(продолжение)
РАУНД ВТОРОЙ. ОН
Опачки! Такого он точно не ожидал. Это был первый случай за многолетнюю практику, когда он – Доброруднев – совсем не попал. Нет, ну не то, чтобы он был прям уж таким экстрасенсом и представлял партнёра своего пациента во всех мельчайших подробностях. Бывало, что и ошибался – во внешности там, или в нюансах характера. Но чтоб так!
Муж Натали оказался даже не полной противоположностью представлениям Доброруднева, он был вообще из другой плоскости. Натали что-то говорила про крутой нрав. Но здесь дело не в характере. Этот парень – крут в принципе. Сложно даже сказать, что наталкивает на эту мысль, но это первое, что приходит в голову при столкновении с ним. Он – необычен и крут. И, странное дело, совсем не сложно при этом представить его с маленьким сыном на руках, или подающим кофе в постель любимой женщине. Да-а-а-а, в высшей степени интересная особь. Такого встретишь – не скоро забудешь, если вообще забудешь когда-нибудь.
– Добрый день, Андрей Николаевич. Наташа просила меня встретиться с Вами, - сказано так спокойно, как будто нет никакого напряга, встретиться с психотерапевтом жены по поводу предстоящего развода.
Мачо, удавитесь! Обладателем такого голоса мечтал бы быть каждый первый ловелас. Кажется, на языке музыковедов это называется обертоны. Снежный барс – мощный и опасный хищник, но когда мурлычет, он – огромный пушистый кот. Жаль, если этот Руслан не поёт.
– Вы, должно быть, неплохо поёте? – Доброруднев решил брать быка за рога. А чего политесы разводить?
– Давно не пел, – провокация не прошла, гость даже бровью не повёл, просто крепко пожал протянутую руку и посмотрел прямо в глаза черными – дна не видать – чуть раскосыми глазами.
– Присаживайтесь, – начал хозяйничать Доброруднев, – что-нибудь выпьете?
– Если можно, кофе.
– Можно. А можно и покрепче.
– Я не пью.
– Совсем? Или избирательно?
– Совсем. Ни капли.
– Давно?
– Хороший вопрос! Не так чтобы очень.
Примечательна улыбка на этом лице, как бы выстроганном из твердых пород дерева не особо тщательным резчиком. Вполне возможно, что резчик оный был подшофе. Черты вырезались при разном градусе, отчего классической гармонии не вышло, однако рука мастера чувствуется. Как и рука иного мастера – Жизни. Этот другой нанёс на выстроганное первым странно дисгармоничное лицо парочку индивидуальных черт в виде почти сгладившихся продольных шрамов через левую щёку наискосок.
– Не говори мне, Эмма, что мужчину украшают шрамы. Шрамы мужчину делают впечатляющим, приметным, особенным и даже опасным. Но чтобы украшать… Нет, не думаю. Впрочем, у тебя, Эммануэль, странное отношение к мужской красоте. Уверен, тебе бы понравился этот экземпляр, несмотря на средний рост и заметную намётанному глазу диспропорцию в длине ног и торса – увы – не в пользу ног. Если он слегка и напоминает шкаф, то – старинный, бабушкин, приземистый и на кривоватых ножках. Ну, ладно-ладно! Это я из ревности. Ноги у него не кривые. Но походка, всё равно, кочевника. Уж позволь мне, последнему из рода выросших на коне, об этом судить. Что же в нём не так, а, Эмма? Есть какая-то загадка в этом Руслане Яновиче Малике. И, возможно, не одна.
– Тогда в виде исключения, позвольте мне самому приготовить Вам кофе?
– Хорошо! – Похоже это единственно приемлемая похвала для него. Сложно представить от этого типа что-то вроде «превосходно», или «замечательно».
– Кофе, – озвучил процесс Доброруднев, – как моя работа. Он не терпит спешки и суеты. Поэтому варю я его сам редко. Чаще пользуюсь «лентяйкой».
– Кем? – На пару миллиметров поднятая бровь – высшая степень удивления.
– Не кем, а чем! – Засмеялся не собственному остроумию, а реакции Руслана, – «лентяйкой» мы прозвали кофе-машину.
– Весело. И по сути. – Фразы, как и черты лица, – рубленные. Похоже он весьма немногословен.
– Любите лошадей? – Разливая кофе, Доброруднев заметил, что посетитель рассматривает его коллекцию. Лошади – Доброрудневская страсть и тоска – в масле, акварели, пастели – украшали стены кабинета.
– Да. Зов крови. Как и у Вас. Вы ведь из донских? – спросил полуутвердительно.
– Из них родимых. Как догадались?
– Это несложно. Внешность у Вас казачья. Хоть в «Тихом Доне» снимай.
– А знаете, Руслан Янович, Вы ведь тоже где-то с югов. Не особо-то тянете на классического славянина. Даже с польским отчеством.
– Ещё с каких! Мой прадед был афганец. По его линии в роду все мужчины, ни одной девочки.
Вот оно что! Это кое-что объясняет. Не всё, но делает понятным, например, афористичную отрывочность фраз. И нюансы внешности.
– Погодите, если в роду мужчины, тогда и фамилия у Вас прадедовская? Но, она же – наша!
– Нет. Она моя. Просто сокращена. Я – Руслан Аль-Малик.
Конечно! Сделать из украинской фамилии Малик арабскую – как два пальца! Добавь приставку, что у арабов означает то же, что у французов «де-», а у немцев «фон-», и смести ударение с первого слога на второй. Брюки превращаются в элегантные шорты, а внешность человека теряет толику загадочности.
– Моя бабушка была полячкой, отсюда имя отца – Ян. А мама – украинка. Так что моя национальность – интернационал. Или гипернационал. Как Вам больше нравится. Вы умеете варить кофе.
С переходами от темы к теме этот экс-араб, похоже, не заморачивается. Так чего же тянуть? И Доброруднев решительно перешёл к делу:
– Руслан... – он вопросительно глянул на собеседника, молча испрашивая разрешения не присовокуплять отчество, и, дождавшись утвердительного кивка одними ресницами, продолжил, – я не буду растекаться мыслию по древу, Вы знаете, зачем ко мне приходила Ваша жена. Не то, чтобы я стоял на её стороне. Я просто хочу, как специалист, иметь ясность в ситуации. Она дорожит Вами, семьёй и не хочет развода. Наша задача – определиться, можно ли решить ситуацию так, чтобы никому не было больно.
– Боль, – задумчиво обронил Руслан, – неотъемлемая часть жизни. С болью мы рождаемся, с нею и умираем.
– Но это не значит, что стоит причинять боль своим близким.
– Да. Не значит. Что нужно от меня?
– Разговор. Простой разговор.
– И всё?
– Это только в кино психотерапевт использует всякие страсти, чтобы достичь цели: внушение, манипуляцию, гипноз…
– В кино психотерапевт чаще всего и есть главный маньяк.
– Да-да, – засмеялся Доброруднев, – это потому что гипноз. А у нас, на самом деле всё по-простому: вы говорите, я слушаю. А потом мы вместе находим причину проблем, и вы делаете так, как я скажу.
Короткий смешок был ему ответом. Оппонент оценил юмор.
– Ну, так что? Каков будет Ваш положительный ответ?
– С Вами, док, приятно иметь дело, - немного спародировал доброрудневский тон Руслан, – сами спрашиваете, сами отвечаете.
– Это значит – да?
– Ну, отчего же нет? Если так хочет Наташа – пусть так и будет. Так о чём мы будем разговаривать?
– О Вас. Вернее – о вас с Натали. – Доброруднев сознательно не называл жену Руслана Наташей, ему хотелось задеть этого человека, вывести из равновесия. – Расскажите мне, как случилось, что вы вместе?
– Она перешла ко мне по наследству.
Изумление Доброруднева прорвалось сквозь маску профессиональной внимательной вежливости. Нет, он был, конечно, готов к тому, что муж и жена рассказывают разные сказки о встрече – влюблённости. Но это уж – ни в какие ворота.
– Простите, док, – гость тоже только взглядом попросил хозяина узаконить обращение, – если мой ответ показался Вам непочтительным по отношению к женщине. Но это – самый короткий путь. Я по специальности – финансовый аналитик. Через год после университета стал директором харьковского филиала известного мебельного концерна. Потом акционеры решили, что мной можно заменить гендиректора, который уходил в политику. Так мне достались в наследство от предшественника должность, квартира в Киеве, офис, хороший коллектив и… – Руслан сделал паузу, как бы в попытке поделикатнее сформулировать, – и его референт, – замечательная красавица, ничего не смыслящая в делах концерна.
– Которая стала Вашей женой, – подсказал Доброруднев.
Хорошая улыбка у его воспоминаний, задумчивая, грустная, одной – не повреждённой шрамом – стороной лица.
– Она была такой растерянной и беззащитной, – в чёрных глазах на секунду проглянуло дно, – и такой одинокой. Знаете, как бывает в этих коллективах? Никто не любит женщину шефа, если у того есть верная и преданная, но – увы! – постаревшая жена. Годы, потраченные на устройство своего положения, – насмарку. Новая метла пришла и сейчас начнёт выметать ненужный мусор. А с ним – и любовницу предшественника. Мне было так её жаль, – эти мысли буквально читались на её лице – очень красивом, согласитесь. Я применил классический приём – подставился под бокал с шампанским. Так мы познакомились. Она оказалась на удивление неиспорченной, очень трогательной в своём желании получше устроиться в этой жизни. Не думайте, что мной владели лишь представительские мотивы. Я был сильно влюблён, даже сам не заметил, как влюбился.
– Она сказала, что Вы влюбились с первого взгляда.
– Я врал.
– Да Вы что? – Доброруднева не только рассмешила, но и задела неожиданная прямота собеседника.
– Я часто врал ей. В этом вся беда. Хотел как лучше, а вышло… – пауза заменила концовку расхожего фразеологизма, – не в порядке оправдания, док, кроме польской бабушки – преподавательницы математики, у меня не было семьи. Отец к моему отрочеству был уже законченным алкоголиком, военные в те годы спивались пачками. Мать рядом с пьющим мужчиной озлобилась, опустилась, но продолжала ему угождать до самой смерти. Я рос сам по себе. Никого не интересовал, ничего не заслуживал. Я не жалуюсь, что мне не дали любви. Нельзя дать то, чего не имеешь.
– А вот это – другие воспоминания, Эмма. Так вспоминает простивший: спокойно и без слезы в голосе. Он не держит зла на родных и не осуждает их за своё детство. Он всего лишь анализирует и думает. Такой всегда в жизни идёт путём «от противного». Старается свою жизнь и семью сделать полной противоположностью родительской. И тоже ошибается! Потому как не выходит из заданной теми системы координат. И всё это очень грустно, милая моя Эммануэль. Особенно с таким вот мужиком. Хорошим. И честным, надо признать.
– Я просто хотел, чтобы у моей жены и моего ребёнка всего этого было вдоволь. Если ей хочется романтических воспоминаний о нашей встрече, почему их не дать? Если она понимает любовь, как возможность жить в достатке, пусть у неё будет достаток. Если видит свою главную ценность в красоте, пусть имеет возможности совершенствовать эту красоту. Если для неё счастье – кофе в постель и розовые лепестки в спальне, – да, ради Бога! Лишь бы она была счастлива.
– Да, – задумчиво согласился Доброруднев, – она говорила…
– Она – да! – Спокойно продолжил Руслан, – но не я.
– То есть?
– А то, доктор, и есть, что все эти годы давал один я. Она только брала. Как ни грустно это признавать, но в семейной жизни до недавних пор я повторял свою мать – служил и угождал бездумно. Наташа искренне считала, и по сей день уверена в этом, что её красота – достаточная плата за все блага жизни. И я не виню её, потому что и сам все эти годы так считал.
– А теперь не считаете?
– Теперь нет.
– Почему?
Руслан не ответил. Но выдал свои мысли. Доброруднев уже раньше заметил этот автоматический жест – движение большого пальца вдоль шрама по щеке сверху вниз.
– Неужели он комплексует? Может ли быть, что с лицом, обезображенным шрамами, Руслан считает себя недостойным такой красавицы, как Натали? Да ну, бред! Шрамы вовсе не испортили его внешность, наоборот, как-то выделили самые мужские и суровые ее черты. Значит, с этими шрамами связана история, перевернувшая его сознание. Но, расскажет ли он?..
– Внешность, док, – не наша заслуга. Это – подарок. Обладая подарком, стыдно требовать ещё и ещё.
– У Вас очень нестандартные мысли, Руслан. Вы говорите, недавно к ним пришли? Могу я узнать, как? – Доброруднев постарался задать этот главный вопрос их встречи как можно деликатнее.
– Я убил человека.
Сейчас бы рюмочку! Сложно переварить услышанное без ста граммов. И как это священники переваривают все эти исповеди?
– И Вы так легко в этом признаётесь?
– Не могу сказать, что легко.
– Как правило, из людей подобные признания выбивают на следствии. Улики там всякие, манипуляции.
– Если в грехе признаёшься Богу, людям рассказывать уже проще. А что до следствия, док, – то было и следствие, и суд. Но мне не предъявляли обвинения. Ни один суд не признал бы меня виновным. Мой подчинённый – главбух – выбросился из окна своей квартиры, с восьмого этажа. Я уличил его в растрате и преступной халатности.
– А он не был виноват?
– Был. Он был виноват по всем статьям. Украл деньги.
– Много?
– Скажем так, значительную сумму.
– Зачем?
– А Вы – хороший психолог, док, – Руслан впервые вышел из своего сурового равновесия, – сразу задали главный вопрос. А вот я до этого вопроса не додумался.
– Орали? Увольняли?
– Нет. Не умею я как-то орать. Не выходит. Просто приказал вернуть и назвал конкретный срок. Мне ведь казалось, что я прав! И даже праведен. Ведь не сдал же его милиции, не опозорил.
– А что там было на самом деле? Кредит? Или проигрался?
– На украденные деньги он отправил жену с дочерью в Германию. У ребёнка очень сложный диагноз, я и не выговорю. Но мне объяснили – гораздо позже, – что лечить такое могут только там. И это стоит огромных денег.
– Н-да. – Доброруднев задумчиво полез пятернёй в тщательно уложенную шевелюру, – но ведь он мог бы попросить о помощи.
– Он и просил. Но не сказал, зачем ему деньги. Я распорядился выписать премию. Максимальную у нас по сумме. Но для лечения нужно было гораздо больше. И быстро. И он украл.
– А если бы он попросил всю сумму, вы бы дали?
– Сейчас да. А тогда… Не буду врать, не дал бы. Поэтому и считаю себя виновным в его смерти.
– Как не вспомнить тебя, Эмма? Нашу первую серьёзную размолвку. Ты сказала тогда: «Совесть, Доброруднев, – это пострашнее судов и сплетен. Это такой маленький филиал Страшного Суда». Мы поспорили о судном дне, о Боге – Судье. Тогда между нами возникла маленькая канавка. Та самая, которая в последствии стала пропастью, залитой водкой. А вот оно – доказательство твоей правоты, Эмма.
– Вы преувеличиваете, Руслан, ведь суд не признал Вас виновным, хоть и существует статья (сейчас вспомню, как она звучит) «за подстрекательство к суициду». Как-то так.
– Совесть, док, это пострашнее суда. Это – филиал Страшного Суда.
– Похоже, этот человек неистощим на сюрпризы! Это ж надо – так процитировать тебя, Эмма! Слово в слово!
– И как Вы поступили?
– Так, док, как поступили бы и Вы. Пил. Сильно. Потом решил, что не стоит жить. Но покончить с собой мужества у меня не хватило. И из-за этого ещё больше пил. Это потом я догадался, кто не дал мне покончить с собой. А тогда я решил, что, если не могу себя убить, пусть это сделают другие. Неслабо для праведника, каковым я себя считал, верно?
– Пошли под машину?
– Ввязался в драку.
Так вот откуда эти шрамы! Неласково же, мужик, тебя приложили!
– И остались живы.
– Смешно сказать, док, меня спас инфаркт.
– И правда, смешно! Я не слышал, чтобы инфаркт спас кого-то от смерти.
– Он случился в разгар драки. Я просто отключился, и мои противники растерялись. Если бы не один человек, задуманное мною могло бы осуществиться. Но, видно, не время было. Этот человек дал мне шанс. И я, док, хочу использовать его по полной.
– Хороший человек? – Доброруднев сделал всё возможное, чтобы спрятать остроту вопроса за небрежной рассеянностью интонации. Больше всего сейчас он боялся, что собеседник захлопнется в раковине своей внутренней жизни и не захочет его туда впустить.
– Сами посудите, док, – фух, кажется пронесло! Руслан ответил, – я нарвался на драку, подставляя моих –ммм.. – оппонентов как минимум под статью. То есть – делая их преступниками. А этот человек, увидев меня на асфальте без признаков жизни, заставил их мне помогать. То есть, вытащил в одночасье на поверхность всё, что было в их душах хорошего. Вот и судите, какой это человек.
– Мне послышалось, Эмма, или его голос дрогнул? Эта нежность – это плод моего иссохшегося воображения? Эти нотки – о том человеке, который спас. Зуб даю, дорогая, что этот человек – женщина. Ну, ежели так, то, должно быть, дамочка – не робкого десятка. Заставить повиноваться свору пьяных в разгар драки… На такое не каждый мужик способен. Кто была та, что помогла Руслану? Мы не будем его об этом сейчас спрашивать. Оставим до следующего раза. Всё это нужно переварить.
– Руслан, – Доброруднев постарался, чтобы его голос прозвучал как можно деловитей, – а давайте мы с Вами встретимся ещё разочек?
– Вы думаете, док, я изменю своё решение? – Улыбка его была горькой, как попка перележавшего на солнце огурца.
– Нет, я на это не рассчитываю – изящно соврал Доброруднев, - скажем так, я хочу помочь Вашей жене пережить всё это с наименьшими потерями.
– Ну, давайте, – расчет, что такой человек не будет препятствовать помощи женщине, полностью оправдался.
«Вот она, ваша ахиллесова пята, рыцари хреновы! – Неожиданно зло думал Доброруднев, наливая привычную рюмашку, – стоит вам намекнуть, что помощь нужна даме, из вас салат настрогать можно!» Лучше бы Лёльке сейчас не появляться, он опрокинул вслед за первой вторую рюмку и шлёпнулся в кресло. Ощущение было такое, словно он выкинул монетку на «орёл или решка», точно зная, что выпадет не то, что загадал. Зла не хватает! Ни на что в этом мире не хватает зла!
– Вот спроси меня, Эмма, почему я сейчас зло поминаю? Так ведь и не отвечу. Что же так злит и раздражает в этом непростом человеке? То, что он говорит, как ты? Твоими словами? А вдруг тот человек, что спас его, – ты, Эмм? Откуда бы ему знать про страшный суд? Например, попал он в больницу. А ты была его лечащим врачом. И вы говорили с ним, как мы когда-то. И он поверил тебе, твоим мыслям, проникся твоими взглядами. Могло такое быть? Могло! Или вдруг он упал там в разгар драки без сознания, а ты проходила мимо. Разогнала драчунов, – с тебя бы сталось! Я ж знаю твою манеру лезть в самую гущу событий, крича «разойдитесь все, я – врач!». Оказала первую помощь. Потом пришла проведать своего подопечного в больнице, вы разговорились… Могло такое быть? Могло! Он так сказал о своём спасителе, что ежу понятно – это женщина. Значит, прав я был, говоря Лёльке, что здесь любовь. И любит он тебя, Эмма? Та, бред! Ну, встретил человек в минуту отчаяния мудрую женщину, так мало ли в Бразилии донов Педро! Совсем не обязательно, что она – это ты. А злит то, что этот парень не врёт. Не корчит рожи, не строит позы. Говорит простую свою правду так, как будто нет в этом никакой сложности. Вот что злит! И не нужно придумывать, как выведать её, не нужно подлавливать, манипулировать. Как же я устал, оказывается, от всего этого, Эмма! И всё-таки, так нельзя! Что будет, если все начнут вот так напрямую говорить «Я ей врал!»?
Для представления мира, где все будут говорить только правду, градуса двух рюмок явно не хватало. А Лёлька не шла. Не цокали в коридоре её энергичные каблучки. Доброруднев насторожился: может, случилось чего. Ещё ни разу Лёлька не опоздала заявиться в его кабинет после очередного посетителя «на поговорить». А тут аж две рюмки прошло, а её нет. Он выглянул в коридор. У дальнего окна в дымке полуденного света она замерла задумчиво. Так, наверное, застыла молоденькая фрейлина уколовшейся веретеном Спящей Красавицы.
– Впечатлилась, доця?
– Что? – Оп! Принц поцеловал где-то спящую принцессу, и её фрейлина тоже ожила.
– Впечатлилась мужиком, красна девица?
Девичьи щёчки залились румянцем. Не соврала – вздохнула восхищённо.
– Понимаю. Мужик и впрямь впечатляющий. Хоть и не красавец, верно?
– Только не говорите мне, что и он врал, – молитвенно сложила ладошки.
– Не скажу, малыш. Не скажу… Этот как раз таки и не врал. Что плохо, в сущности.
– Как плохо? Нет, профессор, я Вас не понимаю. То Вам врать – плохо, то не врать – тоже… Вы как-то определитесь!
– Молчи, правдозащитница! – Нарочито разгневанно гаркнул на помощницу, – ты же будущий психолог. Должна понимать: патология – это то, что находится за рамками нормы. В какой бы стороне это «нечто» не находилось.
– То есть, Вы, Андрей Николаич, хотите сказать, что говорить всегда правду – это патология? – Лёлька чуть не поперхнулась от возмущения.
– А ты представь себе мир, где все друг другу говорят только правду! Да Вы же, бабы, пардон, дамы первые в таком мире перевешаетесь! «Милый, как я выгляжу? – Как старая драная калоша, дорогая!» Ба-бах! – Доброруднев изобразил пальцами пистолет у виска, – Она застрелилась. Но сначала убила его. Да так на земле вообще людей не останется!
– Всё-всё, профессор, – хохоча, подняла руки Лёлька, – я с Вами не спорю!
– Слышишь, Эмма? Она со мной не спорит! И правильно делает, между прочим. Потому как этому спору скоро исполнится десять лет. А аргументы десятилетней выдержки – это вам не бочка коньяку. Тебе, правда, эти все аргументы, что раньше, что сейчас – до лампочки, дорогая. У тебя на всё своя точка зрения, и – плевать, что существуют какие-то общепринятые нормы и правила. И большинство из них – правил этих – как раз о том и есть, как поизящнее соврать. Всё в этом мире, что с человеческими отношениями связано, – враньё. Ну, вот что такое, например, комплименты? Изящное враньё! Дипломатия? – Изощрённое враньё! Политика? – Нахальное враньё! Статистика? – Усреднённое враньё! Всё в этом мире построено на вранье. И успешнее тот, кто научился врать незаметнее. Это ещё моя старая математичка в школе говорила. Ловила на списывании, лупила книжкой по голове и приговаривала: «Незаметненько надо!» Потом ротный в армейке усугубил: «В армии можно всё, – вещал он первогодкам, – главное – не попадаться!» Так что учителя по вранью были у меня, Эммануэль, – что надо. Только один человек пытался научить меня антивранью. Ты. Как ты живёшь, милая, в своём хрупком, хрустальном мире правды? Не боишься разбить его неосторожным словом или движением? Я чувствовал себя в нём слоном в посудной лавке. Всегда в твоём присутствии внутренний голос нашёптывал: «Вот ты снова соврал, Доброруднев!» Ну, скажи, как можно было не пить? И знаешь, Эмм, до сегодняшнего дня я надеялся, что в том твоём мире когда-нибудь тебе станет холодно и одиноко. И ты вернёшься. И вот пришёл этот афганский прынц. И оказалось, что там есть ещё обитатели, ты там не одна. И ты ещё спрашиваешь, почему я злюсь?
(Продолжение следует)
ID:
459349
Рубрика: Проза
дата надходження: 08.11.2013 21:38:18
© дата внесення змiн: 09.11.2013 07:45:02
автор: alla.megel
Вкажіть причину вашої скарги
|
