В детстве я очень любил рыбачить, но еще больше – читать о рыбалке. Потом я бросил и рыбу ловить, и читать об этом, а после даже начал писать сам, но о рыбалке – почти никогда. Возможно, потому, что потерял интерес к рыбной ловле, а может, из-за того, что похвалиться как рыбаку мне было нечем. Да и вообще: что за тема для писателя – рыбалка? Это же вообще не литература, а так, байки. Но теперь я подозреваю, что с рыбалкой всё так же непросто, как и с писательством. Но потребовалось некоторое время, чтобы осознать смысл этих занятий и свое в них место; это осознание пришло ко мне только теперь, когда я уже лет 30 как не рыбачу и лет 20 – как пишу.
Но тогда, в детстве, мне очень нравился Астафьев, и я мечтал когда-нибудь обязательно доехать с удочкой до сибирских речек, в которых хариус, таймень и стерлядь. Сцены ужения были превосходны и у Чехова, но за них я в душе осуждал любимого писателя: разве можно так потешаться над святым – рыбалкой! То ли дело серьезный, основательный, естественнонаучный и трепетно-благоговейный подход Сабанеева.
Впервые я услышал эту фамилию от отца, наблюдавшего за моими неловкими приготовлениями к очередному фиаско у воды: есть, мол, одна книга… даже не книга, а энциклопедия… и вот в ней о рыбе – вся правда, а о рыбалке и снастях – все тайны; Сабанеев написал. Но тогда, в начале 80-х, Сабанеева, как и других книг о рыбалке и вообще хороших книг, было не достать; всю премудрость рыбной ловли я черпал из потрепанного «Любительского рыболовства» издательства «Урожай». Но в книжке не хватало, во-первых, страниц (наверное, именно тех, с правдой и тайнами), а во-вторых, живого чувства и художественности. Написана она была языком руководства по эксплуатации, сухим, как пыль, который вызывал желание чихнуть, а не рвануть на раннюю зорьку. А может, это и в самом деле была пыль, набившаяся в тряпичный переплет: книге было лет десять, и запах она источала пронзительно-щемящий... Я уж молчу о том, что речь в «Рыболовстве» шла о каких-то типовых водоемах, без привязки к местности и климату, а снаряжение упоминалось исключительно промышленного производства, то есть ребенку не по карману.
Потом я случайно взглянул на последнюю страницу книги и обомлел; там «Урожай», известный посвященным как специалист по рыбацкой литературе, хвастался очередным изданием того самого Сабанеева, да еще и выдавал все свои явки – адреса магазинов, в которых можно приобрести книги издательства. Был там и адресок в родном Херсоне; ну мало ли что тот Сабанеев вышел чуть ли не 20 лет назад! – и менее чем через час я уже стоял в укромном книжном неподалеку от вокзала. В помещении царил прохладный полумрак, потому что фирменный херсонский свет – ослепительный и знойный – пробивался туда сквозь густейшие кроны акаций, а еще – сквозь толстые и мутные стекла витрины, увенчанной неброской вывеской. Моя душа радостно встрепенулась: само собой, а как же иначе, это же своего рода Сезам, пещера Али-Бабы, тут и должны быть тусклый свет, прохлада, гулкие капли воды с потолка, паутина и вообще все атрибуты тайной сокровищницы. А вот мой потребительский опыт подсказывал: Сабанеева тут нет и никогда не было, а если и было, то теперь он уже давно и безнадежно раскуплен. Но ритуал есть ритуал: пришел на явку – назови пароль; я назвал, а в ответ седой продавец вскинулся, словно его ударили, и посмотрел на меня с ожесточением; и в самом деле, кем надо быть – наглецом или невежей – чтобы надеяться на такое: Сабанеев есть?! Разумеется, его в магазине не было.
Но с книжными сокровищами дело обстоит примерно так же, как с ценными рыбами: они водятся не там, где удобно рыбаку, и не там, где их станет искать несведущий. Сабанеева я, в конце концов, обнаружил и даже смог почитать; он хранился в приватной библиотеке в доме, где не было ни одного рыбака, и даже сама рыбалка почиталась занятием пустым; сабанеевские «Жизнь и ловля пресноводных рыб» здесь ценили как библиографическую редкость.
Но… но черт возьми! – только многие годы спустя мне стало кое-что понятно. А тогда – нет, не стало; потому я с восхищением и недоверием смотрел на моего соседа, который регулярно погружался в огромные, выше моего человеческого роста болотные сапоги, укутывался в необъятный брезентовый плащ, вешал на спину рюкзак размером с наш телевизор «Электрон» и отправлялся на ближайшее болото. Оттуда он возвращался на следующий день с уловом, с невероятными сазанами и карпами, как раз с такими, о которых Сабанеев обычно поминал так: «…имел 55 кг. Этот гигант, по свидетельству Н.С. Алфераки, был пойман на крючья, в 80 километрах от Таганрога, на Кривой косе…» Или другой сосед, по даче: с утра до вечера пьянствуя, он не забывал поглядывать на реку, на небо и на барометр; потом вдруг трезвел, мрачнел, прыгал в лодку и уходил куда-то далеко по Днепру. Появлялся через пару суток, почерневший, исхудавший, голодный и вновь принимался за старое, а в лодке лежал сом – и тоже такой, сабанеевский: «из всех наших пресноводных рыб первое место по величине принадлежит, бесспорно, сому».
Но зачем нам соседи? – вот же бабушка; дочь лиманского рыбака, она на моей памяти удочку или другую снасть брала в руки нечасто, а если брала, то рыба, насколько я помню, крупная, немедленно и сама собой оказывалась в садке; кажется, бабушка понимала о ней никак не меньше Сабанеева. Когда мои рыбацкие упражнения были перенесены с Лимана на Днепр, бабушка только плечами пожимала: ты, говорила, не туда правишь, там, может быть, ловить удобней, только ловить – нечего, попробуй там – и указывала, где. Я недоверчиво хмыкал и цитировал что-то из «Любительского рыболовства»; она толкала в плечо уснувшего за столом сомовьего специалиста, а тот, не поднимая головы, подтверждал невнятно: «Слушай бабушку!»
Однажды я таки послушал; снарядил надувную лодку и отправился в указанном направлении, на Ольховый Днепр, куда обычно не ходил, потому что на веслах далековато. Мама дорогая! – а это не только далеко; течение такое, что самодельный якорь – мешок с кирпичами – лодку не держит; вижу, пока я со снастями разберусь, меня утащит вниз по реке, я и к вечеру домой не вернусь. Но все-таки один раз забросил свою снасть; она, как и якорь, тоже оказалась для стремнины негодной; течение играло слишком легким грузилом и не позволяло наживке опуститься в глубину, где, как я полагал, и живет моя царь-рыба. А тем временем мою лодку тащило все дальше; взрослые рыбаки на моторных и даже при таком течении неподвижных лодках провожали меня равнодушными взглядами; берега Большого Потемкинского острова проносились мимо стремительно и даже – все быстрее и быстрее. Я выбрал снасть и решил, пока не поздно, вернуться домой и впредь бабушкиных советов не слу… Но что это?! На конце лески – рыба! Ого, да она пребольшая, а главное – никогда раньше не виденная: вытянутое рыло, широченная темно-зеленая спина, веретенообразное серебристое тело, ярко-оранжевые плавники… Сырть?! Бабушка кивнула: сырть, или, по-нашему, рыбец; а я и не думал, что он до сих пор попадется в Днепре…
Или – папа; капитан дальнего плавания, дипломированный Ллойдом навигатор, океанический промысловик и рыбный разведчик, он как-то не словами, а всем своим видом и поведением транслировал мне и прочим свое рыбацкое вероисповедание, то самое, которое я начал понимать гораздо позже. «Рыболовство» только звучит похоже на «баловство», но ничего общего с ним не имеет; эпитет «любительское» – не более чем уловка настоящих рыбаков для смущения ненастоящих; нелюбительским, то есть не на любви проросшем, оно не бывает. Рыбалка – не хобби, не отдых и не развлечение; это, как и всякое стоящее дело, всепоглощающая страсть, помноженная на опыт, знания, умения, интуицию и пренебрежение удобствами, комфортом и личной безопасностью; не имеет значения, ловишь ли ты тралом в океане с огромного траулера или удочкой в луже. Но это послание доходило до меня с трудом, пробиваясь ко мне, как солнечный свет – в херсонскую явку «Урожая»; уже добившись свидания с Сабанеевым, я зависал на описаниях рыб раблезианских размеров и патриарших возрастов, совершенно упуская из виду, какими трудами и ухищрениями они доставались рыбакам. Но бывало, бывало! – и мое лентяйское воображение уступало место отцовским, бабушкиным, дядиным и сабанеевским наставлениям, и я… я ставил на карту все!
Помню, гостил я в Запорожье и увидел, каких ничего себе карасей приносят со ставка, который лежит километрах в трех от дедова дома. Я на скорую руку соорудил удочку, одолжил у сестры велик и поехал на ставок – но куда там: после недавнего ливня все тропки превратились в непролазную топь. Вопреки обыкновению, я взялся через топь пролазить и таки ее преодолел; к воде я добрался, пошатываясь под весом грязи, который облипли мы оба – я с головы до ног и велик от колес до рогатого руля. Выбрав живописное место под плакучей вербой, я закинул удочку; солнце уже стояло высоко, грязь на мне подсыхала, а подсохнув, вызывала зуд; одной рукой я держал снасть, другой чесался, не сводя глаз с поплавка; постепенно вся грязь на мне высохла, и я превратился в подобие Голема, глиняного чудовища, вышедшего на Лтаву порыбачить. Прошло часа два, а я все еще ничего не поймал; и снова вопреки обыкновению, я полез с удочкой в заросли камышей, в которых только что тяжко ударила хвостом какая-то крупная рыба; исцарапавшись и исколов ноги, я добрался до места, откуда, казалось, можно закинуть снасть, но увы: высокий камыш обступил меня со всех сторон, здесь удочку можно только запутать, и все. И тогда я просто опустил наживку в воду прямо перед собой, тут же ощутил волнительный удар и рывок, поднял снасть – и передо мной оказалась довольно крупная рыба, которую я видел однажды в книге, а вспоминал часто – в школе, потому что одна из наших учительниц была до смешного похожа на нее, даже до очень смешного, потому что носила фамилию Ершова. Да, это был ёрш, и не просто ёрш, а ёрш-носарь!
Или вот еще история: другой мой сосед-дачани вылавливал довольно крупных карасей у самого берега; ни я, ни кто другой из дачных мальчишек никогда не ловили там ничего крупнее «каленика», жалкой подделки под красноперку, во всем на нее похожую, но не более 5-6 см длиной. А тот мужик приходил, садился на свою табуреточку – и одну за другой тащил из воды полукилограммовых рыб. Как?! – до сих пор не знаю, как это делал он, а я сделал так. Приехал на дачу специально в будний день, когда на острове никого, и высыпал с мостика в реку целый казан каши, а до вечера на берегу не появлялся; вечером, когда на солнце уже можно было смотреть, не щурясь, на цыпочках прошел на мостик, не дыша и без всплеска опустил в реку удочку, на цыпочках вернулся на берег и спрятался за кустом, оттуда зорко наблюдая за поплавком. Когда поплавок очень-очень-очень медленно погрузился, каким-то балетным широким и скользящим шагом я вылетел на мостик уже с подсакой наготове, подсек и по особым упругим рывкам и ударам по удилищу понял, что добыча достойная и уже вряд ли уйдет… Вот так и был пойман единственный в моей рыбацкой биографии золотой карась. Он был настолько роскошен, что я не мог его есть, а когда бабушка взялась карася чистить, разделывать и жарить, я ушел на берег, взобрался на дерево и снова, еще и еще переживал это приключение и думал, что рыболовство – это не между рыбаком и рыбой, это что-то больше, между человеком и природой или еще как-то…
Потом еще был эксперимент с окунями: там же, у дачного причала, окунь водился во множестве; на утренней зорьке я видел, как он гоняет мелкую рыбешку, выпрыгивая из воды и пролетая над волнами метр-полтора, широко разевая зубастый рот. А возле моей дачи окуней не было совсем; и вот однажды, наловив с десяток «полосатиков» у причала, я доставил их живыми на свой мостик и отпустил. К вечеру я заметил с мостика, что трое моих подопытных лежат на дне, растопырив белые жабры, а к ним подбираются мелкие любители падали. Зато через пару лет окуни у моего мостика расплодились неимоверно: стоило забросить удочку, и первым на крючке оказывался окунь. А еще через год там же, у мостика, мне достался… О, нет, не достался, а я его добыл! – по всей науке, ночью, на выносливого живца, заброшенного на крепкой и неприметной снасти в самые безнадежные дебри водорослей, с аккуратным, на измор вываживанием! – вот так я добыл трофей, достойный Сабанеева. Тот окунь-гигант, горбатый, как зубр, потянул на невозможные 1500 граммов!
А моя самая крупная добыча как нельзя лучше завершает рассказ мальчика, который в рыболовных пособиях искал художественности. Пошел я как-то по воду; колонка располагалась у дачного причала, а причал малолетние островитяне считали местом едва ли не самым рыбным на всем Большом Потемкинском острове. Разумеется, я прихватил и снасть, закидушку; вы бы ее видели! – темно-зеленая леса миллиметровой толщины, грузило в полкирпича, коротюсенькие поводцы и огромные «крючья». Эта снасть, помнится, осталась у меня из Керчи, где подобные снаряды продавали на рынке отдыхающим – для ловли черноморского бычка они подходили как нельзя лучше; но днепровскую, уже редкую, изрядно пуганую и вообще балованную чешуйчатую дичь таким вряд ли можно было соблазнить. Оставив ведро у колонки, я выбежал на причал, а там как раз никого; быстренько размотал леску, наживил что попало, даже не забыл наступить на мотовило, чтобы оно не улетело, как уже не раз случалось, раскрутил над головой – вууух-вууух-вуух! - устрашающий кусок свинца, и к-а-а-а-а-к запустил все это в Днепр. Но дальше началось странное: как только грузило шлепнуло по воде, лесу потащило у меня из рук, но не в глубину, как обычно, а куда-то в сторону! Я дернул его к себе – вдруг я попал им в какой-то плавучий предмет? – но какой там! Казалось, грузило приобрело плавучесть и цель: оно упрямо двигалось по поверхности воды в сторону фарватера; я дернул еще раз, и теперь какая-то тяжесть надавила в ответ, а над водой там, где толстая зеленая леса с ней соприкасалась, показалась крутобокая черная спина…
На берегу раздались какие-то крики, а я, совершенно ошалев, изо всех сил потянул рыбу к себе; та, видимо, страдая от боли, послушалась, и через несколько мгновений на поверхности воды у причала лежал на боку гигантский, просто невообразимо огромный лещ. Рыба формой напоминала широкий овал, почти круг; ее чешуи были много крупнее советского пятака, а горели они червонным золотом. Лещ пошевеливал плавниками и косил на меня здоровенным глазом, и в моей голове вдруг пролетела строка из детского стишка: «Что видит рыба из воды»… Теперь же, когда я это вам рассказываю, мне тот глаз кажется таким же, как… нет, не таким же, а тем самым глазом, которым на Иону смотрел Левиафан, а на капитана Ахава – Моби Дик. Я остолбенел.
Вдруг у меня за спиной загрохотали по железу причала тяжелые шаги, кто-то крикнул:
– Пацан, не дергай! – и я, разумеется, дернул; леса взлетела над водой, а рыба шевельнула хвостом и медленно ушла в зеленую глубину, на прощание одарив меня золотым сполохом...
Но полное осознание сути рыболовства и моего в нём места не наступило даже в седьмом классе, когда произошло самое знаковое событие моей рыбацкой карьеры. На последнем звонке директор вдруг вызвал меня на трибуну, где человек в униформе с погонами вручил мне обширную и тяжелую коробку. В коробке оказался набор для пинг-понга; им наша рыбинспекция премировала меня за «успехи в деле охраны рыбных запасов Днепра». Я сначала очень удивился, потом очень обрадовался, но так ничего и не понял, зато все лето иступленно играл в пинг-понг, совершенно забыв о рыбалке…
А яркий символизм той награды («охрана рыбных запасов» – вот что значило мое вечное «не клюет»!) – этот иронический символизм дошел до меня много лет спустя и не раньше, чем я окончательно забросил рыбалку и выяснил, что из всех занятий и ремесел мне милей всего вот это – писательство. Оно вообще помогает многое осмыслить, понять и разобраться; а если этого не происходит, то заставляет – придумать осмысление, кое о чем умолчать, досочинить недостающие элементы и свести разрозненные факты и обстоятельства в целостную историю. И потому не всё в такой истории – правда и происходило на самом деле, но зато вся целиком – она правдива от первого и до последнего слова.
Как и вот эта история.
2019
Фото: официальный постер фильма In The Heart Of The Sea
ID:
824579
Рубрика: Проза
дата надходження: 08.02.2019 07:50:29
© дата внесення змiн: 08.02.2019 07:50:29
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
