решается. Тут – хоть так-хоть эдак – а получается любовь. И вот жена в разгар этих чувств – со своим стриптизом. Хуже ход и выдумать сложно. Хотя нет, можно, – забеременеть.
– Натали, я буду откровенен с Вами. Если бы я хотел свою неудачу в вашем с мужем примирении спихнуть на Вас, я бы одобрил эту идею с романтическим ужином. Но я не хочу ничего ни на кого спихивать. Поэтому прошу Вас: не нужно этих фейерверков. Не то, чтобы я сомневался в Ваших способностях. Отнюдь. Просто, лучшее, что вы сейчас можете сделать, это быть самой собой. Ничего не изобретайте, не придумывайте. А лучше, займитесь своим любимым делом. Что Вы любите?
Натали задумалась. Видимо, дело для неё не особо привычное, аж морщинка на лбу прорезалась.
– Ну, чем там женщины, которым нет необходимости работать, занимаются, – как можно изящнее попытался подсказать Доброруднев, – рукоделие всякое, книги, театр? А, может, Вам работу найти, а?
– Ну, что Вы, Андрей Николаич! – Негодование Натали было вполне искренним, – неужели Вы думаете, что у меня есть на это время? Вот и Вы заблуждаетесь насчет настоящих женщин.
– Ха! Как она это сказала! Ну, прям член правления закрытого акционерного общества настоящих женщин. Тебя, Эмма, с двумя твоими высшими образованиями, с библиотекой твоей домашней, вдоль и поперек перечитанной, со стихами твоими, с опытом твоим хирургическим, с жизнями спасёнными, да на порог этого общества не пустят! Слишком ты для них натуральна, Эмма. Правдива слишком.
– Ну, не такой уж я дремучий, милая Натали, – скокетничал Доброруднев, – и мне ведомо, сколько времени нужно на Вашу сногсшибательную внешность. И в ценах я, поверьте, ориентируюсь.
– Ну, так зачем же Вы… – надула губки кокетливо, будто бы и не она вовсе пять минут назад о Конотопе рассказывала, – я ведь не для того к такой жизни стремилась, чтобы самой зарабатывать. У меня, чтобы Вы знали, вся неделя по минутам расписана. Есть в этом расписании даже ипподром. Нет, не скачки! Знаете, как я на коне держусь? Как амазонка! Вы не представляете, как нужно пахать, чтобы в теле – ни жиринки! Думаете, я всё это ради одной себя делаю? Вы думаете, мне не хотелось бы у телика сидеть и шоколадки жевать? Но, я же понимаю, что для Руслана важно, чтобы жена была в форме. Я, чтобы ему помочь, просто обязана выглядеть так, чтобы моему мужу все партнёры и коллеги завидовали. Чтобы он шёл под руку со мной и гордился! Жена – это ведь демонстрация возможностей мужа. И заметьте, не только финансовых.
– Ну, прям жертва на алтаре мужниного бизнеса! Браво-браво! Но вот скажи, Эмма, мне показалось, или она подмигнула? Не показалось? Похоже, эта женщина взялась за эксперимент «Воздействие очаровательных пустышек на стареющих профессоров психологии». И, между прочим, не безуспешно. Мозгам-то понятно, что глупо так заводиться, но ничего нельзя с собой поделать. Если они с Русланом не разведутся, я сам их разведу, поссорю. Да, что там! Я, наверное, даже убить был бы способен за ночь с такой женщиной. Ах, ты ж, персик в желудке! Неслабо же я голоден!
– Вот и занимайтесь, милая Натали, всеми этими Вашими супер-важными делами.
– Вы напрасно иронизируете насчёт важных дел, Андрей Николаевич! Следить за собой, любить себя – очень важное дело для женщины. Я, знаете ли, за годы своей жизни не раз убеждалась, что если сама себя любить не будешь, то никто тебя и не полюбит. Об этом даже в Библии написано.
– Вот как? – Доброруднев поднял бровь ровно настолько, чтобы выдать интерес, но отнюдь не иронию, – не стану с Вами спорить, не знаток я Священного Писания. Но, как мне кажется, любовь к себе противоречит основным постулатам христианства.
– Вовсе нет! «Полюби ближнего своего, как самого себя». Ну, как можно полюбить ближнего, если ты себя не любишь? Я не говорю о том, что нужно себе во всём потакать. Нет. Но любить себя нужно. Заботиться о своём здоровье, внешности. Стыдно и неприлично распускаться, ходить в чем попало, выглядеть как попало. А ведь посмотрите, сколько женщин вокруг перестали за собой следить, – это же ужас какой-то! Ну, вот хоть бы взять эту, во дворе. Даже если Руслан ею почему-то увлёкся (хоть я и не представляю, чем там можно увлечься), то очень скоро он поймёт, что с такой женщиной выйти в люди просто невозможно. Видели бы вы это лицо блёклое, невыразительное. Ну, можно же как-то подчеркнуть свои достоинства! Это каждая женщина должна уметь. Можно же избавиться от лишних килограммов. Не жрать в конце-концов! Фигура ведь – главное достояние. Зачем же её так запускать.
– Она, похоже, села на своего любимого конька, а, Эмма? Соврала, что нет увлечений. Е-е-есть одно. При таком увлечении, как понять, что переживания по поводу прооперированного больного можно заедать шоколадкой? Ты по-прежнему откусываешь от целой плитки, дорогая? Это ж безобразие какое-то! Сказать этой Рыбке из золотого аквариума, что её развод – дело закономерное? Что не может мужик есть столько сладкого большими ложками, и чтобы животик у него не заболел? Нет. Не скажу. Дамочка сама всего в жизни добилась. Её целеустремлённости можно бы и позавидовать, направь она её в более конструктивное русло. И её усилия мужчина в состоянии оценить по самой высокой категории расценок. Ведь и я сам, понимая, что поговорить с такой женщиной через три дня отношений будет не о чем, готов разговаривать сам с собой, только бы просто видеть её, съесть её, обладать этой красотой на правах собственника. Вот ведь подлость мужская: ценим таких, как ты, Эмма, а владеть хотим такими, как она! Что лучше: персик в желудке, или заноза в сердце?
– Вам бы в проповедники в храме женской красоты, милая Натали, – Доброруднев очень постарался, чтобы кислота его улыбки не проступила сквозь почти фальшивое восхищение.
– А что! Я бы смогла, не сомневайтесь! – Она так была увлечена своими идеями, что запах фальши не уловила.
– Итак, вернёмся к нашим баранам. Поговорим о Вашем муже. Стоп-стоп, я, кажется, про баранов переборщил.
Натали рассмеялась удачной импровизации, и тема внешности оппонентки успешно закрылась.
– Ваш муж произвёл на меня сильное впечатление. Редкий по нынешним временам мужчина.
– Правда? – Благодарная гордость блеснула в её глазах, – все, кто сталкивается с ним, восхищаются. Не Вы первый – не Вы последний. Он умеет завоевывать как-то молча, без особых усилий. Хотя внешне ведь не красавец, верно?
– Ну, мужчине вовсе не обязательно быть красавцем, чтобы покорить женщину, – сменил направление беседы Доброруднев.
– Ой, не кокетничайте, Андрей Николаич, – охотно двинулась в заданном направлении Натали, – у Вас, положим, проблем с внешностью никогда не было.
– Ну, почему же не было? Были подростковые прыщи. А если откровенно, то старость – тоже ведь проблема с внешностью.
– Только не с мужской.
– Правда?
– Ну, да. Внешность мужчины от возраста приобретает более глубокий смысл. Букет – как хорошее вино. У женщин – совсем по-другому. Женщина – это цветок. Она хороша, когда свежа. А дальше – гербарий.
– И всё?
– Всё!
– Десять лет прошло, а я ведь только сейчас начинаю тебя понимать, Эмма. Вот ведь тугодум! Неужели тогда ты, как я сейчас, вот так же ясно видела, что это такое – находиться с человеком на разных уровнях развития? Как тебе было трудно и больно, должно быть, сказать тогда: «Ты – душевный человек, Андрюша. Очень душевный! Но мне нужен другой – духовный. Прости, мы – разные с тобой». Я не понял тебя тогда и разозлился. Мне казалось, ты хотела унизить меня. Не подумав, как тебе больно, я сделал ещё больнее. Раскричался, оскорбил. А сейчас мне нужно бы сказать этой женщине, тоже уже по-своему дорогой, что она застряла на низшей – телесной – ступени развития. Что мужчина, влюбившийся в красивое тело, всё равно жаждет не менее красивой души. Тогда увядание не страшно. Любящему душу и ум даже усохший гербарий видится цветущим букетом, потому что он мыслит и чувствует иными категориями. Это ж так понятно! Почему ж я не понял тебя тогда, а, Эмма?
– Ну, Вам, милая Натали, стать гербарием не светит.
– Во всяком случае, я уж постараюсь, чтобы этого не произошло, – очаровательно улыбнулась Рыбка-Натали, и Доброруднев понял, что никогда ничего ей не скажет. Нет. Он не станет рисковать потерять эту женщину. Она будет с ним. Он в этом не сомневался, как не сомневался уже в её разводе с Русланом. И где-то в самой больной глубине души, он не сомневался даже в том, что проиграл своё главное сражение с судьбой, и что Эмму ему не вернут. Никогда. А самое странное – сквозь боль этого понимания Доброруднев почувствовал необъяснимое облегчение. И даже радость. Нет, есть в правде всё-таки какое-то удовольствие.
– Наташа, – Доброруднев не успел проконтролировать себя – обращение вырвалось спонтанно, - скажите мне правду, вы действительно не ожидали развода?
Он совершенно не ожидал последствий своего вопроса. Или это обращение – нежное, человеческое – сыграло свою роль: Натали вздрогнула, закрыла лицо руками и вдруг разрыдалась. Совершенно по-детски, размазывая кулачками по щекам черные слёзы.
– Ну-ну, маленькая моя! – растерявшийся Доброруднев приподнял её с кресла и обнял, – ну, что это за слёзки? А ну-ка прекратила плакать, ну! Сейчас мы умоемся, выпьем немножко. И всё у нас будет хорошо. Да? Ну, ну, перестань.
Обнимая Натали, Доброруднев не к месту вспомнил, как успокаивал плачущую дочь. Жена всегда в минуты детского горя звала его. Только папка мог уговорить доцю и утихомирить детские слёзы. Вот как пригодилось! Он отвёл Натали в «ванный прикапелок». Так они с Лёлькой называли крошечную умывальную. Достал душистое полотенце и деликатно удалился, дав пару минут на реставрацию потерянного лица.
– Не смотрите на меня, я – страшная, – Натали виновато-досадливо избегала его взгляда.
– Глупенькая моя Натали, – Доброруднев не стал сдерживать нежность, – Вы очаровательны в любом виде!
– Простите, что я распустилась. Просто вы так спросили, как будто знали о моих мыслях и чувствах.
– Я не знал, я просто почувствовал их вместе с Вами, – право, не расскажешь же ей о ходе своих исследований. Да, она и не поймёт. – Ну, так расскажете мне?..
– Да. – Вдохнула, собираясь с мыслями, и он утонул в нежности к ней. – Сейчас, наверное, можно сказать, что я предчувствовала расставание после всего, что случилось. Но это – не так. Я ничего не предчувствовала. Просто Руслан очень изменился в последнее время. Он стал не то, чтобы чужой. Я не знаю, как это объяснить. Он как будто мысленно постоянно куда-то уходил. Знаете, вот такое ощущение, что здесь – только оболочка, а сам человек куда-то ушёл. Нет его!
– А Вы заметили, когда это началось? – Доброруднев аккуратно подводил разговор к происшествию на работе, ему было важно знать отношение Натали к тому случаю с самоубийством бухгалтера.
– Это случилось после нашего с Борей приезда из Англии. Или нет. Раньше. Ещё до отъезда.
– А поподробнее?
– Где-то около года назад, буквально накануне первого сентября Руслан предложил вдруг Боре поехать поучиться в Англию. Месяца на три. Сказал, что нашёл хорошую школу и обо всем договорился. Долго убеждал, мол, языковая среда, контакты и всё такое. Боря согласился. Тогда Руслан предложил и мне поехать тоже. В Англии у нас друзья. Они, типа, пригласили меня погостить, пока Боря будет учиться. Я, признаться, была удивлена. Ведь раньше учёбой Боречки занимался Руслан. А тут ехать мне. Но он убедил меня, что учебное заведение закрытое, мальчики живут в школе. Домой их отпускают только на выходные. И будет здорово, если раз в неделю Боря увидит родное лицо. Он так красноречиво уговаривал, прямо не похоже на него. Короче, мы согласились. Поездка была – фантастика! А когда вернулись, всё и началось.
– Что именно? – Доброруднев ещё не верил, что Руслан не посвятил Натали в свои проблемы.
– Ну, внешне, вроде, ничего особенного. Подумаешь, человек задумался не вовремя. Так у него на работе, кажется, неприятности какие-то были. Но потом случилось это и в постели. Ну, Вы понимаете…
– Да. Понимаю.
– Как не понять, что дело – швах! Она не знала подробностей его «неприятностей». Руслан не посчитал нужным посвятить в это свою жену. Более того, заботясь о её с сыном спокойствии, вообще удалил их из страны. Н-да, предпосылок для появления другой – хоть ложкой ешь. Главная часть жизни мужчины – это его работа. Женщина, которая не в курсе, уже наполовину его потеряла. Вот почему браки в рамках одной или смежных профессий более прочные. Хрестоматия по супружеству, том первый. Пришла женщина, которая вникла в проблемы, да, ещё, может, помогла их разрешить, и вот она уже в сердце мужчины. Вопрос только, насколько эта другая дорога ему, насколько близка? Видимо, дело зашло далеко, если сказалось в интиме. Супружеская постель – последнее место, где сказываются разногласия. Пока есть общая постель, есть надежда.
– Вы думаете, надежды нет? – Натали как будто прочла его мысли. Она сейчас, притихшая, была похожа на растерянную девочку. Да, есть ли предел человеческой нежности! Доброруднев считал себя циником, не способным на нежность. Ошибался.
– Не знаю. – Такой ответ не унижает в Ваших глазах моё профессиональное достоинство?
– Нет. Вы-то тут при чём? Это ж мы жизнь свою коверкаем…
– Натали, – он постарался, чтобы его голос прозвучал веско, но без неуместного оптимизма, – в моей практике часто так бывало, что самые большие неприятности становились предпосылкой чего-то принципиально нового. И не всегда это новое было плохим. Иногда нужно опуститься на самое дно реки, чтобы оттолкнуться и всплыть.
– Похоже на эпитафию, Андрей Николаич.
– Скажите мне, – остался последний аргумент, – Ваш сын как реагирует на ваш с мужем развод? Он знает?
– Нет. Боря ничего не знает. Он занят своими делами. Готовится к поступлению. Наш сын – талантливый мальчик, у него отцовские способности к математике. Как все подростки, он живет в своём мире. У него там больше места для Руслана, чем для меня. Какие-то секреты у них, дела какие-то общие. Руслан хочет, чтобы сын поступал учиться за границу. В Англию. Или Германию. Так что на его жизнь наш развод не особо-то повлияет, слава Богу.
– Думаете, он не будет переживать?
– Нет, будет, конечно. Наверное, это странно, но я рада, что это известие не принесёт ему особого горя. Видеться он будет с нами и так редко. Так что, какая разница, с обоими, или по очереди.
– Ну, вот она уже говорит о жизни после развода. Первую ступеньку мы преодолели. Это, конечно, ещё не кризис, но никаких эксцессов типа попытки суицида не предвидится. Редкое равнодушие к ребёнку у этой красавицы. Конечно, мальчик родился нежданным. Но такие вещи чаще сказываются на ребёнке, его характере и судьбе, чем на отношении к нему матери. А здесь перекос явный: женщина воспринимает ребёнка через мужа. Обычно такое бывает с мужчинами. Мужчина любит ребёнка, пока любит его мать. И речь вовсе не о чёрствых мужчинах. Просто так устроен мир. Хотя, бывают и исключения из правил. Здесь как раз – тот случай. Или не тот? Надо будет посмотреть. Со слов Натали, сыном занимается исключительно Руслан. И то правда, когда же девушке ребёнком заниматься, если нужно в седло? Н-да, мальчишке непросто будет выбрать себе жену. Модель семьи у него не особо-то конструктивная. Натерпится!
– Андрей Николаич! – Натали прервала его мысли.
– Да?
– Спасибо Вам!
– Вы удивляете меня, Натали! Мне-то за что спасибо? Я пока ещё ничего не сделал.
– Сделали. Вы сделали так, что я перестала бояться. Ещё неделю назад мысли о разводе доводили меня буквально до тошноты, так было страшно. А сейчас я даже думаю о том, что будет дальше. И мне совсем не страшно.
– Ну, чего бояться, дорогая? Знаете, недавно у меня был презабавный случай.
Доброруднев направился к бару, налил ей мартини. Потом, подумав, плеснул себе водки. Пропадай, моя телега! Чокнулись: она рюмкой, он – во всех смыслах, раз вздумал пить с пациенткой. Выпили.
– Так что за случай? – Градусы выпитого, на ней, похоже, отражались ещё меньше, чем на нём. Что-что, а здоровье этой барышне родители подарили крепкое. Надолго хватит.
– А, да! О страхе. Обратилась ко мне недавно некая почтенная дама по поводу своего не менее почтенного мужа. – Доброруднев старательно контролировал язык, не давая тому слишком заплетаться. – У мужа, видите ли, психологическая проблема – полное отсутствие страха. Ну, я расспрашиваю подробненько и выясняю, что сей почтенный господин – по профессии врач довольно высокой квалификации – сбрендивши на старости лет, бросает кафедру, больничное отделение, да и вообще – работу и просится в отряд МЧС рядовым врачом. При этом у чудака имеется опыт восхождений на пару-тройку неслабых горных вершин, пару сотен прыжков с парашютом, и документы аквалангиста. Тоже с приличным стажем. Просто не профессор, а техасский рейнджер какой-то. Ясное дело, я заинтересовался. Слышать и читать о подобных случаях, конечно, приходилось. А вот в практике не встречался. Было крайне интересно узнать причину отсутствия страха. То ли это гормональные сдвиги в организме, то ли психологические.
– А разве это не одно и то же?
– А Вы – умница, грамотно вопрос ставите, – подхвалил, – Мне было интересно, что явилось первопричиной – физическая, или психическая составляющая. Ну, Вы поняли? С чего всё началось: организм дал сбой, а психика подтянулась, или психическая травма повлияла на гормональный фон?
– Ага, понимаю.
– Ну, вот и спрашиваю я жену – даму эту почтенную – не боялся ли чего-то её муж особенно сильно раньше. И выясняю, что у него была когда-то арахнофобия.
– Что за зверь?
– Банальная боязнь пауков. Но не просто боязнь, а такой страх перед этими в большинстве своём безобидными тварями, который человеку контролировать не удаётся. Он подпрыгивает на три метра раньше, чем успевает подумать о мизерном размере объекта своего страха.
– И Вы принесли на встречу паука? – Развеселилась Натали.
– Именно!
– Ну и?..
– Почтенный профессор, обладатель кучи спортивных регалий, прыгун и попрыгун, а так же лазатель, ползатель и ныряльщик чуть на стол мой не впрыгнул. Что при его спортивной подготовке вполне бы ему удалось. А верещал!.. Энрико Карузо в гробу перевернулся.
Доброруднев от души любовался весельем Натали. Умытая и слегка растрёпанная, она была сейчас похожа на расшалившуюся девчонку.
– Ну, потом мы от души поговорили, – переждав хохот, продолжил рассказ, – и великовозрастный проказник подвёл вполне обоснованную теоретическую базу под свои странные поступки. А в конце он сказал мне замечательную вещь. На мой вопрос о страхе, сей почтенный и бесшабашный господин ответил: «Жизнь, – говорит, –вообще опасная штука, – в ней ведь и помереть можно!» А? Каково? Хоть большими буквами на стену вешай!
– Да, забавная история. И высказывание – в тему. Возьму себе, не возражаете?
– Берите, я не жадный. И пользуйтесь на всю катушку. А если серьёзно, давайте с Вами жить сегодняшним днём. Всё, что было вчера – история, что будет завтра – фантастика.
– А давайте! И знаете, что я предлагаю?
– Ну-ну?
– Давайте напьёмся!
– Та-а-ак. Приехали. Хороши результаты работы, ничего не скажешь! Кризис не отменяется. Он просто откладывается. Милая моя! Я – старый солдат, я не знаю слов любви… Тьфу ты! Что это меня на цитаты потянуло? А, так вот… Я – старый солдат и прекрасно знаю, не только что будет, но и чем сердце успокоится. И сей результат в виде: «Прости и давай забудем всё, что между нами в эту ночь было!» меня ну никак не устраивает. Я вовсе не для того с тобой тут шуры-муры затеваю, чтоб так бесславно кончить – хорошо, что мои пошлые мысли никто прочитать не может. Эмма, ты не в счет. Ты всегда молчишь в таких случаях. Надеюсь, что печально. Шоб ты себе, Эмма, дорогая, не сомневалась, что «цэй дощ» в моей жизни – надолго. А может и навсегда. Поэтому напиваться мы будем потом, а сейчас – не будем. А будем мы гулять. И от моих рассказок-присказок Рыбка-Натали опьянеет не хуже, чем от вина. Только результат будет другим.
– Принимается! – Что ж он – дурак – напрямую отказывать? – Но с одним условием.
– Каким?
– Давайте, я покажу Вам одно местечко, где нам никто не сможет помешать?
– А давайте? Куда идти?
– Прости, Лёлька, прости, дружочек! Сегодня обсудить события ну, никак не удастся! Старому твоему профессору не до работы. Тут, можно сказать, судьба решается.
(Продолжение следует)
ID:
459356
Рубрика: Проза
дата надходження: 08.11.2013 22:05:47
© дата внесення змiн: 09.11.2013 07:42:43
автор: alla.megel
Вкажіть причину вашої скарги
|
