Киев, воскресенье, вечер, Хрещатик. Сырые ноябрьские сумерки уже окутали город, но Хрещатик им не по зубам; фонари, гирлянды, витрины, рекламы, фары, окна и – да, глаза, глаза! - какие по вечерам на Хрещатике бывают глаза! - все светится, мерцает, переливается, и только в подворотнях и в колодцах дворов тяжело и неподвижно, словно глубокая вода, лежит тьма…
Но и во тьме есть жизнь! Цок, цок, цок - в страшную, черной пастью распахнутую подворотню вереницей втягиваются - на нездешних каблуках, с ярким «сценическим» макияжем и умопомрачительными розами в волосах - фламенки. Там, в глубокой черноте - еще одна подворотня. Цок, цок, цок – тяжело покачиваются серьги - прямо, направо - и свет! звук! люди! – Широкие двери настежь, оттуда льется яркий свет и голос - какой голос! Кто-то - несомненно, талантливый и удостоенный - распевается там в полсилы, но и эти полсилы заставляют публику у двери восторженно замирать, а оконные стекла вибрировать. Цок, цок, цок - фламенки, скромно потупив очи, исчезают внутри, сопровождаемые любопытными взглядами и взрывами фантастического контральто. Еще не время, время еще не пришло, - прочитает пытливый взгляд на этих висках, затылках и локонах. Но уже совсем скоро! - воскликнет нетерпеливый, впиваясь глазами в розы, - и он будет прав.
Минуты перед выступлением идут быстро - и вот уже конферансье что-то объявил, и вот уже вытянуты шеи, вот уже закатились чьи-то глаза в предвкушении, вот уже таится дыхание, вот уже - фламенки! Они идут узким коридором между рядами кресел - но кто бы узнал в них тех – цок… цок… цок… - в темной подворотне еще всего только минуты назад... Ах, не время, не время сейчас об этом!
Они идут! - и узкий коридор раздается, подавленный невиданной здесь энергией и силой, и зрители как будто отпрянули во мрак, и есть только они, и свет падает только на них, и падает как-то так, как он не упадет ни на кого больше. Все эти лампионы - да что лампионы! - само электричество было изобретено, чтобы когда-нибудь, однажды, сегодня! - осветить этот выход на сцену и этот танец…
И танец!.. - отгрохотали и умолкли каблуки, отзвенели кастаньеты, отлетали юбки, отсверкали глаза - и фламенки ушли. А зал, который беспечно позволил себе вдохнуть перед их выходом на сцену, все еще не может выдохнуть и задыхается - но не удушье, а обилие и расточительность таланта, только что явленного уже исчезнувшими фламенками, - вот что его душит!
Зрители только-только раздышались и огляделись, а на сцене уже опять происходит что-то невероятное. И снова: не понять, не рассмотреть – ясно только одно: здесь, на сцене, царит нечто, в чем разобраться нельзя, можно только сдаться, отдаться ритму, звуку, цвету, движению – отдался, и все стало так замечательно, как еще никогда не было… и как уже никогда не будет… о горе… неужели… никогда… никогда, если они не вернутся… – ведь они уже снова исчезли… но ведь они еще выйдут? Они не ушли на совсем? Они…
Настойчивая рука тянет меня куда-то туда, куда только что смотрели все, околдованные и загипнотизированные танцем, – назад, в глубину и мрак, куда исчезли эти непостижимые фламенки. Теперь уже все провожают глазами меня – потому что утащила во мрак меня одна из тех, на которых можно только смотреть – смотреть безотрывно и не отвлекаясь на дыхание.
В маленькой комнате – они же все там! неужели в эту комнату можно войти, не ослепнув? – на стульях, на столе, на диване и на подоконнике – отовсюду глядят налитые слезами растерянность и отчаяние. Нервный смех… Дрожащие губы… «Нас обокрали… Унесли…. Три… семь сумок! Деньги… документы! Телефоны!! Ключи!!!»… Искусство равнодушно принимает любые положенные ему жертвы, и несколько несчастных, на глазах преображаясь, выходят из комнаты – сцена зовет!
Кто-то вызывает милицию, кто-то названивает в банки, кто-то дрожащими руками ищет свой АйФон через интернет – Господи, упокой душу раба твоего Стива! Я… На поиски! В погоню!.. Мрак. Ночь. Пусто! Сюда – подворотня! Двор! подворотня! – Хрещатик, полный света и полупустой – нет, никто не бежит по Хрещатику с семью дамскими сумками в руках, петляя и пригибаясь, как связист под обстрелом… Назад! – подворотня! подворотня! – двери и растерянные глаза – яма, тупик! Лестница, лестница, лестница! Решетки, колючая проволока… В одном месте прутья решетки пригнуты – перелезть можно. Коридоры дворов, тупики, коридоры, тупики, двери, тупики - подворотня. Пушкинская! Свет!! Пусто!!! Никого!!!
Назад! – быстро-быстро-быстро – АйФон найден в сети, адрес назван, Господи, даруй Царствие Небесное рабу твоему гениальному Стивену!.. Милиция туда не идет – пишут какой-то протокол… На мониторе ровно светится зеленым большая точка – если телефон все еще в руках у вора, то он никуда не двигается. Это же рядом, через те самые заборы-дворы-тупики-подворотни… Прекрасные, умоляющие, трижды прекрасные глаза собираются на милиционере, но он при исполнении, ко всему равнодушен и даже отчужден… «А идемте сами!»
Цок, цок, цок, подворотня, цок, цок, цок, подворотня, цок, цок, цок, Хрещатик, цок, цок, цок, бульвар, цок, цок, цок, Пушкинская, цок, цок, цок, подворотня-налево-тупик… цок, цок, цок, направо-двор-двор, цок, цок, цок, налево-тьма-деревья-дома сгущаются и обступают, кажется, что все это надвигается и нависает … Стоп! Здесь!!!
В узкой щели между стеной дома и еще какой-то стеной – некто! Ворочается, шуршит, кряхтит, шепчет, шуршит… Что делать?! – тишина. Совсем тихо. Время идет толчками – упругими, горячими: шшш…шшш… шшш… Сверкая глазами, фламенки приводят откуда-то двоих рослых парней. И - в щель!!! Никого… Забор. Высоченный забор из ржавой сетки… Через забор? Нет, снизу можно поднять сетку… Здесь сумки, мусор, паспорта, мусор, карточки, мусор, колготки, мусор, косметика, мусор, ключи и - мусор, мусор, мусор!…
Всё собрано – нет только денег и телефонов. Да, все собрано. Появляются двое здоровенных милиционеров – у них автоматы, наручники, баллончики, шевроны, камуфляж – полный арсенал. Глаза острые, недоверчивые. Тяжелые челюсти ходят медленно, цедят-жуют слова. «Что это адрес… тут должен быть другой адрес… что ж так поздно… зачем трогали…» Фламенки оцепенело разглядывают маленькие, будто игрушечные, и оттого еще более страшные автоматы – у милиционеров неестественно крупные руки и странно маленькие автоматы… Кто-то звонит – АйФон уже приближается к мостам на Левый Берег, упокой, Господи, душу раба твоего как-там-его-зовут…
Наваливается усталость и опустошенность. Руки перепачканы… не хочу думать, чем. Впрочем, все равно… а это, кажется, помада… даже могу угадать, чья… но мне все равно… Усталость и опустошенность… Собрано все… да… документы, кредитки – это важно, да… ключи… Усталость и опустошенность…
…Что бы мне было крикнуть на него… Все собрано… Он бы убежал – зачем ему попадаться?... Да, все же собрано – самое главное… или кинуться к нему… ведь там была сетка… собрал все… ни он меня, ни я его… Ну да, я не знал, что там сетка… Зато все собрано…. А он знал про сетку… ну хотя бы заорать… документы, кредитные карты – это очень важно… хотя бы заорать на него я мог?! Усталость и опустошенность…Собрано же все….И ключи…Что бы мне было не…
Цок…цок…цок…
ID:
490179
Рубрика: Проза
дата надходження: 04.04.2014 06:33:05
© дата внесення змiн: 17.01.2015 08:59:43
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
