«Женя, здравствуй! Это Макс. Вчера мы хотели тебя навестить, но в больнице объявили режим карантина до четверга. Нам сказали, ты выздоравливаешь. И пока ещё слаб. Мария переживает. Ты знаешь. А я где-то потерял свой рабочий пропуск на прошлой неделе. Попробуешь спросить, не находил ли кто-нибудь в больнице? Не знаю, когда можно тебя беспокоить. Позвонишь сам, когда будет время, хорошо?»
Макс всегда был вежлив. Нет более аккуратного и деликатного человека среди моих друзей. Мы с ним учились вместе. Макс, и как это он смог умудриться потерять пропуск при его-то аккуратности?
Режим карантина означает, что посещение пациентов родными и друзьями запрещается, а сами пациенты ограничены в своём перемещении по больнице. Говорят, что у кого-то из персонала обнаружили то ли туберкулёз, то ли какой-то новый вирус, но всё на уровне слухов. Теперь я на время не смогу видеться с друзьями, с Мари.
Мари, она никогда не любила общаться средствами электронной связи. Даже к телефонным звонкам старалась прибегать лишь по необходимости. И мне всегда казалось, что это из-за чрезмерно трепетного отношения к разговору вообще, к процессу общения, для неё общение сродни какому-то таинству. И пока я нахожусь тут, в больнице, мы редко переписываемся, да и созваниваемся нечасто. Вчера звонила она, разговаривали только пару минут, о банальных вещах. Её голос звучал прерывисто. То, что не получается навестить меня в больнице, сказала она, служит хорошим знаком, чтобы скорее встретиться за её пределами. Это не звучало шуткой и, тем не менее, для меня имело странный смысл, и я не знал, что ответить. Когда это касается Мари, такие вещи я называю «её знаками».
А тем временем сегодня уже среда, и я жду ещё и немного других знаков. Только позавчера мне было объявлено, что мой курс лечения направляется на серию занятий с психологом. Однако вот уже прошёл вторник, утро среды, а мне никто ещё не заикнулся на этот счёт. Когда я сам прямо спросил своего лечащего врача, то Дмитрий Иванович сказал, что расписание встреч определяется непосредственно самим специалистом исходя из конкретного случая, медицинских показателей. Когда будет необходимо, занятия будут назначены, добавил он невозмутимо. Пока никто ничего не говорит. Странное ожидание.
Впрочем, вот уже второй день после понедельника, как моё самочувствие улучшилось и находится в почти полном порядке. Что-то словно начало поддерживать моё эмоциональное равновесие. Как мне говорили, для меня требуется покой и восстановление сил. Что ж, возможно, так и есть.
Хорошо, Макс просит поинтересоваться насчёт пропуска. Надо спросить у кого-нибудь из персонала. Что же должно было рассеять внимание Макса, чтобы он мог что-нибудь потерять и не знать где?..
Что такое?!
Вот же чертовщина!
Нет, ну опять… второй раз за два дня!
В моей палате пролили изрядное количество воды.
Дело в том, что человек, моющий полы в коридоре и в палатах по утрам, уборщик (он мужского пола), неуклюже поскользнулся, держа в руке ведро с водой, чуть не растянулся на полу, но вылил добрую треть ведра. Прямо на пол. Прямо в моей палате! И дело в том, что вчера этот же самый уборщик также разлил в моей палате чуть ли не полведра, когда обо что-то споткнулся (кажется, о ножку койки). Неописуемая оказия! И оба раза я это видел. Зачастую это утреннее время – время процедур, и пациенты не находятся в своих палатах или в коридоре около. Но я-то в эти два дня был освобождён от всякого рода медицинских мероприятий, так что каждый раз был рядом.
Вот так. Немыслимо. В голове не укладывается. Это и растяпство, и в то же время не совсем растяпство.
Дело в уборщике. Он молодой, даже ещё юный (может, на пару лет младше меня). Казалось бы, зачем ему понадобилось устраиваться работать мыть полы? Непростая история. Вчера, устроив небольшое наводнение в моей палате, он долго и настойчиво просил прощения. Рассказал, что в текущий момент пытается протянуть на должности лаборанта, при этом подрабатывая санитаром и уборщиком в двух разных отделениях этой больницы. На его попечении сейчас сестра, они недавно остались без родителей. Сестра его больна, и у неё частичный паралич правой стороны тела, то есть правой стороны лица, правой руки, правой ноги – любые движения затруднены, и ситуация ухудшается. Последнее время спит он преимущественно по четыре часа в сутки, а с понедельника на вторник у него вообще была бессонная ночь. Всё это он очень сбивчиво и прерывисто рассказывал. Да всё опять просил прощения и спрашивал, что мог бы для меня сделать, чтобы загладить вину. Я отвечал, что ничего не надо, мне ничего не требуется, совсем не требуется. Он настаивал, что так не бывает, что я его видно жалею. Отчаянный парнишка. Зовут его Рафаэль, а сестру – София. Видом он крайне худощавый, слегка сутулится, движения и вправду немного нерасторопные, на лице все признаки усталости, но глаза живые и бегающие, волосы тёмные, взлохмаченные. Сестру свою он любит, и кажется, что какое-то чувство вины перед ней испытывает, но я на этот счёт его не расспрашивал. Понаблюдав за ним, Я, вообще сам по себе, подумал о привязанности человека к человеку. Странно, уже одно это слово – привязанность – навевает печаль. То ли оно потому, что ассоциируется с несвободой. Хотя я бы не стал утверждать, что отсутствие привязанностей сколько-нибудь приближает к свободе.
Вот этот паренёк очень привязан к своей сестре. Но его это нисколько не тяготит. Скорее наоборот. Похоже, что даёт мотивацию, мобилизует внутренние силы. Он кажется нерасторопным, запинается в предложениях, но производит впечатление человека ясных намерений, чистого взора. А мне становится грустно. Но даже не столько оттого, что его сестра больна. Я размышляю о привязанности. Я в мыслях о своём. Я думаю о Мари.
Когда Мари рядом, её поступки и слова часто кажутся мне странными, необоснованными, как следствие, непременно всё усложняющими. Пространство в её мире то сворачивается до ничтожных размеров, так что рядом с ней ощущаешь себя чуть ли не в клетке, то оно неимоверно вытягивается, и ты чувствуешь, что докричаться до неё невозможно и нужно бежать, чтобы только лишь сократить дистанцию. А ведь мы рядом, я и она – напротив друг друга. Что-то во мне оказывается на грани взрыва, а затем это становится лишь иллюзией. Но, вот как сейчас, когда Мари нет рядом, она далеко от меня, многое в её странностях обретает смысл, если я начинаю раздумывать об этом. Я более чётко понимаю поступки Мари, могу более ясно думать на этот счёт, когда Мари нет со мной. Это понимание не даёт облегчения, оно скорее усиливает беспокойство. Усиливает непонятную грусть даже там, где должны быть радужные краски.
Моя привязанность к Мари сильнее, много сильнее, чем я чувствую, находясь рядом с Мари, лицом к лицу. Это неимоверная энергия изнутри. Когда я пытаюсь это понять, рассмотреть, всё превращается в огромный лабиринт. Где источник этой привязанности? Где её смысл? И куда это сможет завести нас с Мари? И не питаю ли я вообще по этому всему иллюзий?.. У меня нет ответа.
Возвращаемся в сегодняшний день – семнадцатое сентября, среда. Я стою перед входом к себе в палату и не нахожу нужных слов, смотря, как молодой человек в белом халате с засученными рукавами, в резиновых перчатках, в широких серых штанах и серых кроссовках, с повязанным платком на голове, пытается тряпкой собрать растёкшуюся воду, которая норовит заползти под тумбочку и кровать. Движения его торопливы и неуклюжи. Глядя на него, весь нахлынувший гнев у меня улетучился. Мне и в самом деле его жалко. И его сестру.
– Пож… я исправлю… так быстро, как было… то есть быстро… но… нет… да… не входите только пока! Да… пожалуйста… я исправлю. Простите, что так получается, – паренёк явно ошеломлён больше меня и с трудом подбирает слова. – Это всё так выходит… не нарочно.
– Хорошо, Рафаэль. Ты не беспокойся только. Ничего страшного не случилось, – успокаиваю его.
– Вы меня утешить пытаетесь… я ведь так неуклюж?
– По-моему, тебе просто нужно побольше отдыха, сна. Хотя бы немного отдыха необходимо. И всё у тебя в порядке, не переживай зря.
Он заканчивает собирать воду. Мне хочется сказать что-нибудь весёлое:
– Но в этот раз воды разлилось всё же меньше, чем вчера.
Он искоса посмотрел на меня. Он улыбается, но не смеётся.
Думаю о том, чтобы спросить о здоровье его сестры. Но полагаю, что сейчас не стоит.
– Но на этот раз ты бы мог оказать мне небольшую услугу, – обращаюсь я к Рафаэлю.
– Я помочь и могу? Не шутите?
– Нет. У моего друга случилась неприятность. Он потерял свой рабочий пропуск. На прошлой неделе. И он не знает, где. Возможно, что и где-то здесь, в больнице. Не мог бы ты поспрашивать у кого-нибудь, кто мог бы обнаружить, найти такой посторонний предмет, как пропуск? Это обыкновенная пластиковая карточка.
– Ну, это разве просьба?.. – заблестевшие было его глаза потускнели. – Вашему другу просто в регистратуру нужно обратиться. Там его направят в кабинет-бюро оставленных и найденных вещей. Если что потерялось в больнице, оно будет там. Больше ничего нельзя сделать.
– Но, а если поспрашивать?
– В этом самом бюро если только… да, хорошо. Напишите мне имя вашего друга и место его работы, и я поспрашиваю.
Я подхожу к тумбочке, нахожу свой блокнот и ручку, записываю данные Макса, вырываю листок из блокнота и подаю его Рафаэлю. Рафаэль осторожно кладёт листок себе в правый карман халата. У меня в голове пролетает мысль: не забудет ли он про этот листок, когда будет снимать халат?
– Я обязательно поспрашиваю, у кого смогу, – его уверенный тон слегка удивляет, почему-то мне сейчас хочется ему верить.
– Хорошо. Теперь я лучше не буду тебя задерживать. Только один короткий вопрос.
Он насаживает тряпку на швабру. Я чуть медлю с вопросом.
– Да, задавайте. Или Вы размышляете, как бы его задать?
– Нет. Вопрос очень простой. Введённый режим карантина, он долго может продлиться?
– Первые два дня идёт проверка, где и с кем мог контактировать больной. Если тревога оказалась ложной, карантин снимается. Иначе может продлиться ещё неделю для необходимых мероприятий по, так сказать, дезинфекции. Если Вас интересуют подробности, то на эту тему особо не разрешают разглашаться.
– Да нет… просто хотелось сказать своим, тем, кто меня навещает, когда карантин закончится.
Замечаю, что он стоит неподвижно и внимательно смотрит. Похоже, я напомнил Рафаэлю о его сестре. Хотя есть что-то новое в его взгляде сейчас. Мне слегка неловко.
– А почему всё время на Вы? Мы же с тобой примерно одного возраста, – хочется чуть снять неловкость, охватившую меня.
– Это требование к персоналу. Общее требование, предусматривающее вежливое, открытое и соблюдающее дистанцию общение со всеми пациентами.
Меня удивляет его чёткая речь сейчас. Но не буду его спрашивать и дальше задерживать.
– А я думал, Вы зададите ещё один вопрос, – теперь он не стремится закончить разговор и отправиться дальше работать.
– Какой же? – я улыбаюсь.
– Вот почему здесь в отделении Вы видите только мужчин и ни одной женщины?
– Это же мужское отделение.
– Но ведь и врачи, и весь персонал здесь исключительно мужчины.
Ха, а ведь и правда. И он застал меня врасплох таким простым вопросом. Нет, ну, что у них тут недооценивают женщин или какое-то женоненавистничество, я бы не поверил, но ничего другого придумать не могу.
Я пересекаюсь с ним взглядом. Странное выражение у него в глазах. Стоп… я мысленно переношусь на два дня назад. Неужели это… просто невероятно. Так… теперь я начинаю понимать, что сейчас происходит. В это с трудом верится.
– Так почему же здесь нет женщин? – я не нахожу ничего лучше, как продолжить разговор.
– Отделение существует, чтобы оградить некоторых пациентов от каких-либо напоминаний о взаимоотношениях с их подругами, возлюбленными, знакомыми или родственницами. Вы в числе таких пациентов.
В горле у меня пересыхает. А в моей догадке уже нет сомнений.
– Все пациенты в этом отделении намеренно ограждены от контактов с женским полом?
– Не все. Некоторые. Для остальных этот вопрос не принципиален.
– Что же вынудило меня поместить в список этих «некоторых»?
– Вас очень беспокоят взаимоотношения с вашей возлюбленной. Вам будет трудно рассчитывать на восстановление ваших сил и здоровья, если пройти мимо этого аспекта.
Значит, они с самого начала были уверены, моё тяжелое перенесение травмы и нервного стресса связаны с моими переживаниями из-за отношений с Мари. Обескураживающе. Не могу об этом думать. Хочется стереть из памяти.
Но Мари… что же я теперь? Что мне делать? Нужно это как-то сначала переварить. Мари, её появления тут я жду как ничто другое. Её жесты, её взгляд. И как же это всё сложно. И страшно. Неужели придётся что-то менять? Её поведение меня тоже настораживало.
Чувствую, моё тело начинает трястись. Нужно присесть.
– Значит, не будем проходить мимо этого аспекта, – говорю я и сажусь на койку.
– Я должен попросить прощения, – начинает Рафаэль, оставаясь стоять посередине палаты, – за устроенный мной балаган. Мне было важно понять, насколько Вы готовы к тому разговору, который я собираюсь завести.
– И Вы почувствовали, что я готов, и намекнули своим вопросом, что Вы и есть тот психолог, занятия с которым мне обещали.
– Можно так сказать. Точнее, я не психолог, а психотерапевт. Переходите на Вы?
– С этого моменту внесу себе в правило обращаться к врачам или к персоналу этой больницы на Вы. О чём же будет разговор?
– Мария тоже обращалась ко мне на Вы. Я разговаривал с ней на прошлой неделе.
Твёрдое ощущение, что это очень плохое начало для беседы. Но что мне делать?
– Вы разговаривали с Мари-ей? И теперь хотите поговорить о наших с ней взаимоотношениях и о моём беспокойстве?
Он покачал головой. И я почему-то готов поспорить, что этот жест он применяет очень и очень нечасто.
– В первую очередь, мне нужно передать Вам её слова. Я не знал, можно ли это Вам говорить. Проверял, присматривался…
– Говорите, – мягко потребовал я, совершенно не уверенный в том, что хочу это слышать. Но жребий уже брошен.
Он понимает мою реакцию.
– На мой вопрос, развиваются ли ваши отношения в долгосрочные и прочные, Мария сказала, что нет, они всё время находятся на волоске от разрыва и вряд ли будут длиться долгие годы жизни. И добавила, что ей не нравятся те ограничения на распорядок жизни, накладываемые вашими отношениями.
Не хочу верить. Неужели так сказала Мари?
– На мой вопрос, кто может стать инициатором разрыва, Мария ответила, что Женя может сколь угодно долго держать напряжение, тянуть драму, менять декорации, но, если будет нужно, она сама пойдёт на расставание, по своей инициативе.
Нет, он наверняка спекулирует её словами. Всё не должно быть так.
– На вопрос, нельзя ли улучшить ваши отношения, пойдя навстречу друг другу, пойдя на уступки, Мария сказала, что он никогда не пробовал дать ей «отдельного пространства», при этом и не пытаясь взглянуть на некоторые вещи «её глазами», как она это воспринимает; что он не чувствует разницы во вмешательстве и в помощи.
Каждое слово вдавливает меня в матрас, на котором я сижу. Я чувствую, как моя кровь переливается вниз-вверх, наплывами.
– И она сказала, что не собирается слёзно умолять его измениться или уступить. Идти навстречу друг другу в такой форме для неё исключено.
Я вижу Мари за каждым словом. Но нет, как же это так?
– На мой вопрос, что в ваших отношениях больше всего заставляет чувствовать себя плохо, Мария ответила, что ничего такого нет. Она не чувствует себя плохо, не грустит и не сердится. Отношения есть отношения, главное в них – искренность. Больше ничего. Если они ранят, значит, они ранят.
Я хочу встать, уйти и не слышать этого. Но что-то удерживает меня, и я сижу в оцепенении. Живот сдавило.
– Она добавила, что многочисленные признания такого характера как «я без тебя не могу жить», «я всегда буду с тобой» в первую очередь достигают привязанности того, в чей адрес говорятся. Повторяй так, и будешь держать человека при себе.
Нет. Я должен это остановить, нет?
– Наконец, я спросил, говорите ли вы между собой обо всех таких вещах. Мария сказала, что нет, Женя не сможет обсуждать такие вещи, не поставив на грань уничтожения свою или её, Марии, жизнь. Она видит каждый раз, когда он сам пытается делать это. Нет, нет, нет. Она этого не позволит.
Это Мари. Здесь всюду именно «её знаки».
На этом всё. Рафаэль не собирался добавлять что-то от себя. Но дальше произошло то, что я меньше всего мог ожидать – из меня полился поток слов:
– Даже если это говорится ради привязанности, я не представляю свою жизнь без Мари. Мы можем не быть рядом, не быть вместе. Но день, в который я вспомню её улыбку, её выражение глаз, не будет прожит зря, что бы в нём не случилось. Дело не в отношениях, а во внутреннем лабиринте и волевой энергии для его прохождения. Дело не в том, чтобы видеться каждый день, а в том, чтобы ожидать этого. И у меня нет желания, чтобы это сейчас услышала Мари, или чтобы Вы передали ей мои слова.
Теперь я уже не мог усидеть. Какой-то прилив сил нахлынул. Я подошёл к окну, чтобы чуть перевести внимание.
– К этому разговору мне осталось добавить одно, – слышу я за спиной, – на самом деле у меня пока не было возможности поговорить с Марией.
Однако, моё внимание скользит мимо этого. Какой-то порыв безмятежности охватывает меня.
(восьмая глава из повести "Пересказанная история")
ID:
539464
Рубрика: Проза
дата надходження: 25.11.2014 20:24:57
© дата внесення змiн: 14.10.2018 21:58:32
автор: untalented
Вкажіть причину вашої скарги
|
