Это произошло много лет назад с моим приятелем; он тогда был еще мальчиком и отличался впечатлительностью, которую знают за ним до сих пор. Поэтому многим эта история может показаться выдумкой ребенка, чья фантазия разыгралась, а рассказ приукрашен в угоду досужему литератору. Однако приятель мой так трогательно настаивал на правдивости своих слов, что я записал его рассказ, а потом и навёл некоторые справки и осторожно кое-кого расспросил. Это, а также разрешение моего приятеля даёт мне право опубликовать эту историю. Не стану спорить с теми, кто ей не поверит; но тем, кто поверит, я с радостью пожму руку. Вот она, эта история.
Туда можно было добраться двумя путями, прямым и кружным. «Прямой» путь вёл берегом лимана, и этот берег казался мне безупречной прямой, отчего и путь считался прямым. На самом же деле эта прямая изгибалась, словно английский боевой лук, довольно глубоко вдаваясь в низкий берег, однако заметить этот изгиб можно было только с какой-нибудь возвышенности, а шагая вдоль воды – нет. «Кружной» путь я выдумал просто так, непонятно зачем, ведь смысла в таком долгом и болезненном для босых ног путешествии не было никакого, но я все-таки иногда ходил и «кружным» путём. Сперва нужно было дойти до самого центра нашей рыбацкой деревушки, там свернуть налево и по усаженной цветами главной улице шагать к берегу, минуя сначала белые опрятные строеньица, потом тоже белые, но менее опрятные домики, а после и вовсе какие-то развалюхи и развалины, пока «кружной» путь не приводил туда же, куда и «прямой», к лиману. Здесь, на пересечении «прямого» и «кружного» пути, метрах в пятидесяти от воды, стоял старый, насквозь ржавый сейнер, погрузившись в серый песок до самой ватерлинии и накренившись на левый борт, как будто и на берегу преодолевая крутую волну.
Я любил этот маленький корабль, хоть тот и проржавел до дыр, а ходить по его палубе и лазать по его трапам было сущим наказанием: отслаиваясь кусками размером с пятикопеечную монету, ржавое железо впивалось в босые ноги, иногда причиняя довольно сильные порезы, которые долго не заживали. А еще этот крен на левый борт! – из-за него на палубе сейнера приходилось постоянно крениться вправо, так что скоро у меня начинали болеть лодыжки. Все, что можно было отвинтить, открутить и отломать от сейнера, давно было отвинчено, откручено и отломано до меня поколениями мальчишек; многое еще до мальчишек уничтожили непогода, время и ржавчина, так что мне достался, по большому счету, лишь корпус, кусок металла в форме корабля. Но большего мне и не требовалось: сейнер пленил мое сердце именно своей формой, которой он напоминал огромный ледокол, уменьшенный в десятки раз. А такая форма даже при крохотном размере создавала впечатление прочности и надежности, а неизменный и лихой крен на левый борт, который за десятилетия так и не смог опрокинуть сейнер кверху килем, убеждал меня в невероятной устойчивости, а значит, и живучести судна. От этих мыслей у меня теплело на душе, и я не жалел времени на походы к сейнеру ни «прямым», ни «кружным» путем – и сейнер всегда вознаграждал меня. Стоило мне вскарабкаться на его борт, преодолеть коротенький, в три ступени трап, оказаться на крохотном мостике и посмотреть на зеленые дали сквозь иллюминаторы, стекла которых давно были выбиты, а края зазубрены, как старая пила, - и воображение тотчас уносило меня. Мы встречали конвои в Арктике, преследовали подлодки в Карибском море, боролись с небывалой рыбой на Кубе, огибали мыс Горн, задыхались в тропических ароматах и болотных испарениях Амазонии, укрывали негра Джима вместе с Томом Сойером, преследовали речных грабителей вместе с Геком Финном, застревали на отмелях пересохших австралийских «криков» и совершали множество других подвигов, описанных в только что прочитанных мною книжках или выдуманных тут же, на месте, по обстоятельствам, сезону, погоде и настроению.
А другие мальчишки почему-то не любили играть на старом сейнере; они отмахивались, смеялись и даже иногда крутили пальцем у виска; поэтому обычно он целиком бывал в моём личном и одиноком распоряжении. И я отвечал сейнеру взаимностью: добравшись до него, я забывал обо всём на свете, зато много думал об этом корабле и его судьбе. Кто и когда его построил, куда он ходил, кто был его капитаном и рулевым, почему он оказался на берегу и стоит здесь, забытый всеми, и даже имени его никто не помнит? Да, его имя волновало меня как-то особенно: ведь то, что корабли имеют не только номер, но еще и имя, превращало их из предметов в существ, приравнивало к морякам: корабль – такой же член команды, как и всякий моряк… А у моего сейнера имени не было – вернее, было, только его никто не знал, вернее, может, кто-то знал, только не те, кого я спрашивал. А разобрать слово по остаткам букв на его выпуклой скуле я не мог, как ни старался: некоторые буквы совсем исчезли, а угадываемые мною никак не складывались ни в какое знакомое слово, но называть корабль – существо! – чужим именем было невозможно. И я пока думал о сейнере так, как думают о лучшем друге, которого нет нужды называть по имени, потому что чувство, вызванное даже самой маленькой мыслью о друге, содержит в себе очень много, и его имя, и вообще всё, что с ним связано. Такой человек в твоём сердце один, и тебе не нужно имени, чтобы выделить его из толпы. Но, как ни крути, имя друга все-таки известно, и мало есть ещё слов, которые выговариваешь, произносишь, вопишь и кричишь с большей радостью; потому я жаждал узнать имя своего корабля.
Всякий раз, добравшись до сейнера, я обходил его вокруг, осматривая, всё ли в порядке, нет ли новых повреждений, а потом надолго застревал у его носа и водил пальцами по загадочному слову, словно слепой, но упрямые буквы не желали превращаться в имя. Мои собственные взрослые оказались совершенно бесполезны, а спрашивать посторонних взрослых после нескольких неудачных попыток я не отваживался. Тогда мне вообще было трудно заговаривать с незнакомцами, особенно со взрослыми незнакомцами; к тому же те взрослые незнакомцы, с которыми я заговаривал о сейнере, все до единого оказались грубыми насмешниками, и всё. И потому я беззвучно бормотал бессмысленные слова, пытаясь угадать имя, ощупывал уцелевшие буквы на борту и мысленно умолял корабль подсказать мне своё настоящее имя. Но сейнер молчал, в голову мне ничего не приходило, буквы не складывались, пока, наконец, это дело не решил случай.
Однажды я играл на сейнере во что-то по мотивам «Пятнадцатилетнего капитана»; это была не лучшая идея, потому что рабам, запертым в трюме, приходилось едва ли не хуже, чем настоящим рабам в трюме настоящего корабля работорговцев. Корпус сейнера был забит песком и раковинами ракушек, и в трюме между холодной поверхностью песка и ржавым железом над ним оставалась довольно узкая щель, в которой можно было кое-как передвигаться лишь на четвереньках; при этом я то и дело ударялся головой о металл, а острые края раковин впивались в мои колени. Вот этим я и занимался – ползал на четвереньках, шипя от боли и подбивая товарищей по несчастью на бунт, захват корабля, бегство, а может, и пиратство, как пойдет. Время от времени я забывал о своей игре, потому что принимался любоваться тончайшими лучами солнечного света, которые проникали в трюм сквозь дырки в обшивке бортов и пронизывали полумрак под неожиданными углами, образуя причудливый многомерный рисунок.
Вдруг я услышал тяжелые шаги; кто-то медленно подошел к сейнеру и остановился; это был взрослый и, наверное, рослый и грузный человек, потому что под его ногами ломались и громко трещали прочные раковины мидий. Эти раковины, с одной стороны черные, поросшие жёсткой шёрсткой водорослей, а с другой – нежно-голубые и перламутровые, в огромном количестве валялись вокруг моего корабля и вообще везде на берегу, но почему-то никогда не попадались мне в воде. Я заметался на четвереньках вдоль борта, пытаясь разглядеть пришельца через какую-нибудь из дырок, но они все оказались слишком малы, а свет, проникавший сквозь них снаружи, слепил мои глаза, привыкшие к темноте, и я ничего не увидел. Потом вдруг запахло крепким табачным дымом – наверное, пришелец закурил, выпуская при этом столько дыма, что его струйки поползли даже в мой трюм сквозь дырки в обшивке. Я немедленно вспомнил какую-то давнюю историю, то ли быль, то ли книжку: в трюме парусника тлеет груз, а парусник далеко-далеко в море, и стоит страшная тропическая жара при полном безветрии, и над палубой там и сям поднимаются голубые струйки дыма, а команда целыми днями конопатит и конопатит щели, стараясь задушить пламя, пожирающее корабль изнутри... Я от этого дыма закашлялся и решил выбраться наверх, на палубу, подышать и посмотреть, кто это курит у моего корабля, как вдруг незнакомец отчетливо и торжественно произнес:
– Арктур! – и захрустел тяжелыми шагами прочь, так что я, когда выбрался на палубу, никого не увидел, а найти следы таинственного пришельца на бугристом, сплошь истоптанном песке не смог. Я вертел головой во все стороны – ведь сейнер стоял на голом песке, на пустом берегу, рядом не было ни деревца, ни кустика, ни камышей, ни домика, ни лодки, за которыми мог скрыться пришелец, куда же он подевался? Но тут я вспомнил произнесенное им слово и на какое-то время забыл и о пришельце, и вообще обо всем на свете. Не задумываясь, я спрыгнул на песок, довольно сильно ушиб пятки и, прихрамывая на обе ноги, подбежал к ржавой скуле сейнера, где едва проступали упрямые буквы, которые прежде никак не складывались в слово. Арктур! «Арктур»! – вот как назывался мой корабль!
Так разрешилась одна загадка, но зато возникла другая. Разгадать её было куда сложнее, а спросить о том человеке теперь уж точно было не у кого. Что я вообще знал о нём? Он взрослый, под его шагами трещат раковины мидий, курит крепкий табак, знает название старого, вросшего в песок сейнера – вот и всё; я представил, как расспрашиваю жителей нашей деревушки, они тут же превратились в грубых насмешников, и я навсегда оставил эту мысль. Но я не прекращал размышлять о самом таинственном незнакомце, так же бесплодно, как раньше о названии сейнера – а корабль, обретя своё настоящее имя, которого, кажется, никто, кроме меня и таинственного незнакомца, не знал, сделался еще более моим, чем был прежде.
Поначалу постороннее, как будто лишнее «к», затесавшееся в редкое, но все же известное мне имя «Артур», казалось ошибкой. Но потом я привык, лишняя буква перестала царапать нёбо, прочно срослась с остальными буквами, и я начал произносить «Арктур» как заклинание. Его «неправильность» превратилась в красоту – короткое, с двумя всего лишь гласными при четырех согласных, оно умело звучать раскатисто и долго и, казалось, обозначало что-то очень большое, просторное и светлое. Я мысленно говорил «Арктур» и испытывал неизъяснимое волнение, как будто соприкасаясь с тайной; а это и была тайна, потому что смысла этого слова я не знал, но его не могло не быть – бессмысленными именами корабли не называют. Я произносил «Арктур» вслух – и мой корабль отвечал мне легкой, едва заметной, но вполне ощутимой дрожью гнилой палубы под босыми ногами!
Разумеется, ничего этого и в помине не было, и палуба задрожала потому, что на берег, подпрыгивая на смехотворно высоких задних колесах, выкатился синий трактор. Водитель заглушил мотор у самой воды, спрыгнул на землю сквозь всегда распахнутую дверцу и медленно вошёл в воду, и шёл так, поводя загорелыми плечами, не останавливаясь и не оглядываясь, пока вода не достигла ему груди. Там он лёг на воду, задрав подбородок к белесому небу, раскинул руки и замер надолго; трактор тоже застыл на берегу, и палуба сейнера больше не дрожала под моими ногами, сколько бы я ни произносил «Арктур», про себя или вслух…
– Арктур… Арктур… – бормотал я тем вечером весь «прямой» путь домой, и это имя околдовало меня. Я словно погрузился в сновидение наяву, мне грезились какие-то полупрозрачные острова, выраставшие из розовых вод под зелеными небесами, дворцы и пальмы, слоны и жирафы, из облаков, повисших низко над водой, вдруг выступали туго наполненные паруса, вынося следом никогда невиданные в наших широтах многодечные корабли… - всё это возникало и уносилось прочь, сменяясь все новыми и новыми картинами. В конце концов, я пропустил поворот домой, прошагал по берегу лишнего, и мне пришлось возвращаться.
Но из мечтаний и навязчивых сновидений, навеянных именем корабля, вернуться было не так-то просто. За ужином я был рассеян, ел невнимательно, а потом и вовсе перестал, глубоко задумавшись и уронив на землю ложку, которую немедленно принялись вылизывать наши коты. Взрослые встревожились и принялись меня тормошить, интересуясь, не заболел ли я; оглядев их так, будто видел впервые, я спросил, что такое «арктур». Они нет, они этого не знали, а о корабле с таким названием вообще никогда не слышали и вообще сомневались, что кто-то здесь мог назвать корабль таким странным и вообще, пожалуй, неправильным именем, ты правильно говоришь? – так и лег спать ни с чем.
Бывало, я думал о старом сейнере, когда засыпал; мысли эти были приятны, как бывает приятно все таинственное, но всё же оставались какими-то отрешенными, отстраненными. Прежде, размышляя о судьбе корабля, я словно читал увлекательную книгу, в которой нет ни слова правды, один вымысел: интересно, но захлопнул и забыл. А теперь, когда у корабля появилось имя, всё изменилось; это имя связывало его с жизнью прочнее, чем даже его стальной корпус, напоминавший миниатюрный ледокол. У «Арктура» были капитан и команда; возможно, эти люди жили там же, где теперь живу я, они ходили по тому же песку, купались и ловили рыбу в том же лимане; я думал о них, а из тьмы выступали размытые контуры, с каждым мгновением становясь все более четкими и достоверными. Рослый плечистый капитан в резиновых сапогах до бедер, грубых брезентовых штанах, светло-коричневом свитере крупной вязки и крохотной фуражке с якорем, набекрень, задорно сидевшей на его непослушных кудрях. Трое матросов в тяжелых сапогах, желтых прорезиненных плащах и таких огромных зюйдвестках, что они походили на сомбреро. Моряки стояли на палубе «Арктура» и о чем-то беседовали так спокойно, как будто стояли на твердой земле, хотя кораблик плясал на крутой волне, словно норовистый конь; заметив меня, они переглянулись и приглашающе замахали руками, а капитан показал мне часы и постучал по ним указательным пальцем, мол, опаздываешь, поторапливайся! И я немедленно прыгнул с высоченного причала, дюжие руки бережно подхватили меня и поставили на палубу, и тут же были отданы концы, загудела машина, «Арктур», окутавшись сизым дымом и сильно накренившись на левый борт, отвалил от причала и побежал туда, где в неясной дали белели и пенились огромные валы. Море было неспокойно; «Арктур» то взбирался на волну, то скатывался с неё, зарываясь носом; и чем дальше мы уходили от берега, тем выше становились волны, и вот они уже так высоки, что «Арктур» не зарывается в них носом, а как бы в них ныряет или даже под них подныривает. Но и ему, и команде это всё нипочем: мы с капитаном стоим на мостике, иллюминаторы и люки задраены, и ни одна капля воды не проникает внутрь. Однако мне страшно: я еще никогда не выходил в море, никогда не выходил в море в шторм, да еще и на таком маленьком суденышке. И я украдкой поглядываю на капитана, стараясь прочитать на его мужественном бородатом лице хоть какой-то знак, а он замечает мой взгляд, дружески ерошит мне волосы, хлопает по плечу и ободряюще улыбается. Страх отпускает меня, а его место занимает уверенность: ничего не может случиться, судно надёжно, а команда знает своё дело. И мы идем вперед, мы… мы… мы «штормуем», вспоминая я слово, а между тем наступает ночь, моря теперь уже не видно, только слышно, как оно ревёт, и во всём мире теперь осталось только два крохотных огонька, зеленый справа и красный слева, которые я то и дело вижу сквозь пелену мятущейся воды. А мы идём всё тем же курсом, только вперёд, вперёд и вперёд…
Рано утром я, наскоро ухватив на кухне кусок хлеба, побежал «прямым» путем к «Арктуру». Теперь я кое-что знал о его команде, а еще – об отчаянно смелом выходе в ночное штормовое море. Я был уверен: продлись мой сон чуть дольше, я бы узнал, что произошло и почему корабль столько лет или даже десятков лет врастает в песок на берегу. И теперь я почти бежал вдоль воды, мысленно проклиная прервавшего мой сон петуха и повторяя снова и снова «Арктур».
Почему-то сегодня «прямой» путь занял больше времени, чем обычно, хотя всё должно было быть наоборот, ведь я почти бежал. Я всё шёл и шёл, вытягивая шею и подпрыгивая, щурясь и пытаясь разглядеть ржавую покосившуюся мачту, а её всё не было. И вот я уже достиг того места, где сходились мои «прямой» и «кружной» пути, и где стоял «Арктур», погрузившись в серый песок до самой ватерлинии и чуть накренившись на левый борт, и растерянно огляделся. Сейнер исчез.
Даже места, где он стоял, никак нельзя было угадать – во все стороны простирался серый, крупного зерна песок, истоптанный людьми и животными, усыпанный раковинами мидий, с одной стороны черными, поросшими черной шёрсткой морского мха, а с другой блестящими, голубовато-перламутровыми. Сейнера нигде не было, зато стоял у воды невиданно рослый человек в грубых сапогах, брезентовых штанах и брезентовой куртке. Из его кудрявой бороды торчала короткая кривая трубка, он то и дело окутывался дымом, всматриваясь куда-то туда, где виднелась тонкая и блестящая, словно ртутью проведенная линия горизонта. Услышав мои шаги, он обернулся, и я понял, что это совсем не грубый насмешник, и его, пожалуй, можно спросить.
– А где… «Арктур»? – спросил я несмело.
– Там! – ответил он и указал чубуком трубки в обширное пространство перед собой. – Чуть пониже Большой Медведицы и левее Гончих Псов! – И он принялся тыкать чубуком в ясное утреннее небо так, как будто перед ним лежал подробный звездный атлас, с каждым тычком называя незнакомую звезду:
– Смотри: вот Алькаид, здесь Сердце Карла, там Мирак, вот Муфрид, а вот и он, альфа Волопаса, твой Арктур. Вон там! Ещё даже виден! – и он потрепал меня по плечу и зашагал прочь такими широкими шагами и так скоро, что как я ни бежал, но угнаться за ним так и не смог…
Арктур – так назывался сейнер, и так зовется самая яркая звезда в созвездии Волопаса.
08/2020
Иллюстрации: Fishing vessel along the beach by Gé Röling 1964; Skagen Strand by Thorvald Niss
ID:
886412
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Поема
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 20.08.2020 06:37:47
© дата внесення змiн: 28.08.2020 14:38:10
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
