Битый час говоришь ты мне всё про поэзию.
Я долдоню тебе, что пишу я стихи,
где, как в жизни, хожу постоянно по лезвию,
отражая свои и чужие грехи.
Ни в анфас и ни в профиль не вижу величия,
мной в утеху себе нарисованных строк.
За иные из них, где ни грамма приличия,
намотать по закону мне надо бы срок.
За другие, возможно, и стоило высечь бы,
я имею ввиду, где патетики всласть,
и над всеми и вся Джомолунгмою высится
мной воспетая раньше Советская власть.
Проповедовал Фрейда, либидо и прочее –
дружбу наций в постели и жертвенность тел.
Но когда я примерил упряжку рабочую
и от жизни шахтёрской всерьёз обалдел,
содержаньем другим мои строчки наполнились:
Музе не было места в шахтёрском гробу,
матюги и проклятия в рифму там строились, –
за иные бы стоило и на дыбу.
А ты мне говоришь, говоришь про поэзию.
Где ты, право, прожил, мужичок, свою жизнь?
На карачках какой год в Израиле лезу я
из-под здания, рухнувшего в капитализм.
И стихами своими себя ублажаю я,
А верней – под обломками ими дышу.
И не надо твердить, что меня уважая,
хочешь мне показать, что не то я пишу.
Ты не первый такой вот в моей биографии.
И бранили меня, и хвалили меня.
Но ничем мои критики мне не потрафили,
не случилось им что-то во мне поменять.
