Чтобы потерять любимую, за тридевять земель ходить не обязательно.
Жил в стародавние времена в небольшом тихом городке на берегу широкой реки Дунай умелый портной Якоб. Был он беден, хоть и слыл лучшим портным на всю округу и, несмотря на золотые руки, не имел он за душой ни медяка. Кроме золотых рук наградил бог юношу еще и большим добрым сердцем. С бедных горожан денег он за работу не брал, а богатые не слишком охотно платили ему даже жалкие гроши, считая, что такому глупцу, как Якоб деньги ни к чему. Жил портной в знаменитом переулке Ремесленников один в крошечной плохо освещенной мастерской, которая досталась ему по наследству от отца, а его отцу – от деда, а деду – от прадеда. Редким гостем в каморке Якоба были лучики солнца, а те, что и заглядывали к нему, просвечивали сквозь обветшалую крышу и стены. В старых обитых оловом сундуках, расставленных вдоль стен его жилья, были спрятаны от влаги и сырости разнообразные ткани: от серого грубого сукна, годного лишь для простого люда, до изысканных муслина и батиста, впору самому эрцгерцогу, а может даже и королю. В скромной мастерской Якоба всегда было чисто, инструменты лежали на своих местах, готовое платье аккуратно висело в ожидании своих хозяев. Любой внимательный человек, проходя мимо, мог услыхать, как трудолюбивый мастер еле слышно насвистывает одну из песен, которыми всегда славился здешний народ. Горожане любили доброго и отзывчивого Якоба, неизменно готового прийти на выручку соседу, и старались помочь ему, кто чем мог. Дровосек приносил ему щепу, чтобы было чем освещать мастерскую и немного дров, чтобы согреваться холодными зимами, когда вьюга, завывая и клацая своими зубищами, норовила проникнуть в жилье бедного портного. Молочница, сыновья которой -«несносные сорванцы» - как она сама выражалась, постоянно ухитрялись разорвать только что зашитую рубаху, несла Якобу головку вкуснейшего сыра и раз в неделю крынку свежего молока. А жена булочника, которая постоянно приходила починять мужнин передник или колпак, всегда приносила буханку хлеба, а в канун праздников еще и славный яблочный штрудель. Хоть и жилось Якобу непросто, но ничто не могло омрачить его жизни - ни бедность, ни нужда. Непогода не пугала портного и насмешки богатеев его не трогали. Печалился Якоб лишь об Агате - дочери лавочника, зажиточного, но черствого и грубого человека. Золотистые кудри Агаты были для Якоба так же недосягаемы, как и упирающийся в самое небо, как говаривал престарелый капеллан, шпиль церкви Святого Матьяша. Знавали узенькие улочки и их обитатели те времена, когда сын портного и дочь лавочника вместе с другой ребятней бегали и резвились дни напролет, нарушая покой степенных граждан, летом ходили купаться на реку, а зимой – кататься с горок, кто на чем горазд. Но нынче старый лавочник гнал прочь от своей дочери ремесленников и простолюдинов, вроде Якоба, мечтая лишь о том, чтобы выдать Агату за первого богатого и знатного жениха. Если б только у него была возможность, лавочник без сомнений спрятал бы свою дочь подальше, в закрома, посадил бы ее на полку, где-нибудь между лакричными конфетами и пыльными бутылками со сладким токайским вином и ждал, пока на пороге появится подходящий покупатель для его самого главного сокровища. Но, к счастью, спрятать от людских глаз красавицу Агату он не мог, и горожане забывали о своих тревогах и заботах, когда она ранним утром выходила на улицы, легкая и неземная, словно спустившийся с небес ангел. Лавочник не любил, когда его дочь относила этому глупому бездельнику Якобу перед праздниками его камзол, чтобы обновить или подлатать. Но и лавку свою бросить он не мог, уж очень боялся лавочник упустить хоть одного посетителя, а потому, скрипя зубами, отпускал он Агату, провожая ее до самого угла переулка Ремесленников своим цепким колючим взглядом.
- Здравствуй, дорогой мог Якоб! – прощебетала Агата, просунув свое прекрасное личико в окно каморки портного.
- Здравствуй, дорогая моя Агата! – с грустью в голосе, не поднимая головы от работы, ответил ей портной. – Ты снова принесла камзол своего отца?
- Конечно, Якоб, ведь скоро Рождество и у господина бургомистра состоится прием. Отец надеется и в этом году попасть на этот глупый прием с их глупыми разговорами. Но, Якоб, - продолжала девушка мечтательно, - ты бы видел, какие на этом глупом приеме танцы, как они вальсируют, а какие у дам на этом глупом приеме платья, о, Якоб, ты бы видел эти платья…
- Да, Агата… - прошептал Якоб тихо, как кружащийся в воздухе лист.
- О! Бедный, несчастный мой Якоб! Как же я к тебе несправедлива! Мой дорогой Якоб, ну зачем я заговорила с тобой о платьях всех этих глупых бюргеров! Ты у меня лучше всех вместе взятых бюргеров, бургомистров, герцогов и эрцгерцогов вместе взятых!
- Да, Агата. Только твой отец так не думает.
- Чтобы там не думал мой отец, - ответила Агата с внезапно посерьезневшим лицом, - лучше тебя в этом мире нет, дорогой мой Якоб! Поклянись мне, что мы будем вместе, что б ни случилось! Поклянись мне, Якоб, что никогда меня не разлюбишь! Пожалуйста!
- Клянусь, - выпалил Якоб, взяв маленькие нежные ручки девушки в свои грубые ладони, - Клянусь, моя дорогая Агата!
Портной и дочь лавочника замолчали и просто с нежностью смотрели друг на друга, взявшись за руки. Они не умели жить друг без друга, да и не хотели.
- Смотри, что я тебе принесла, - внезапно воскликнула Агата, доставая какую-то небольшую баночку из рукава своей изящной шубки, - Это яблоки в сиропе.
- Но твой отец… - попытался вставить слово Якоб.
- Я знаю, мой отец не одобряет, что я ношу тебе продукты из лавки, но в этот раз он ни о чем не догадается, потому что думает, будто это я их съела с подружками! – и дочь лавочника залилась искрящимся, словно новогодние снежинки, смехом. – Но мне пора бежать, мой дорогой Якоб, иначе отец спохватится. Не хочу, чтобы он на тебя накричал, мой дорогой Якоб! Я обязательно приду к тебе завтра проведать, не готов ли отцовский камзол! До завтра, мой дорогой Якоб! – уже убегая, прощебетала дочь лавочника.
- До завтра, моя дорогая Агата! – будто со слезами на глазах произнес бедный портной.
Старый лавочник на дух не переносил мягкого и отзывчивого портного, ведь Якоба любили все горожане за его доброе сердце, а лавочника, черствого и грубого – никто не любил, и никто из простого люда не верил, что у такого человека, как лавочник, могла быть такая чудесная дочь. Возможно, именно поэтому люди сносили его грубости - потому лишь, что рядом с ним всегда была Агата, способная ласковым словом и улыбкой утешить и излечить любые обиды. Конечно же, лавочнику не нравилось, когда его самое ценное сокровище, его красавица дочь ходила к этому лентяю портному, который «и камзола-то за один день подлатать не может». На самом деле Агата сама просила юношу не спешить с починкой отцовского костюма, чтобы у нее была возможность наведываться к любимому, да и старый лавочник знал, что никто, кроме Якоба так хорошо и за сущие гроши не приведет в порядок его камзол. До праздников оставалось совсем немного времени, и работы Якобу хватало с головой. Женщины приносили теплые платки и свои парадные платья, камзолы своих мужей и зимнюю одежду детворы. Даже городская беднота приходила к портному с просьбами залатать прорехи на своей поношенной одежде. Якоб трудился день и ночь не покладая рук, насвистывая рождественские песни и мечтая о дочери лавочника. Он ждал праздников, как никто из прочих горожан, ждал с таким нетерпением, с каким и птицы не ждут первой весенней капели. Дело в том, что Якоб сшил себе новый, теплый, в пору самому бургомистру камзол. И только лишь для того, чтобы в первый праздничный день пойти к лавочнику и попросить руку его дочери. Якоб знал, что в любой другой день лавочник его не пустит и на порог, а учитывая еще и причину такого посещения, наверняка погонит прочь палкой или даже спустит собаку. Но в Рождество даже лавочник так не поступит и обязательно пустит Якоба в дом, чтобы выслушать его. Так размышлял бедный портной. И вот праздники наступили. Из окон домов пахнУло еловыми ветками и ароматными маковыми рулетами, девушки затеяли гадание на суженого у реки, а парни с кудахтаньем отправились обходить дома горожан. Ребятня с колокольчиками и трещотками стайками носились по узеньким улочкам, а старики переставали ворчать и с умилением наблюдали за праздничными гуляниями и забавами. Было свежее, солнечное морозное утро, когда Якоб вышел из своей мастерской и направился к дому лавочника. Сердце его трепетало, как последний ярко-красного цвета кленовый лист на уже по-зимнему холодном ветру. По дороге его сердечно приветствовали все горожане, приглашая разделить с ними их скромную, но от этого не менее праздничную трапезу. Поздравления и пожелания удачного года, счастья и здоровья слышались отовсюду, настраивая на рождественский лад даже приезжего человека, не знакомого с обычаями простого люда. Вскоре Якоб остановился у большого красивого дома, на первом этаже которого находилась просторная и светлая лавка, а второй и третий этажи отводились для хозяев дома, их гостей и слуг. «За одним из этих окон, - думал Якоб, поднимая глаза, - живет моя дорогая Агата». Портной глубоко вздохнул, набрался смелости и позвонил в колокольчик, украшенный по случаю праздников большим красивым бантом из тончайшего шелка. Над дверью в лавку были аккуратно приколочены восхитительные еловые ветки с крупными шишками и таким же, как и на колокольчике, бантом. Якоб собирался было позвонить в колокольчик еще раз, как дверь распахнулась – на пороге стоял столь важного вида слуга, что Якоб подумал было, что ненароком попал в дом самого бургомистра. Cлуга окинул портного оценивающим взглядом и без объяснений захлопнул дверь, буркнув под нос что-то невразумительное. Якоб слегка опешил и отступил шаг назад, он поднял голову и посмотрел на окна этого красивого и большого дома. Внутри видимо горел камин, в комнатах было светло и, наверное, очень тепло и уютно. Тут дверь снова отворилась, и все тот же важного вида слуга приказал Якобу идти за ним. Вход в комнаты проходил через лавку. Чего только в ней не было: колбасы и деликатесы, вина и настойки, заморские специи, кофе, чай и прочая бакалея. За блестящими стеклянными витринами стояли бутылки, банки, коробки, лежали всевозможной величины свертки и даже несколько небольшого размера бочек. От обилия запахов голова шла кругом и у искушенного гурмана, не говоря уже о бедном юноше, которому большинство из них вовсе были не знакомы. Пройдя за слугой сквозь лавку и после по лестнице, Якоб попал в небольшой коридор, устланный мягким ковром и украшенный драпировками и гобеленами, призванными подчеркнуть хороший вкус хозяина и его положение в обществе. На них изображались рыцарские подвиги и деяния святых, фрагменты из Святого писания и народных преданий. Слуга постучал в массивную с большой металлической ручкой дверь и заглянул в образовавшееся отверстие. После этого он повернулся к Якобу и жестом приказал входить в комнату. Помещение, куда попал бедный портной, представляло собой просторный кабинет с камином, в котором весело потрескивали дрова, и шкафами, на которых стояли гроссбухи, папки со счетами и всякие прочие ведомости. Посреди комнаты ближе к большому окну, выходившему на центральную улицу, располагался массивный стол, за которым в столь же массивном кресле развалился богатый лавочник.
- С праздником вас, господин Лавочник! – поклонившись, почтительно обратился к хозяину дома Якоб, – Я к Вам по делу.
- Интересно, - громко ответил лавочник, подавшись немного вперед, словно отрываясь от какого-то важного занятия, - какое же это дело может быть у такого лентяя, как ты, к уважаемому человеку? Тем более, в праздничный день!
- Понимаете, господин Лавочник, - продолжил Якоб, изо всех сил пытаясь подобрать правильные слова, но при этом не показать отцу Агаты, что он его боится, - понимаете, господин Лавочник, я пришел просить руки вашей дочери, - на одном дыхании изложил суть дела бедный портной.
После этих слов лавочник некоторое время сидел, тупо вперившись в Якоба, как идущий на зов пастуха баран, а потом внезапно разразился громогласным хохотом.
- Ты?... Руки?... Мой дочери?... Слуга! Где мой слуга?! – лавочник с выпученными глазами дергал за шнурок колокольчика, призывая своего важного на вид слугу, который не замедлил явиться, ибо, видимо, караулил за дверью и подслушивал разговор своего хозяина с бедным портным. – Слуга! Слуга! Вот ты где! Слуга, послушай только, этот лентяй и оборванец портной изволил просить руки Агаты! Думает, раз он заявился в честный дом в новом сюртуке, так я сразу ему и выдам мое сокровище! – слуга со свойственным ему высокомерием при этом разглядывал бедолагу Якоба, – Да где это видано, скажи мне, Слуга, чтоб знатный человек, - лавочнику было приятно мнить себя человеком знатного происхождения, - отдавал свою единственную дочь, красавицу, ангела, да еще и с таким приданным за нищего оборванца, у которого и угла-то нет! Куда, скажи мне, портной, куда ты мою дочь приведешь? В свою каморку?! Чтоб спала она, как нищенка на сундуках со старым тряпьем?! Чтоб ела она за сундуком с сукном, годным разве только на штаны для попрошаек?! Чтоб ваши дети играли старыми ржавыми иглами и росли такими же лентяями, как их глупый отец?! Нет уж, портной, ступай-ка отсюда, пока тебя не погнали, и не возвращайся! Забудь про мою дочь! Не видать ее тебе, как своих ушей! Она выйдет за образованного, знатного, - и, конечно, богатого, добавил уже про себя лавочник, упиваясь тем, как ловко он отделал этого попрошайку.
- И не возвращайся, портной! – крикнул лавочник сбегавшему по лестнице Якобу.
Несчастный юноша выскочил на улицу без шапки, в сюртуке нараспашку, с раскрасневшимся лицом. Сердце его горело таким горячим огнем, какого и в кузнице не сыщешь, а глаза заволокли горестные слезы. Не разбирая дороги, бросился Якоб прочь из города, мимо узеньких мощеных улочек, мимо церкви, мимо мельницы вдоль реки прямо в лес.
Больше в городе никто и никогда его не видел.
ID:
495658
Рубрика: Проза
дата надходження: 29.04.2014 09:21:58
© дата внесення змiн: 29.04.2014 09:21:58
автор: soulowner
Вкажіть причину вашої скарги
|
