Колокололся лаврский перезвон
и снегирился под кустом кизила.
Я в рюкзаке Иосифа носила
и прятала себя под капюшон:
запретный плот и запредельный плод.
Как свежей краской, из домов разило
совком и ладаном. Я, сидя под кизилом,
росла, как камень в дедов огород.
Оранжевая книжка: Виннипег, —
издательство и год уже не помню, —
парк становился пегим, и огромно
на лиственный опад ложился снег.
На всех парах вчера сползало в прах —
качался влево мир, качался вправо,
делился на обманутых, неправых
и — на меня у берега Днепра.
И каждому по знаку и клейму
по слову своему я раздавала —
весь мир был равен сердцу моему,
но не по силам мне, не по уму,
не выше Лавры, не надёжней вала,
и дедов огород всё больше злил,
бесчеловечно и по-идиотски,
как сорняком, меня пугая Бродским.
Шёл снег, а я читала.
Цвёл кизил.
Замечательно, сонечко! 
