Фотографии нашего старого леса
до сих пор пребывают между страниц Кандинского;
иногда я беру их, чтоб прошедшая жизнь воскресла
на мгновенье, и подношу к забралу. И близкие
так недавно ещё, мы вчерне разделили поровну
имение одиночества беспросветного.
И не бор, а бьющийся пламень в душу находит олово.
Эх, никакой в ней стойкости перед такими этнами.
Можно менять черты, даже имя родное – в паспорте!
Машет крылами внутри ветряная мельница.
Но всё переставлено здесь, перепутано в памяти
так, что застывший лес, погоди, изменится.
Завтра на них увижу не в летней оправе ветхую
хижину егеря – а вообще Лапландию.
Прошлое вряд ли прикроешь нагими ветками,
оно приоткроет личико, сбросит любую мантию.
Чем невозможней длань на твоём запястье и
стейк на веранде, с пивом, удар по печени –
тем грёзы реальней, тем шире размах фантазии.
Там отрок идёт за любовью, на запах женщины.
И где же ещё я увижу, в какие однажды очи и
селенья свой взор направлял, погружал неистово?..
Не знаю – зачем миг просыпал златые росчуди
на дно фотографий между страниц Кандинского.
