Пока быть добрым позволяет эго,
меня подробно повторяет эхо,
но для него, бесполого растенья,
равны – условно – альфа и омега.
Не доверяй подробностям окольным,
в особенности если ты спокоен.
Слова – за исключением молитвы –
не созревают засветло, поскольку
отвага ушла из тела,
свобода в словах истлела.
Но сам-для-себя-полковник
опять избежал расстрела.
Вода подступает к окнам,
мы пишем слова на мокром,
пока не снесет отливом –
волоком по осколкам.
Тайком отцветает липа,
что-то крадется мимо –
осведомитель либо
шелест дождя в оливах.
Река рябит и глохнет от озноба.
Она уйдет, чтоб возвратиться снова.
Так эхо возвращается, чтоб крикнуть
ей на ухо пропущенное слово.
А ты молчи в потемках ночи, ибо
тайком от солнца созревает слива.
Не вздумай называть себя на окрик –
все рикошеты не проходят мимо.
За дверью любой квартиры
скрываются дезертиры.
И бродит патруль голодный –
юродивые кретины.
Со зла обдирают клены,
к земле пригибают кроны.
И ночи мужская особь
стучит кулаком каленым.
Ворвется – и сразу спросит.
И сразу наступит осень.
И сразу – двойник Лаэрта
сознается: «Поздно, Озрик.
Увы, миновало лето,
каштаны гудят от ветра…»
Но сам-для-себя-полковник
не спрашивает ответа.
Не принимает правила игры
астматик, обживающий углы.
Г.Г. Маркес. "Сто лет одиночества"
Нетронутыми на пороге
истлеют принесенные дары.
2005
