Толпа росла,росла и все шумели
и спрашивали-где?куда глядеть?
Пабло Неруда
Звонарь, приглуши свой колокол. Звонарь… Звонарь, оглохший от ежедневной беседы с ним – придержи язык его… его… Глупо, глупо, глупо – говоришь ты мне. Глушишь шум на площади весело, не напрягаясь, словно всегда делал это. Каждый удар языка твоего – удар по мне. Неужели не видишь ты, как обезображено лицо моё? Неужели всегда ты был незрячим? Твоя медь встречает лицо моё, твой язык, зализывая раны мои, ещё больше открывает их.
– Смотрите, смотрите, – кричит он.
– Зачем звонишь, звонарь? – хочу спросить я, но слова мои, сливаясь с гулом колокола обволакивают меня и плещутся возле меня вместе с небом, горячим, как расплавленное солнце.
Привязанный к столбу – я вижу только небо. Дурацкий колпак лезет на глаза и нет возможности сбросить его.
– Глупо, глупо, глупо, – бьёт колокол.
Господи, сколько можно?
Господи, сколько можно?
Господи… сколько… можно…
Можно… можно… можно…
Бьётся колокол паралитиком.
А сколько раз на этой площади стоял ты?
Сколько раз ты смотрел на пламя костра?
Сколько раз ты думал, что минет тебя чаша сия?
Я вижу небо. Горячее небо. Дурацкий колпак лезет на глаза. И нет сил…
– Страшно? – слышу я.
– Страшно? – смеётся небо.
– Страшно… – вторит ему толпа.
Аутодафе…
Аутодафе.
Ау-то-дафе!
– Зрелище обещает быть интересным…
– Такой молодой…
– Зачем это ему?
– Не понимаю я таких…
– Говорят колдун…
– Что вы говорите? И где?
– Кто бы мог подумать?
– Ах, моё сердце не выдержит…
– Разрешите, разрешите пройти…
– Высокий помост…
– Эй, ты, куда прёшься?
– И не говорите. Ни черта не увидишь…
– Ах, так умереть – моя мечта!
– Такой молоденький…
– Не чертыхайся… Туда захотел?
– Вызывал духов…
– Да я его знаю…
– Колдовал, истинный крест…
– … По соседству…
– А ночью проснулся и вижу…
– Ах, неужели колдовал?
– Вызывал, сам слышал…
– А глаза горят, а в руке…
– Ох, какие страхи рассказываете…
– И не поверите. Если бы не видел…
Что это? Сколько их? Зачем они здесь?
Для них это праздник. И правлю этим праздником я.
Небо.
Я.
Помост.
Палачи.
И они.
Е д и н о й н и т ь ю с в я з ы в а е т н а с а у т о д а ф е.
Не потому ли небо голубее, чем всегда, что тоже принарядилось для такого случая?
Не потому ли я вижу только небо, что вид людей на площади напоминает мне прошлую жизнь мою? И её настоящее. И её будущее.
Не потому ли помост возведён так высоко над площадью, чтобы напомнить людям о возвышенности смерти над жизнью? А если так, тогда зачем проклятия, зачем ползать на коленях и просить ещё день, ещё день… ещё… день! Час! Минуту!? Зачем? Во имя чего?
Не потому ли палачи не спешат, что постигли мудрость смерти? Или… продлить муки мои?..
Не потому ли замолк колокол, чтобы дать толпе выплеснуть вместо него своё нетерпение – ату… ату его! Ату его… ату… Для них это праздник. Для них я кость… Обсосут и выбросят. И не вспомнят.
– Аутодафе…
– Аутодафе.
– Аутодафе!
– Аутодафе?!
Слышу смех чей-то. Что это? Неужели я могу ещё кого-то веселить?
Но где? Но где… где… Неужели никто не заплачет обо мне? Не защитит, нет… Не спасёт… а просто заплачет… по… человеку…
– Но зачем тебе этот плач? – спрашиваю я и не нахожу ответа.
А толпа бурлит.
Толпа бурлит.
Но почему она кажется мне мертвее этого неба? Не потому ли, что небо не может притворяться?
Пройдёт немного времени и я растворюсь в нём. Когда-нибудь я вспыхну над городом зарёй – кровавой, как тот огонь, что скоро пожрёт меня. Я загляну в каждое окно и напомню о себе. Вспомнят ли меня?
– Но зачем тебе это нужно, чтобы помнили о тебе, – спрашиваю я и не нахожу ответа.
… А У Т О Д А Ф Е…
Слово, как петля.
Каждый слог его вяжет меня ещё крепче, ещё сильнее и вот уже нечем дышать… я задыхаюсь… хрип…
Что это? Страх?
Страх?
АУ – ТО – ДА – ФЕ…
Как молитва, оборванная внезапно.
Но есть ещё слово. Есть ещё одно слово. Заманчивое слово. Слово, у которого тысячи преимуществ. И тысячи оттенков.
Самое главное преимущество – жизнь.
Самый главный оттенок – предательство.
Предательство? Но кого ты предаёшь? – спрашиваю я и слышу, как щёлкает бичом оно по мне и я корчусь в муках, стиснув зубы свои.
Ну же… ну же… ну же…
Что тебе стоит?
А бич бьёт меня и я корчусь и боюсь открыть рот. Нет, нет…
Ну же !!!
Отрекись !!!
Отрекись !!!
Отрекись !
Отрекись.
Отре…
Они во мне слова эти. Нанизаны одно на другое. С одной сутью.
– Зачем? – шепчут мне они.
– Во имя чего? – слышу я.
Во имя мечты?
Во имя человека?
Во имя жизни?
Да… да… да… – стараюсь крикнуть я.
– Но ты ведь не ребёнок, – говорят они. – Всё это громко и ни к чему. Слова… Одни слова. Бесполезные, как и смерть твоя. Единственное слово – “отрекаюсь”. Ну же… одно дыхание… И толпа разочарована. Ну же… ну же…
Соблазн.
Одно лишь слово.
Одно лишь…
Слово…
И жизнь. Ты слышишь – жизнь!
Распухший язык мой ворочается во рту.
С О Б Л А З Н.
Вот они адовы муки.
Все девять кругов.
Кровь хлещет из рта.
Теперь вас двое: язык и… язык…
Разумно ли?
“Отре” – повисло на одном кончике языка.
“Каюсь” – на другом.
Я знаю, что меня сочтут сумасшедшим. Но разве не сумасшествие каждый день притворяться? Разве не сумасшествие жить так, как мы живём? Просто катясь по жизни, словно под гору.
Поэтому я знаю, что меня считают сумасшедшим.
Но сколько чести ради меня.
Часы на ратуше (им некуда спешить, быть может как раз они сочувствуют мне) бьют двенадцать раз.
Первый удар – гул нарастает.
Четвёртый – гул нарастает.
Восьмой – достигает апогея.
Двенадцатый – резко обрывается.
Но что это? Чей крик слышу я? Безумца? Или это вопль радости? Спешите – спешите! Представление начинается!
Чёрное вороньё вьётся над площадью.
Чёрными крыльями бьётся в колокол солнца.
Но безмолвствует небо. И не может поглотить каркающую стаю.
……………………………….
Именем святой инквизиции…
Кто это кричит так?
Неуж-то ведьмы слетелись на шабаш?
Это их голоса слышу я. Их смех. Беззубое чавканье. Злобное хихиканье.
Что это? Снова вороньё… По ком кричит оно? По мне?
Или… это… гимн… равнодушию?
Поют псалмы. Чья-то рука поднесла крест к губам моим.
– Отрекайся, – слышится гнусавый голос.
Ещё есть время.
– Подумай, – подгоняет мысль.
– Отрекись, – шепчет тело.
– Никогда, – сопротивляется разум.
Я не вспоминаю свою жизнь. Не ищу в ней правых и неправых. Я знал, на что шёл. И никого не виню в том, что со мной происходит. Хотел ли я этого? Думал ли когда-нибудь, что умру вот так – на виду у всего города?
… А прах его развеять, дабы память о нём не потревожила души наши. Амен…
Мен-ен-ен-ен.., – бьёт колокол.
Я смотрю в небо. Привязанный к столбу, я вижу только небо.
Сейчас все стали на колени. Коленопреклонённые стоят передо мной.
– Смири его душу, господи, – слышу я.
Сегодня вокруг меня вращается вселенная.
Вокруг этого столба, что привязан ко мне.
Вокруг этой площади. Моего города. Вокруг той вселенной, которую люди придумали в себе.
Вращается.
И я вижу эти вселенные – я, который должен видеть только небо.
… отрекись… отрекись… отрекись… отрекись… отрекись…
Эхо бьётся в домах, бьёт по равнодушным лицам, по глазам этих лиц, возвращается ко мне – ищет выход в замкнутом круге аутодафе.
Но я отворачиваюсь… я отворачиваюсь… и… жду. Когда же? Когда?
В С Ё…
Кажется начали.
ИМЕНЕМ.
СВЯТОЙ.
ИНКВИЗИЦИИ.
Толпа взвыла.
Ату его… ату его… ату его… ату его… ату его…
Ещё огня. Ещё… ещё… ещё огня…
А У Т О Д А Ф Е.
Удавом обволакивает меня.
Сжимает толпу. Затягивает петлю.
Глаза расширены от любопытства. Словно от удушья.
Слово обрело власть. Оно осязаемо. Стоит протянуть руку.
– Отрекись, – бьётся мысль, ища выхода.
– Отрекись, – рвётся тело, ища спасения.
– Поздно, – шепчет разум, – уже свершилось.
Пока лишь дым. Он глотает вороньё. Небо. И всех на площади.
Небо покинуло меня, надев чёрную маску.
Ведьмы смеются надо мной.
– Колдун…
– Антихрист…
– Ему бы только жить…
– Эх, молодёжь…
– Какой хорошенький…
– Смотрите… смотрите!!! Гори-и-и-и-т!
Г и м н р а в н о д у ш и ю.
Он вяжет всех единой нитью.
Алой нитью аутодафе.
– Кто следующий, – шипит костёр.
– Кто следующий? – вопрошает распятье.
Но я ещё живу. Каким-то чудом огонь не коснулся меня. Он пылает вокруг и одежда тлеет на мне. Как расстроенный орган гудит костёр. Я присутствую на собственном погребении. И отпевании. И знаю, что это конец.
Кто-то гладит меня, заглядывает в глаза мои, шепчет мне:
– Ты не узнал меня? – слышу я. – Это я, смерть твоя…
Но я вижу только небо. Чёрное небо. Закопчённое небо. И вороньё. И нет сил терпеть медленное тленье. И когда языки пламени обжигают меня – я вздыхаю.
И чувствую, как вокруг меня проносятся в бешенной пляске люди, дома, вселенная. И бесконечность, в которой продлится жизнь моя.
– Наш… наш, – шипит костёр.
– Мой, мой, мой, – гремит колокол.
И превращаюсь в столб огня.
Ведь я – колдун.
ID:
55282
Рубрика: Проза
дата надходження: 20.01.2008 16:26:12
© дата внесення змiн: 20.01.2008 16:26:12
автор: лер
Вкажіть причину вашої скарги
|
