Все стихло — ветры и дома.
И только я себя качаю
в стакане Баренцева чая,
и примы дедовы дымят
в хрустальной пепельнице. Март
изменчив, как ловец на слове,
и карандаш лежит в основе
домашних глобусов и карт.
Где папа? В Мурманске. И час
уложен в писем квадратуры —
любви шагреневая шкура
все больше стягивает нас.
Солдат вернётся, только жди
в кругу семейном. Оболочка.
звонок — межгород — спой мне, дочка.
Пою — не плачь, пройдут дожди.
Восьмидесятые идут —
Лейд бек, саншайн. И все иные:
молчит Фома, говорить Київ,
кого в Афган не призовут.
И много долго курит дед.
Мне полтора. Мне полусонно.
Я помню мультик про Ясона —
брось камень, мама,
в гул газет.
Дом умещается в одном:
горит ночник синее ночи,
на кухне мрак дальневосточен,
недальновиден, долгосрочен,
и чай вверх дном.
