«Снова дождь за окном, снова дождь… Люблю этот тихий, таинственный шелест, шепот, шлепанье. Шум льющейся с неба воды. Он умиротворяет, убаюкивает. Делает переживания и страсти такими ма-а-аленькими и несерьезными, как будто смотришь с высоты орлиного полета на разбежавшихся по полю кроликов. И хочется сочинять тихие стихи. Нет, вовсе не грустные. Смиренные и отстраненные, как чистое знание. Хочется прижаться к плечу очень родного человека и говорить о больших вещах: о таинственности мироздания, о могуществе Бога, о будущей жизни там, за чертой, о тысячах потерь и сотнях встреч. В такой вечер по-особому ощущаешь любовь – щемяще – ко всему: деревьям, дождю, детям, бомжу, который сидел под магазином сегодня, - такое фантастически нездешнее лицо... К тому, единственному, с кем, кажется, никогда не наступит старость. Но его еще нет. Вернее меня еще нет в его жизни. Я только буду… А дождь - есть». Я закрыла дневник и погрузилась в атмосферу дождливого вечера. Хорошо. Дождь еще со времен студенческой неприкаянности ассоциируется у меня с уютом: дождь, чистая постель, шорох занавесок, рассеянный свет лампы на тумбочке, любимая книга…
- По закону жанра самое время для телефонного звонка, - никогда не замолкающий спасительный юмор! Накаркал, зараза! Мягкая мелодия мобильного в этот раз звучит противно-пронзительно. Неужели, я ее выбирала? Надо сменить. Мамочки, как вы мне все дороги! Ну, кто там? Сережа. Это еще куда ни шло. Галя - моя лучшая подруга - называет его моим пажом, он моложе лет этак на двенадцать и меня обожает. Молча, только глазами. Но моя наблюдательная Галина все усекла. Иногда подсмеивается. Однако когда я за какую-нибудь очередную глупость грожусь его прогнать, уговаривает меня этого не делать.
- Да, Сережа! – прощай беззаботный вечер...
- Алла, у Вас есть для меня пару минут? – взволнованный голос.
- Ты же знаешь, у меня всегда есть для тебя пару минут и даже больше.
Сережа – спрашивает?! Видать, что-то серьезное стряслось, обычно он не особо церемонится.
- Можно я заеду? – А вот это уже никак на него не похоже. Который час? Половина одиннадцатого. Я, естественно не в лице и не в прическе. Сколько у меня есть времени, чтобы нарисовать счастье на лице, учитывая расстояние и скорость его «Фольксвагена»?
- Сейчас? – глупая попытка оттянуть неизбежное, - Хотя чего я спрашиваю, давай, жду.
Как же мне тяжело быть всегда готовой всех выслушивать, давать советы, ведь я и сама нуждаюсь в них ничуть не меньше, и потом, мне уже не так мало лет.
- Так, дамочка, соберитесь! – опять включился спасительный юмор, - кто только что рассуждал о любви ко всему на свете? Вот Вам и шанс проявить эту любовь на деле, теоретик Вы мой.
Теория про теоретика тоже принадлежит Гале. Она считает меня великим теоретиком счастливой жизни, не особо старающимся воплотить свои умозаключения на практике. Ну, ладно, смиряюсь, Сережа ведь не самый худший вариант для проявления любви к ближнему. Стоп – стоп, куда-то опять не в ту степь. Нужно хотя бы основные черты лица навести. Процесс превращения полузаспанного ужастика в леди происходит почти на автопилоте. Хотя я еще и не в том возрасте, чтобы красить губы в лифте на ходу, но уже потихоньку приближаюсь.Так, теперь сменить смешную пижамку с медведиками на широкое домашнее платье с огромными цветами и маленькими колибри (все джунгли на одной отдельно взятой фигуре), провести щеткой по волосам, хорошо, что они не вьются. Взгляд в зеркало из-под ресниц:
- Свет мой-зеркальце, скажи, - королева!
- Да уж, явно не принцесса, - ядовито каркнул вместо зеркала спасительный юмор. Быстрее заткнуть ему рот, чтоб не совался. И - велкам!
А вот и мой любимый мальчик. Его широкий шаг легко расслышать в ночной тишине подъезда. Без семи одиннадцать. Распахиваю дверь за секунду до стука, - надо бы звонок поставить - да недосуг, как недосуг закончить ремонт в коридоре. У Сережи всегда первым заходит нос. Нет, нос у него вовсе не длинный – очень даже приличный нос. Длинный как раз сам Сережа. Уж не знаю, сколько в нем росту, хоть он когда-то и обнародовал заветную цифру, но дышу я ему аккурат в диафрагму. Кроме того, он еще и неслабо худой. Не ест ничего. Мои попытки исправить положение, как корабли о рифы, разбились о его комплексы, – накормить его мне не удается. Разве что напоить кофе. Это – всегда и в немереных количествах. Может быть, до встречи со мной это кофепитие и не было его привычкой, но я-то умею заразить ближнего какой-нибудь сибаритской ерундой. О, опять спасительный юмор! Спал бы ты, что ли. Самой примечательной чертой Сережи являются, бесспорно, его уши. Мало того, что они м-м-м великоваты, они еще раз и навсегда развеяны по ветру. Эти его уши и стали первопричиной нашей странной дружбы. Два года назад, когда он был в числе моих первых стажеров на тренингах для менеджмента компании, именно эта часть его мне жутко не понравилась. А когда мне что-то не нравиться, я всегда пристально вглядываюсь. Вот я и всмотрелась в обладателя столь примечательных ушей. Он оказался первоклассным специалистом и вообще очень обаятельным и умным парнем. С совершенно потрясающей манерой смотреть на женщин. Те, кто хоть раз уловил на себе этот особенный бархатный взгляд огромных темно-карих глаз, чем-то напоминающих грустные глаза сенбернара, никогда не смогут его забыть. Попалась и я. Выручил, как всегда, спасительный юмор, ядовито взвесивший все существующие разницы. Мы как-то быстро стали общаться вне работы, выбрав приютом миленькую кафешку. Но и сейчас, спустя два года, несмотря на взаимные откровения и разочарования, мы все еще не совсем близки. Недавно, снова мучительно спрашивая себя, почему я не пошлю этого барина на все буквы алфавита, я вдруг поняла главное. Сережа – в какой-то мере противоположность меня. Он – молод и наивен, у меня – осень и мудрость (недавно Галя ошеломила меня этим фактом). Он - мужчина, со всеми качествами, которые я ценю в мужчинах: умен, вальяжен, обходителен, умеет молчать. Элегантен бывает, как рояль. И, вдобавок, в нем есть то, что глубоко скрыто во мне: романтичность, старомодность, огромная потребность в любви и необычайная ранимость, почти физически ощутимая. Так что на вопрос, как кого я люблю этого мальчишку, есть однозначный ответ: как себя. И никакой эротики. Ну, почти никакой. Главное, чтобы он не догадался. Однако все это не дает ему права врываться в мою квартиру среди ночи, так что сделаем строгое лицо:
- Ты при памяти, который час?
- А который? – он еще шутит, значит не все так радикально плохо. Приглашать его не приходится, путь на кухню совершается на автопилоте. Я, как всегда, берусь за чайник:
- Почти одиннадцать – это тебе не время?
- Время. Детское. А Вы, видится мне, уже не ребенок.
Все, попали в колею взаимных подколок, если немедленно не выедем, разговор не получится. С Сережей всегда так – я его знаю.
- Сережа, не тяни, - время и впрямь не детское. Что случилось?
- Не знаю... Я уже совсем ничего не знаю и не понимаю... Я Вас... разбудил?
- Нет, - автоматически отвечаю на его вопрос, потихоньку понимая, что тоже ничего не понимаю. Так же автоматически заливаю кипяток в колбу с заваркой чая, лезу в холодильник за сладким. Беру чашки и блюдца из шкафа. И вдруг ловлю себя на мысли, что боюсь повернуться к нему лицом. Эта пауза после "Я Вас" мешает, как камешек случайно попавший в туфлю. Там следом другое какое-то слово намечалось...И ясность обрушивается вдруг, как лавина горячего снега. Именно так - горячего снега. Спасительный юмор, ты где? Ну, что ты молчишь? Выручай, брат!
- Спокойно, старушка! - фух, живой, слава Богу!
Глубоко вдохнув, медленно считаю свои годы, поворачиваюсь, и, не глядя в глаза, присаживаюсь к столу. Он задумчиво вертит в руке пустую чашку, и это спасает,- нужно налить в нее чай. Так, налила. Что дальше? Сахар? Стоп, а вдруг я ошиблась? А вдруг это всего лишь пауза, чтобы собраться с мыслями? А вдруг - ничего такого? В груди становиться немножечко свободней, дышать легче. Еще пару секунд, и все бы прошло, как проходило до этого вечера. И тут на стол в паре миллиметров от моей ложиться его рука. Дураки работают в "Плейбое"! Они почему-то за столько десятков лет не разгадали ни одного даже самого маленького женского секрета. Показывают нам торсы, лица, попы и попы - вид спереди. В голову никому не приходит, что самая эротичная часть мужского тела - руки. Особенно у Сережи. Как-то я спросила его, почему он не носит перчатки, и он ответил, что нет мужских таких узких и женских таких длинных. А сейчас эта длинная узкая рука подрагивая лежит рядом с моей. И я вижу, как она ждет от моей - нет, даже не движения, просто намерения подвинуться на эти неуловимые миллиметры. И тогда...
Тогда они встретятся, и его тонкая почти женская ладонь не по-женски сожмет мою - крепкую, почти мужскую. Пальцы перепутаются, и снежная лавина, накрывшая нас обоих начнет закипать. И в этом пару и дыму мы не заметим, куда побросали нашу одежду, не станем задумываться, как он - такой худой, смог так легко подхватить меня - такую не худенькую. Мы не услышим моего вскрика: "Уронишь!" И только запомниться его движение - уронить! - и мои руки, крепко ухватившиеся за шею. И смех. Смех останется навсегда: мой - шутливо-испуганный, и его - победный. А дальше джунгли и колибри с моего платья закружат нас и унесут в сказочную страну, где не будет других жителей, только мы. Наши руки, губы, тела будут жить там в своем, загадочном, сладком ритме отдельной от нас таинственной жизнью.
А на утро я проснусь. Тихонько отодвинусь от него, крепко спящего. Подхватив платье (ах, эти джунгли!), скользну в ванную. Буду долго разглядывать себя в зеркале и пойму, что уже давно на себя так не смотрела, что давно не видела себя и не знаю. И что я - не "очень еще ничего", а "вполне еще ого-го". Вот только, для него ли? Он слишком молод. Я буду долго так стоять, боясь войти в спальню, пока голос: "Ну, что ты там возишься, я не могу пить кофе без тебя!"- приведет меня в чувство и вернет ощущение закипающего снега. Таким будет теперь каждое утро.
А днем... Днем я не буду обращать внимания на удивленные взгляды соседей. Я проигнорирую ехидное замечание продавщицы на рынке:" Какой у Вас красивый сын!" Я переживу молчаливое сочувствие Гали и не услышу ее очаянного вопроса: "Что ты творишь?" Мы будем ходить на работу отдельно. Он раньше, я позже. Я, типа, начальник, мне можно. Пересекаясь, мы старательно будем делать вид, что ничего не происходит, "шифроваться", как будет посмеиваться он. И однажды, в редкую отчаянную минуту, он скажет мне такое, что я пойму: эта шпионская игра нужна мне, а вовсе не ему. Тогда мы уедем к морю. Я скажу родителям, что мы - коллеги и я, де, пожалела его, мальчишку, никогда не видевшего моря. Будем жить вдвоем на пустой большой даче, бродить по пляжу, пить по утрам кофе за столиком у кромки Ахтиарской бухты и любоваться заходящими в нее парусниками. И в свете восходящего солнца все паруса будут отливать для нас алым. Мне будет нравиться в нем все: привычки, ужимки, словечки. Только совсем немного будет раздражать его игра в "любишь - не любишь". Если я буду его хвалить и заботиться - "любишь", если критиковать - "не любишь". После четвертого или пятого гейма мой спасительный юмор сдастся и уйдет. Не знаю, куда. Может, в подсознание. Но полный мрак подступит лишь однажды. На экскурсии к водопаду Серебрянные Струны, запыхавшаяся после долгого подъема в гору, я поймаю его взгляд, брошенный исподтишка на молоденькую попутчицу, легко, как серна, прыгающую впереди, зазывно покачавая бедрышками, как будто и не было этого изнурительного подъема. И я не пойду купаться под струи водопада "на счастье", а буду сидеть на холодном камне, обжигаться, отхлебывая из пластикового стаканчика душистый травяной чай и страдая от нахлынувшего вдруг возраста. И вспоминать некогда любимый роман Франсуазы Саган "Любите ли Вы Брамса?"
А потом случиться неизбежное. Я встречу его. Того, о ком думала, кого ждала все восемь лет своего вдовства. А может, и всю жизнь. Это произойдет на набережной. Мы будем гулять по импровизированной выставке картин, рассматривая нарисованное море и сравнивая его с настоящим. У белых колонн театра Луначарского будет пушисто благоухать ленкоранская акация. Огромные чайки, как прирученные собаки будут брать из рук кусочки специально для них купленой булки. И ленивые волны так же прирученно будут купать каменное основание Памятника Затопленным Кораблям. Избалованная регулярными походами в музей картин Айвазовского, я буду высматривать на здешних полотнах тот неповторимый свет, кторый из глубины своей души отражает рассветное море. И я споткнусь вдруг об этот свет. Остановлюсь и с упоением жаждущего у холодного ключа залюбуюсь смелым широким мазком, чистотой и насыщенностью цвета. Я увижу, как вся душа художника выплеснулась на полотно. Вся любовь, вся печаль, вся вера! За мгновение наступившей в мире тишины я пойму сколько в ней - незнакомой, но такой близкой душе - нерастраченной любви, сколько несокрушимой веры! "Сумасшедший," - прошепчу я и кто-то тихо ответит рядом: "Угу, все кто любит меня так говорят". "Ну, ни фига себе!" - внезапно отзовется спасительный юмор. Уррра! Вернулся! Я и не ожидала, что так соскучусь по нему, моему некогда неумолкающему спасительному юмору. А художник, заглянув в мои глаза, решит, что эта радось, этот восторг узнавания принадлежат ему. И в ответ его зеленые глазищи накроют меня теплой волной того самого неповторимого света, который я так безрезультатно и долго искала. И меня совсем не возмутит это его самонадеянное "кто любит". Я буду знать, что полюблю. Эту чистую, открытую всем ветрам душу, эту ясность в глазах и словах. И этот прямой, бесхитростный и такой глубокий ум. Наплевать, что он ростом с меня, наплевать, что одет, как бомж, наплевать, что руки - крепкие,точеные, точные руки - в краске, въевшейся под кожу навечно. Это все не важно. А что важно? Важно, что мой мальчик рядом так пристально засмотрится на море. И в его огромных как сливы глазах будет плескаться огромное синее горе. В отличие от меня, он никогда не задумывался о том, что этот день когда-нибудь наступит. Конечно же он справиться. Хоть поначалу и спрячется в молчание и нежность, будет лихорадочно обнимать и бояться отпустить хоть на минутку. И страдать. А потом, когда я таки уйду, всегда и всех сравнивать со мной. Нет, не потому что я такая классная. А потому, что я старше, и просто в силу возраста - умнее, мудрее всех девочек, что встретятся на его пути. А это не честно. И тогда...
И тогда моя рука, так и не преодолев те роковые пару миллиметров, потихоньку соскальзывает со стола. И душа моя снова возвращается в дождь. Я поднимаюсь, отхожу к окну и тихо говорю: "Прости, я не могу тебе помочь". Одиннадцать. Он уходит, унося кусок моей жизни. Только что за семь минут я прожила этот кусок. А у него будет другая жизнь, и другая половинка. У самых дверей я набираюсь мужества заглянуть в эти полные боли глаза. И они упрекают меня:
- Не любишь!
- Нет, - отвечаю я только глазами, - ты не понимаешь. Вот это и есть любовь.
А за окном идет дождь. И я погружаюсь в него и вижу того, с кем никогда не наступит старость. Но его еще нет. Вернее, меня еще нет в его жизни. Я только буду. А дождь - есть.
ID:
250862
Рубрика: Проза
дата надходження: 31.03.2011 18:15:27
© дата внесення змiн: 11.05.2013 15:45:55
автор: alla.megel
Вкажіть причину вашої скарги
|
