От дней минувших – ни черта –
ни ветхих курток, ни плащей:
вчерне становится чердак
домашним кладбищем вещей.
Пусть время стряхивает пыль
на чёрно-былые поля
и опустевшая бутыль
не станет домом корабля.
Коробке разного добра
во имя новых сеч и встреч
давно, мне кажется, пора
своим забвеньем пренебречь.
Раскроем. Взглянем. Разглядим.
На свет вояку извлечём, –
всё тот же лютый нелюдим,
всё так же гибнуть обречён…
Он саблю верную занёс
над тем, что выдумаешь сам,
ведь смерть, знакомая до слёз,
ему – как таллинский бальзам.
Но над коробкой никакой,
покрытой пылью, видишь… вдруг
убийц ворвавшихся в покой,
набитый золотом сундук…
В глазах похищенной красы
читаешь – ненависть и страх,
и прежней юности басы,
как змеи, ползают в ногах…
Дрожит земля. За шторкой той
леса и горы, и поля,
и в таре, вовсе не пустой,
белеют крылья корабля.
Под ним кипел девятый вал,
потом покачивался борт,
и после маори внимал
матрос британский Рутерфорд.
Здесь Александр и Дикий Билл,
теперь достигшие мощей,
ведь ты их сам похоронил
на старом кладбище вещей.
