Улица наша, по большому счету, начинается от летописной речки Лыбеди, которой, по большому счету, давно уже нет: сточная канава с бетонированными стенками, вот и все. Но улица самая настоящая, с жителями, домами, деревьями, пустырями, проезжей частью и частью пешеходной – настоящая киевская улица. Разбегаясь на пологом берегу реки, улица очень скоро достигает подошвы водораздельного холма и упорно карабкается на самый его верх, местами преодолевая едва ли не горский уклон. Там, на самом верху холма, наша улица заканчивается, уступив свою законную часть длиной в добрый квартал корпусам Университета по одной своей стороне и рощам Ботсада по другой.
А еще там, на самом ее верху, стоит киоск, каких нынче по городу много; назначение их понятно, а вот смысл и символизм можно толковать по-разному. Киоски эти массово установили года два назад во исполнение инициативы местных властей: эти стеклянные будки обещали горожанам социальный хлеб. Наш пустовал около года, прежде чем в него заселились стеллажи, витрины, прилавок, кофейная машина, холодильник для напитков и мини-печка, въехали булки, батоны, круасаны, сандвичи, слойки и парочка продавщиц модели «завтра увольняюсь». Есть в киоске и тот самый социальный хлеб; занимая в ассортименте весьма скромное место, он, тем не менее, привлекает стариков со всей улицы, цена его и в самом деле доступная. Настолько доступная, что они карабкаются за этим хлебом от самого берега летописной реки до самой вершины водораздельного холма, преодолевая и долгий, и местами крутой путь; хорошо тому, кто живет в первых номерах, у них хлеб круглосуточно под боком; всем прочим и особенно одиноким повезло несколько, а то и гораздо меньше.
И если бы только крутизна подъема! – когда-то давно вымощенные желтым кирпичом, а теперь асфальтированные тротуары человеку молодому или средних лет не покажутся ничем примечательным; другое дело старику. Разроют очередной порыв, залатают трубу и забросают яму щебнем – и люди довольны: вода есть, а грязи нет. А старикам и на гору преодолеть эту щебнистую ловушку непросто, а подчас и невозможно; случаются такие старички и старушечки, которые из-за хворей и по возрасту не могут переставлять ноги, как все прочие. Они вместо этого раскачиваются мелко из стороны в сторону, поворачиваясь всем телом вправо-влево: так можно ноги поочередно отрывать от земли, переставляя их на шажок вперед; не самый скорый способ передвижения, особенно на склоне, а по щебенке – и вовсе не способ. Но другого нет, и на вершину холма добраться нужно обязательно: там и социальный хлеб, там и ЖЭК, и молоко, и вообще – жизнь. Вот они и карабкаются целый день туда и обратно, надолго застревая в ловушках из щебня и бесполезно там раскачиваясь и вращаясь в потоке торопливых горожан. Счастье, если какой-то пешеход заметит забуксовавшую в щебенке пенсионерку, подхватит ее под локоть и вызволит из капкана; дело секундное, но вечно спешащим и погруженным в себя горожанам бывает трудно понять, что старушенция застряла, а не просто едва переставляет ноги. Или вот ямы: стройки, дожди, особенности асфальта и бесполезная «ливневка», в которую ливневые стоки не попадают почти никогда, уносят грунт из- под асфальта и создают поначалу едва заметные, а после все более глубокие ямы на тротуарах и проезжей части. Асфальт – материал пластичный, тягучий; даже отвердев, он все равно эластичен, и потому яма, все разрастаясь и углубляясь, остается формально целым асфальтовым покрытием и внимания дорожных служб не привлекает. Однако со временем склоны ее делаются настолько крутыми, а глубина становится так велика, что старикам яму не преодолеть: переступить шага не хватает, а опустить ногу на дно ни с трудом сохраняемое равновесие, но скрипучие колени не позволяют. И снова вся надежда на прохожих: может быть, кто-то протянет руку, большего не потребуется; и такой прохожий, надо сказать, рано или поздно, но всегда находится; правда, сам застрявший у ямы старик помощи никогда не просит и даже, наверное, не ждет, хотя утверждать этого наверняка нельзя.
Одну из таких ям, кстати, самую глубокую и широкую, располосовавшую тротуар надвое, недавно залатали; дорожные рабочие почему-то приезжали по ночам; они подолгу и шумно возились с фрезами и отбойными молотками, шумно грузили ампутированные части тротуара в грузовик, шумно обсуждали свои дела и так же шумно, вовсю мигая оранжевыми огнями, уезжали латать следующую яму. Этот, вероятно, тоже инициатива властей, потому что в каждом дворе уже несколько месяцев висят афишки о ремонте дворовых проездов, а кое-где этот ремонт и в самом деле идет, взять хотя бы эту яму – прежде дня ни проходило, чтобы там не застрял какой-нибудь старикан, а теперь – ничего. Ковыляют, как ни в чем ни бывало, по черному лоснящемуся асфальту; нарушенный сон обывателей того стоил, определенно, хотя, конечно, такой ночной, чрезвычайный и сверхурочный ремонт ямы, благополучно прожившей на нашей улице несколько лет, выглядит немного абсурдно, а до социального хлеба старикам и старушкам по-прежнему приходится взбираться на самую вершину холма, вот так. Впрочем, они к этому приучались уже давно; лет 15 назад между нашей и соседней, параллельной улицей был проход, устроенный как нельзя более кстати: он ответвлялся от самой крутой точки нашей улицы и выходил на соседнюю точно напротив дверей гастронома. А потом его закрыли в связи со строительством грандиозного офисного центра – центра, правда, так и не построили, на площадке уже вырос приличный лес, а проход закрыт по-прежнему и даже открыт быть не может. Едва начатая стройка свелась к разрытию этого самого прохода, теперь непроходимого даже для того, кто перелезет через забор.
Впрочем, не о строителях и не о властях речь, пусть их, на них есть гражданское общество, активисты, волонтеры, выборы, суд и прочие инструменты, таки способные добиться и достучаться. И даже не о киевском рельефе речь, на который, говорят, тоже можно найти управу. Речь о другом. Всякий человек в своей жизни сталкивается с затруднениями и препятствиями, иной раз даже весьма значительными, и так или иначе с ними справляется: либо преодолевает, либо обходит стороной. Но бывает такое затруднение, которое ни преодолеть, ни обойти; это старость. И настигнет она каждого, хотя иной раз люди ведут себя так, словно их сия чаша минует, а в роду у них все сплошь бессмертные и вечно молодые долгожители: закрывают удобные для стариков проходы между улицами, устраивают на тротуарах непреодолимые ловушки для пенсионеров, ставят киоски социального хлеба на вершинах крутых холмов и так бесконечно далее. Стоит об этом задуматься, и охватывают одновременно и негодование, и бессилие: ничего, ну ничего нельзя с этим поделать человеку обычному, среднестатистическому, всегда занятому, чуть более наблюдательному и чуть менее торопливому!..
А можно. Обычно такие вещи показывают в социальных роликах, и при всей их трогательности они не способны полностью преодолеть неловкость, вызываемую срежессированным добрым делом или даже чудом. Но это не ролик, это – репортаж; мелочь, но… Впрочем, судите сами.
Старушка, очень худощавая и такая малорослая, как ребенок лет 10 или хоббит, преодолев ямы, щебни и крутизны нашей улицы, добралась до социального хлеба и топталась у его входа. Порожек слишком высок, не анатомические 15 сантиметров, а добрые 25, а между тротуаром и порожком – пропасть, неглубокая и неширокая для соорудителя киоска, но для этой старушки – Гранд-Каньон. Многие пенсионеры преодолевают эту заградительную полосу из порожка и пропасти, ухватившись за весьма для этого удобную ручку двери и перетянув себя с тротуара на порожек; они при этом, правда, рискуют быть отправленными обратно на тротуар этой самой дверью, так как она открывается наружу, а порожек слишком узок, чтобы разминуться на нем с дверью, если ты недостаточно ловок; но они приспособились, ведь социальный хлеб того стоит. А вот этой старушке этот трюк не по силам: не дотянуться ей до ручки двери, никак, ростом не вышла! – и она топчется перед киоском, переводя растерянный взгляд с порожка на дверь и, вероятно, вспоминая годы, когда прыгала она и бегала не хуже, а то и получше того, кто устроил вот это вот… Тут из потока прохожих к старушке свернул человек с рюкзаком; одной рукой он распахнул дверь, вторую с полупоклоном предложил почтенной даме, а та с готовностью воспользовалась предложенной рукой и вмиг оказалась в киоске, откуда благодарно кивнула рюкзаку. Тот что-то говорит даме, но на улице шумно, и разобрать можно только последнее слово, произнесенное вопросительно-утвердительно: «…подождать?».
Но прежде чем дама ответила, у киоска возник джентльмен в белом и произнес два слова, прозвучавшие в уличном шуме негромко, но так чисто и отчетливо, что ни один звук и ни одна интонация не были потеряны случайным наблюдателем. И они того стоили! Джентльмен вложил в свою короткую, достаточную и исчерпывающую реплику одновременно и непререкаемую властность, и подкупающую предупредительность, которые полностью разрешили эту маленькую ситуацию и даже, кажется, ситуацию большую, потому что дали ответ на негодование и бессилие среднестатистического горожанина. Джентльмен сказал:
– Я прослежу, – и принял у человека с рюкзаком и дверную ручку, и руку старушки с видом полной за них ответственности.
…мне кажется, именно в этом состоит смысл слова «социальный», которым обозначен хлеб в этом киоске, а также в своей Конституции – наша держава, празднующая сегодня День независимости. С праздником, сограждане. Не забывайте: Украина – социальное государство, и такой её – по содержанию, а не по форме – делает или не делает каждый из нас.
24.08.2019
ID:
846015
Рубрика: Проза
дата надходження: 24.08.2019 12:51:56
© дата внесення змiн: 25.08.2019 08:10:23
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
