А она рядом со мной сидит,
трогает мою руку и говорит:
«На кого я сейчас похожа?»
Её улыбка даже на слух бодрит,
в ней золото меда и яблоки середины лета.
Я слышу её вопросы,
трогаю ее волосы,
смешную кепку, как у Гавроша.
На кого похожа… похожа…
Я слеп
с восемнадцати лет.
Ну что я могу ей ответить?
У неё такое лицо – наощупь, ясное дело, я же слепой –
с её такого лица можно ваять Свободу:
вопросительный полуизлом бровей, предсловесный, на вдохе – уст,
скулы индейски твердые, морщинит у носа грусть,
поворот головы. Я пуст.
Я геройски пуст.
Я молчащая глыба известняка.
Я слеп
с восемнадцати лет.
Она – художница и поэт.
Моя заполошенная соседка
по лестничной клетке.
Пока.
Только соседка.
И все. И точка.
Но в звоне её серег, шуршаньи бумаг
я слышу там вопросительный знак.
Как?
Тикает время, тик-так,
ноют ветра в проводах,
за тонкой стеной – третий сорт не брак –
катится к черту соседский брак.
В голове, с другой стороны, в зрачках
Колотит безжалостный молоток.
Выключаю свет. Выпускаю мрак.
Слышу её глоток.
То и дело мне чудится, что падает потолок.
У меня деревянный вид.
Я инвалид.
Получил осколок в обритый лоб,
загремел – хорошо не в гроб.
Парни из взвода скалили зубы: солдат удачи.
Какая к черту удача?
Нет никакой удачи.
Тут все иначе.
Она со мной рядом сидит,
подобралась как кот перед прыжком,
как сияющий снежный ком:
дальше-больше. И говорит:
«Знаешь, на кого ты сейчас похож?»
Нет, говорю, не знаю,
а мой голос – колючий ёж,
раскаленный нож,
от него даже стены тают.
А она говорит:
«Твое тело не из гранита,
щеки неделю небриты,
руки разбиты».
И еще твердит:
«Тебя, инвалида,
твоего похоронного вида
хватило б на три дивизии
и маленький взвод.
Видел бы ты, – говорит, – свою физию,
мрачный урод».
И такая в голосе грусть.
Я боюсь. Я её боюсь.
Она трогает мою руку,
прикасает висок к моему плечу.
Я молчу.
Я опять молчу.
Я хочу отнять себе руку.
Но пряма спина,
голова холодна,
на глазах пелена.
Стоп. О чем это я?
Я же слеп
с восемнадцати лет.
Волей бесчестного случая
не убит на востоке вонючем,
в пережженном напалмом Вьетнаме,
отослан к маме.
И с тех пор тридцать лет
в обед
как я слеп.
Этой, с которой лепить Свободу,
ей двадцать пять, я гожусь ей в отцы.
Знать бы, какие мы все потом молодцы –
отлюбившие мудрецы,
знать бы, какие все умницы.
Не было б этой спицы,
электрической бритвы в воду;
не выворачивало б ключицы.
Моя невозможная,
сложная
в ухо мне говорит:
«Эй ты, человек-инвалид,
твой депресняк объясним, как и вид,
знал бы ты, как у меня здесь болит,
когда я тебя понимаю».
И кладет мою руку на свой нагрудный карман,
девочка-ураган.
Я её к себе прижимаю.
Звенят бубенцы-браслеты,
проходят весна и лето,
пока я её обнимаю.
Я понимаю.
И моё корявое «айлавъю»,
и её щекотное «отгадаю»,
и моё «дурацкая кепка»,
и её «осторожно, детка».
Сублимация, деривация,
определенные виды акцентуации,
подтекает канализация,
кот соседский после кастрации,
поведение девиантное,
джинсы драные,
солнце осенью очень странное,
ощутимое даже на слух.
…На полу
возлежит её кепка
в такую, шотландскую клетку,
красно-синюю, очень смешную.
Нет, я не прозрел, я по-прежнему слеп.
Просто я убежден, что поэт
обязан носить такую.
12.12.2010
ID:
240041
Рубрика: Поезія, Лірика
дата надходження: 09.02.2011 23:48:44
© дата внесення змiн: 09.02.2011 23:48:44
автор: Gracz
Вкажіть причину вашої скарги
|
ААААА!!!! МОЩНО!!!! 
