|
"Все относятся к смерти серьезно: но пока еще она не стала праздником. Люди не научились еще чтить самые светлые праздники."
_______________________________________________________
Похоронных дел мастер. Мастер, а не директор или какой-нибудь начальник, не мелкий попрошайка, выжидающий удобный момент, дабы вонзить свою примитивную корысть в шею вашего горя, мелкими подрагиваниями сосущий, липкорукий, тошнотворно пахнущий, провосченный. Не мало этих мелких просочилось сквозь фильтры благоразумия, с деланным подобострастием, с часто моргающими глазами. Но не все умели и могли, как он, наслаждаться и поистине пить! - слово Мастер — теми медленными глотками, о которых знают только редкие из людей. Нет, не мёртвые заботятся о мёртвых, как и не все живые знают заботу живых, какое ужасное заблуждение так думать, так рассуждать! Жизнь — именно она — должна смотреть в мутные глаза смерти и своей пульсацией, своим завидным биением, улыбаться, показывать свои белоснежные зубы. Жизнь — отбрасывает тень и эта тень есмь — смерть. Первая стоит над последней, стоит в полный свой рост над лежащей, уродливо вытянутой карикатурой. Придавать большое значение этой карикатуре, сгибаться над ней в коленях, тереть красные глаза бледными руками, поклоняться обездвиженности — что в этом благородного? Торжественного? Жизненного? Между теми, кто остался бездыханным в открытом поле без свидетелей и теми, кто при толпе свидетелей — лежит в закрытом гробу, не проходит жирная граница разницы. Все они — пища для рта времени, для этого не спешащего плотоядного явления, которое подобно коррозии, неумолимо поедает лучше работы кузнецов, некогда блестящие клинки, но так же и с той же жаждой - не брезгует старыми гвоздями и подковами. Время не эстетично, чёрт возьми и ничего не остаётся, как любить его таким.
Господин фон Морт, был Мастером. Не наследником, не приспособленцем, который спешит присоединиться. С тех пор, как он возненавидел очереди, единственным приемлемым для себя считал — не ждать, а брать. Брать там, где не толпятся другие, где их попросту не может быть. Благо, таких источников было невероятно много, благо, что господин фон Морт знал о том, что не ступени ведут к источникам, не парадные входы, не витрины, не мигающие лампочки, ибо все эти декорации отсутствовали, когда был найден источник и возникли лишь позже, дабы другие видели и знали. Первоисточником всему, господин фон Морт, называл свою шею. Не разум и сердце, не то и другое в отдельности, а именно шею, ибо именно она соединяла сердце с разумом, делала их возможными, вела от одного к другому, своим длинным или коротким коридором. Между Аполлоном и Дионисом была, существовала связь, средство связи: когда один рассуждал, другой чувствовал, когда другой ликовал или страдал, первый — понимал или препятствовал. Тело, по мнению Мастера, было не вместилищем духа, а обычным и простым домом всем богам, которые когда-либо существовали, упоминались и почитались. А жизнь в коммуне, с одним клозетом и умывальником, с одной общей кухней неминуемо содержит в себе скандалы, интриги, драки, кражи и даже убийства, но при этом и более громкую радость, шумные танцы, настоящие праздники. Всё зависит от того, кто из них всех является твоим фаворитом, твоим любимцем, кто моется у тебя горячей водой дольше других и не упоминается в списке графика дежурств. Что же касается убийств, то никто не исчезает, он всего лишь больше не выходит из своей тесной комнаты.
Что же сделало господина фон Морта - Мастером? Он сам. Такого рода подарки не обтягиваются праздничными лентами, они вообще никогда не касаются других человеческих рук, кроме собственных. Первым делом, Мастер запретил себе взгляд на «похоронные лавки», как он сам их называл. Все они были из одного источника, шли одной траурной линией из прошлого в будущее, если вообще на минуту согласиться, будто прошлое и будущее существует. Казалось, что у всех этих «горе-лавок» один хозяин, но физиономии владельцев были разными, походки многообразными, рукопожатия холодными и горячими, у одних наёмных плакальщиков было больше, у других меньше. Но источник — был один. А владельцев много.
«- Знаете, дорогие мои бледненькие, - сказал Мастер на первом собрании владельцев похоронных лавок, поднявшись над трапезным столом, - не все римские легионеры, не все французские стрелки воевали во имя Империи. В гуще стотысячных колон - девяносто пять тысяч шли за своим интересом, во имя самих себя и своих инстинктов, которые много древнее, чем любое знамя. Но мы сегодня уверенны, мы сегодня помним и кажется знаем о вдохновении пяти тысяч. Байрон или Пушкин — для нас целая Британия или Россия. Иисус — для нас весь Израиль. «- Как это применимо к нашему ремеслу?» - спросите вы? Подумайте как-нибудь, вместо того, чтобы соболезновать живым...»
По правде говоря, никто из коллег не любил Мастера. «- Как можно быть таким кощунственным, таким святотатцем?» - удивлялись многие. Высказываясь против традиций предков, против веками устоявшегося правила отношения к погребению, Мастер словно бы заигрывал со стаей бродячих собак, размахивая перед ними едой, а те, впав в ступор от неслыханной наглости смотрели не него, совсем не понимая, что делать. Ведь господин фон Морте, совершенно не походил на сумасшедшего, пользовался словами меткими, острыми, обнаруживал свою эрудицию. Одни считали, что Мастер только и ждёт, чтобы на него напали, другие утверждали, что из этого нападения Мастер ожидает выгоды, а следовательно нападать не стоит, третьи слушали тех и других, но молчали, ожидая возможности с удачным исходом примкнуть к победившим. Согласны все были лишь в одном — господин фон Морте опасен, непонятен и что-то необходимо предпринимать. Но что именно — никто не знал.
Для начала, было решено хорошенько разузнать, в чём же особенность Мастера и послали для этого тайного наблюдателя, который по задумке должен был инкогнито присутствовать на одном из погребений. Выбрали старшего помощника самого уважаемого владельца «похоронной лавки», господина Морица. Остальные принялись ждать, когда тот вернётся.
- Господин Мориц нам прояснит картину — уверил всех его работодатель.
- Непременно — поддержали его — господин Мориц, считается самым смышлёным из всех помощников.
- Слышали, что произошло в соседнем городе? - начал кто-то, дабы ожидание не казалось таким скучным — Один мерзавец, помогавший хоронить известную всем особу, стащил с покойницы бриллиантовое ожерелье и спрятал его в самой усопшей.
- Неужели! - вскрикнул голос — Но зачем? И как?
- Ну вопрос «как?», думаю не требует детального ответа, а вот «зачем?» - поясню: в своём завещании, покойница просила кремации, даже очень настаивала. Когда родные одели ей ожерелье, при этом присутствовал тот самый помощник. Выгадав несколько минут, он остался с нею наедине, дабы приготовить покойницу к «свежему виду», а когда вернулись родные и близкие, то не обнаружили на её шее бриллиантов. Конечно, начался громкий скандал, позвали полицию. Но поиски ничего не дали. Ожерелье словно испарилось.
- А того помощника обыскали?
- Что вы, ну конечно же. В первую очередь его.
- И не нашли?
- Нет.
- И что же?
- После кремации все громко обсуждали это курьёзное событие...
- Да что вы, я же не об этом! Как поймали мерзавца? Вы же говорили, что он пойман, не так ли?
- Ах, да. Бриллианты не горят, мой дорогой. После кремации, этот пройдоха просто извлёк из пепла ожерелье и сунул в карман. Попался он, при попытке сбыть драгоценность. Вот и всё.
- Какой ужас!
Вскоре вошёл господин Мориц. Все заметили, что он был как-то уверен в своей походке, решителен и твёрд. Несколько человек привстало, как бы торопя его начать рассказ. Но господин Мориц обратился к своему хозяину, с просьбой уделить ему несколько минут и они оба скрылись в отдельном кабинете. Присутствующие зашептались. Интрига повисла над табачным дымом, табачный дым над людьми...
Жизнь господина Морица, являла собою смену вечера и ночи, безо всяких проблесков дня, не говоря уже о утренних зорях. Будучи весёлым молодым человеком, он именно своей весёлостью и привлёк будущую супругу, жизнь двух разнополых людей, как обычно в своём начале была полна надежд, ярких бесед, сомкнутых рук. Пока господину Морицу не предложили место в похоронном бюро, в качестве старшего помощника, что само по себе было занятием доходным. После этого супруга и стала замечать перемены в своём муже, приходил он часто мрачный, озабоченный, в настольном букете полевых цветов видел траур, умышленно избегал всего яркого, разноцветного. Слишком рано, он стал задаваться вопросом смерти, думать о ней, слишком долго смотрел на мёртвых, что казалось будто и сам господин Мориц начинает терять здоровый цвет лица. Но из чего было выбирать их семье, чтобы безбедно существовать в большом городе? Благо, что Морицу не нужно было таскать тяжести, как портовому грузчику, а бледность и вялое настроение, если освещать золотыми монетами, не такая уж и страшная, хоть и всё равно желтоватая.
Утром, оставив завтрак не тронутым, господин Мориц отправился разведать о делах господина фон Морта, чтобы затем отчитаться своему хозяину. Перед входом в просторный зал Прощания, он слился с толпой и попал внутрь. Хоронили какого-то ремесленника и ввиду его малых капиталов, само погребение не обещало быть пышным. Вдова окружённая детьми бесконечно рыдала, но как только дети начинали позволять себе лишнее на фоне траура, она тихо одёргивала их, что-то сердито говорила и после того, как дети смирно её выслушивали, она принималась снова рыдать.
Всё было так, как бывает на многих похоронах. Пока в зал не вошёл Мастер. Он быстро отыскал взглядом вдову и подойдя к ней, начал что-то живо говорить, успевая при этом обращаться к детям. Спустя некоторое время, женщина забыла о необходимости лить слёзы, слушала Мастера внимательно, иногда улыбаясь, совсем забыв, где находится. Детям никто не мешал делать то, что им делать хотелось, лишь бы только они не карабкались в отчий гроб. Девочки выдёргивали из венков цветы и украшали друг друга. Мальчики были увлечены расплавленным воском, которым что-то рисовали на полу. Мастер, после того, как помог вдове присесть на скамью, взошёл по ступеням на небольшое возвышение и обращаясь к каждому, начал говорить:
Этот зал, дорогие мои друзья, не зал смерти, не её обитель. Здесь дышит жизнь. Бегающие дети и красивые женщины - свидетельство тому. С высоты жизни, мы можем смотреть вниз, во мрак, куда как нам кажется, у нас забирают близких. Неизвестность порождает домыслы, домыслы возбуждают фантазию, фантазия пробуждает наши глубокие страхи. И вот — мы уже со страхом смотрим вниз. Что же страшного произошло у женщины, муж которой умер? Куда-то делись её дети? Дом? Её женственность? Муж нарушил обещание быть вечно? Другие мужья живут вечно? Сама она из породы вечных? Или может, её не готовность принимать жизнь такой, какая она была всегда, осталась в ней ребёнком и никак не хотела взрослеть? Смотрите на этих детей: для них цветы остаются цветами, где бы они не находились...
Мастер говорил глубоко и проникновенно. Самому трауру стало неудобно в его присутствии, он мелькнул несколько раз по лицам сидящих, а потом исчез. Мастер ловко оперировал словами и примерами, было видно, что говорит он искренне, в нём ощущалась твёрдость. На фоне одного трупа, не бледнело многочисленное живое, не ставилось ему в обязанность — рыдать, отдавать должное, глубоко прятать своё настоящее за мнимым общественным. Сам умерший, при жизни скептически относился к своей важности, видел несовместимость в процедуре похорон и необходимости, а тут после смерти к нему применяется именно то, чего он не понимал, называясь к тому же — уважением к покойному? «- Давайте же, если уважать — то уважать, а не соответствовать» - говорил Мастер. Истинный брак и истинная смерть — не нуждается в зацелованных руках священников. Сами эти традиции обросли мхом выгоды и больше нужны кому-то, нежели двум любящим или одному умершему. Предать земле — есть необходимость спрятать от животных, есть свидетельство того, что вообще есть кому предать земле, а не чем-то иным. Если кто-то опустил тебя в землю, значит было кому, было за что, значит ты был кем-то. Как это сделали, с дорогим ли венком, в дорогом ли дереве — какая же разница? Эта разница кормит третьих, кто никогда не знал покойных и едва близких ему. Настоящее соболезнование близким от похоронных лавок, было бы — не истощать их карманы, умеренность в подходе, а не слова, которые мало что значат.
К смерти вообще не применимо — уважение, к тому, что уже не дышит, больше подходит — бережливость. Мы уважаем живое и плясать перед мёртвым, выражая ему запоздалое уважение — смешно, мерзко и несвоевременно. «-Честно говоря — говорил Мастер — мне даже не понятно, в чём здесь вина цветов, которые обязаны быть закопаны? Оправдывает эту традицию только то, что из этих цветов растут другие цветы. Мудр закон природы, иначе давно бы уже, все цветы исчезли...»
«- Что такое, эта традиция? - говорил дальше Мастер — На это ответил Павлов, когда изучал «голову человека». Он даже нашёл, что фраза повторённая от 8 до 15 раз, становится сначала «моей мыслью», а затем истиной. Но важно то, что повторяешь её не ты, а своей называешь именно сам. Спросите себя: хочу ли я этой традиции? Удобна ли она мне? Хотелось бы мне после смерти моего мужа, думать о затратах? Метаться между толстым венком и худым? Говорить о чём-либо постороннем? Ответьте себе на другой вопрос: почему я так делаю?»...
Мориц слышал, как Мастер с презрением смеялся после слов «платное место на кладбище», «не вам менять традиций», «занимайте заблаговременно», «цены», «деньги», «хорошие гробы». «- Кому он должен за смерть свою? - спрашивал Мастер, показывая на стоящий гроб и тело в нём, - Кому оставшаяся вдова — должна за смерть мужа? О какой стоимость земли речь? Вы никогда не найдёте того, кто должен будет вам ответить на эти вопросы, но всегда рядом будут те, кому должны вы.»
- … и вот — заканчивал свою речь Мастер, - пускайте к своему горю, только настоящих мастеров своего дела. Таких, кто понял себе смерть однажды и этим пониманием делится с вами. За это и только за это, стоить ему платить. Не за древесину, не за ленточки и свечи, не за лучшее место на кладбище, а за то, что он научился дистанции, научился своевременности, уместности. Ибо всё остальное — это плотники, швеи и старые бабки, а так же землекопы. Собрать их в кучу и обогащаться этим — удел не Мастера, друзья мои, а обычного пройдохи, мелкого лавочника и лицемера. Учите и детей своих: думать о смерти.»
Мориц долго стоял в оцепенении. Толпа начала шевелиться, тянуться к выходу, слышались многие голоса, одни недовольные, другие согласные, но во всём этом не было того траура, бледного уныния, которое Мориц видел ежедневно. Словно смерть ремесленника была не убытком, а началом чего-то. Жизнь махала крыльями над толпой.
Кто-то тронул за плечо Морица и он обернулся. Перед ним стоял господин фон Морт, самый настоящий Мастер похоронного дела.
- Давно хотел сделать вам предложение, господин Мориц. Мне нужен помощник. Знаете вы или нет, но в отличии от других «лавок», я не содержу штат, ибо штат собирается из числа друзей и близких покойному и постоянно меняется. Но один помощник, мне всё же нужен.
- Я согласен — выдохнул Мориц.
- Скажите об этом своему бывшему хозяину и возвращайтесь. Я жду вас.
Мориц выскочил из зала Прощаний и быстрым шагом, полный уверенности направился к дому, где его ждали с докладом о тайном наблюдении.
ID:
366133
Рубрика: Проза
дата надходження: 23.09.2012 20:35:46
© дата внесення змiн: 23.09.2012 20:36:24
автор: Samar Obrin
Вкажіть причину вашої скарги
|
