А дело было так. Лето в том дачном году выдалось прекрасное для урожая яблок, о чем я начал горько сожалеть, когда вся эта сладкая «фрукта» принялась созревать. Первым подоспел белый налив; теперь сад был днем и ночью полон глуховатых ударов – это падали на песок его дозревающие плоды. Еще несколько дней, и яблоки достигнут той спелости, когда их аромат ощутим даже на берегу, а падение с ветки на мягкий песок фатально – белый круглый бочок, примятый ударом, быстро темнеет, затем рыжеет, и яблоко гниет буквально на глазах. Бабушка объявила авральный сбор урожая, и потому все мои дачные развлечения оказались под запретом; утром чуть свет мы на катере приезжали из города на дачу, набирали ведра и корзины яблок, тянули их по островным тропинкам обратно к причалу, грузили на катер, доставляли в город, потом троллейбусом везли к бабушке, поднимали без лифта на очень высокий четвертый этаж и втаскивали в удивительно тесную для такой большой квартиры кухоньку, в которой, кажется, ни на минуту не угасал огонь под медно-красными, словно раскаленными адским пламенем сосудами – здесь день и ночь варилось яблочное варенье. Разумеется, тем же самым делом сейчас занимались и прочие дачники, поэтому тропинки, катер и троллейбус были запружены людьми, навьюченными белым наливом; обливаясь потом и сожалея о такой бессмысленной трате летнего времени, я толкался среди них, произнося про себя только одно короткое, но такое точное слово – «страда».
Ехать с дачи в город требовалось в самый разгар дня, чтобы опередить губительный процесс гниения, который начинался в яблоках, как только они покидали родимые ветви. Моя бы воля, я съедал бы их прямо там, на дереве, устроившись в удобной развилке в двух метрах над землей. Только там, на дереве, белый налив по-настоящему хорош: в своей идеальной поре он бывает так наполнен соком, что мякоть его лопается на зубах с тихим сухим треском, вроде того, какой издает на зубах канувший в Лету сахар-рафинад; а вот хранения и перевозки эта спелость совсем не переносит. Очень скоро яблоко превращается в какую-то вату, а затем и в кашу – о хрусте и речи нет, и аромат не тот, и вкус не тот. Однако съесть таким образом все яблоки, которые поспевали на двух огромных деревьях, было невозможно, да и бабушка не разделяла моего снобизма, поэтому каждый июльский день теперь превращался в то самое – в страду.
И вот мы в очередной раз добрались со своими корзинами и ведрами до причала и спрятались в тени в ожидании катера, который несколько запаздывал. Все прочие дачники тоже укрылись под деревьями, а на причал никто выходить не отважился: жара тогда стояла просто невероятная, солнце висело в самом зените от восхода и до заката, и наш сработанный из металла причал представлял собой огромную сковороду. Вдруг на причале появился человек с удочкой – присмотревшись, я узнал в нем приезжего москвича, гостившего на одной из соседних дач. Не обращая никакого внимания на нас, он спокойно приготовил свою снасть – короткий ладный спиннинг с огромной, в ладонь блесной; короткий взмах удилища, блесна нарисовала короткую сияющую дугу над рекой и с громким плеском упала в воду. Рыбак выждал немного, пока блесна опустится в глубину, и завертел катушку.
Я наблюдал за ним с противоречивыми чувствами, как смотрит отравленный, но уже голодный человек на еду, с аппетитом и тошнотой одновременно. С одной стороны, я и сам бы сейчас предпочел сидеть на самом горячем в мире причале с удочкой, а не таскаться по жаре с корзинами. Но ведь всем, кроме этого приезжего, прекрасно известно, что на такую огромную блесну в этом месте никогда и ничего…
Спиннинг москвича вдруг согнуло в дугу, и он сделал шаг назад и дернул удилище через правое плечо себе за спину. Дальше я наблюдал за ним уже без всякого скепсиса, а только со стремительно нарастающим азартом преданного болельщика: повозившись пару минут, он выудил из реки огромного полосатого окуня и спокойно ушел к ним на свою дачу, не удостоив меня и мои яблоки даже мимолетного взгляда. Когда он исчезал за поворотом тропинки, рыба, висевшая до сих пор на крючке неподвижно, вдруг взмахнула хвостом – вот тогда-то у меня и появилась эта безумная идея.
Дело в том, что возле нашей дачи, которую от причала отделал мысок, окуни не водились и не ловились совсем. Река нам досталась мелкая, наглухо заросшая водорослями, так называем «куширем»; глубина, чистая вода и довольно быстрое течение начинались метрах в 50 от берега, но и здесь окуней не попадалось – это не те условия, которые нравятся этому хищнику. Возле причала, наоборот, река была глубокой уже у самого берега, текла медленно и даже величаво, а судя по тому, как часто обрывались мои удочки, на дне изобиловала камнями и корягами; вероятно, это гораздо больше нравилось местным окуням, потому что здесь они ловились всегда, а еще можно было наблюдать, как самые крупные из них выпрыгивают из воды, преследуя добычу. Мне хотелось, чтобы и возле нашей дачи обитали эти прекрасные рыбы, которые в моем представлении отличались известной честностью в отношениях с рыбаком: уж если окунь клюнул, то клюнул, остается только тащить его на берег. Никаких обманных маневров с поплавком и поклевкой, никаких хитростей при подсекании – окунь хватал наживку смело, стараясь сразу же ее заглотить, из-за чего часто сам себя и подсекал, а подсеченный, оказывал сопротивление рыбаку одной только своей силой, упираясь хвостом и плавниками и не затаскивая снасть под коряги; в общем, это была верная добыча.
Так вот, понаблюдав за ярким, в один заброс блесны выуживанием окуня приезжим рыбаком, я вдруг испытал что-то вроде вдохновения. Мне пришло в голову, что окуней, в изобилии водившихся у дачного причала, можно запросто переселить за мыс, к нашему дачному мостику, и тогда через какое-то время мне обеспечен улов этих четных рыб. Никогда еще я не тащил эти проклятые корзины в город с таким озлобленным отчаянием: у меня в голове была отличная идея, осуществить ее можно было прямо сейчас, а мне почему-то нужно заниматься каким-то глупым вареньем, которое я даже не ем!
Не раньше, чем закончилась та яблочная «страда», я смог взяться за свой грандиозный проект. День за днем я ходил на дачный причал, удил окуней, стараясь их вываживать, снимать с крючка и опускать в садок как можно аккуратнее. Не сразу, но довольно скоро я понял, что ловить их помногу бессмысленно, потому что пока будут пойманы последние, первые уже начнут засыпать, и переезда на новое место не выдержат; словно Чичиков, я бы вывел на поселение в Херсонскую губернию сугубо мертвых душ. К счастью, окуни отличались хорошей живучестью: пойманные и посаженные в проволочный садок, они добирались до нашей дачи живыми и бодрыми в небольшом ведерке с речной водой, накрытой листьями. Правда, приживались они не все: через какое-то время я замечал на дне у мостика одного-двух своих подопечных, окоченевших, с растопыренными белыми жабрами, - а ведь еще только вчера или даже сегодня на рассвете они были живы-здоровы, а их вытянутые нижние челюсти и острые края жаберных крышек фиолетово светились, совершенно как неоновые вывески в городе. Мне было их жаль, но я утешал свою совесть тем, что пойманной рыбе в любом случае уготована довольно мрачная судьба; в конце концов, это ведь могли быть даже какие-то другие окуни, а не «мои».
Надо ли говорить, что через несколько недель я потерял интерес к этому проекту: легко представить себе чувства рыбака, который ловит и отпускает добычу! Кажется, это называется спортивным рыболовством, а мне оно всегда было непонятно. Если выловленная мною рыба не оказывалась на сковороде или в ухе, рыбалка как будто теряла свой смысл, превращалась из полноценного занятия, даровавшего мне, мальчишке, взрослый статус рыбака-добытчика, в не слишком полезную забаву, которая могла заслужить только звание бездельника-спортсмена. И я забросил свои упражнения в разведении рыбы, целиком сосредоточился на ее ловле, а со временем и позабыл об этом своем предприятии.
Вспомнил я о нем только года через два, когда сидел однажды с удочкой на нашем дачном мостике. Изловчившись, я забросил снасть в небольшое «окошко» в зарослях водорослей, и бело-красный поплавок-перо, едва поднявшись над водой и еще даже не совсем установившись в своем обычном как бы слегка вопросительном положении, тут же косо ушел под воду и остался там. Я видел сквозь желтоватую воду, как он замер, словно указывая своим белым концом на мой улов, притаившийся в листьях и стеблях водной растительности, а красным – на меня: проснись и подсекай! Рыба, которая обычно здесь ловилась, так не клевала, - и я подсек, ощутил сильный и «честный» удар по удилищу и через мгновение держал в руке свою добычу. Окунь был некрупный, с ладошку, – а я радовался так, словно выудил невесть какого гиганта: ведь это наверняка был «мой» окунь!
С тех пор окуни хоть и в небольшом количестве, но всегда обнаруживались в моем дачном улове, а еще через пару лет я выловил здесь же, на заросшем «куширем» мелководье, самую крупную рыбу в моей жизни. Тот окунь как будто ждал меня, так что я никак не мог его миновать, а он –уйти: на закате я забросил снасть с живцом в самые дебри водорослей, а когда совсем почти стемнело и я засобирался домой, просто потащил – и вытащил его на берег, без борьбы и обычного «честного» сопротивления. Он был огромен, полтора килограмма, наверное, это было все, на что теперь способны окуни в низовьях Днепра, но не это главное. Он был прекрасен! – окуни вообще красивые рыбы, со своими вертикальными полосами на мощном теле с крутым загривком, неоновым свечением челюстей и жаберных крышек и рубиново-красными плавниками с черным глазком, какого нет ни у одной другой речной рыбы; но у этого окуня все обычные признаки-украшения были доведены до идеала. Это была рыба в самой поре, в полном своем расцвете; попадись она мне несколько раньше или позже, и мне бы никогда не догадаться, какой красавец наш днепровский окунь.
Но и это было не главное! – ведь это был «мой» окунь, вне всяких сомнений – «мой»; нет, я не испытывал к нему чувств, которые люди обычно питают к своим домашним питомцам, это было кое-что совсем иное. Наверное, то, что возникло между хэмовским стариком и его рыбой, мелвилловским капитаном Ахавом и его белым китом, между всеми такими стариками и их рыбами, то, что, наверное, можно назвать одним коротким, но таким верным словом – «судьба».
07.VIII.2021
Иллюстрация: Fish and butterflies by Winslow Homer, c.1900
ID:
928962
ТИП: Поезія
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Вірш
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 26.10.2021 05:41:18
© дата внесення змiн: 26.10.2021 05:49:31
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
