Мне приснилось: я снова – в театре, я – щелкунчик, я снова – герой,
и реальность, делённая на три, стала больше, чем просто игрой.
Пахло ёлкой и кровью на стали, знак подали – из мрака кулис
слуги кукол вносили, они оживали, и, сплясав, умирали на «бис».
Героиня меня целовала, снег казался высокой травой,
и сливались в одно покрывала - с золотой и багровой канвой.
Мне приснилось: уснул в мизансцене, и во сне я: фигляр и пошляк,
а в столе – бубенцы вместо денег, а в шкафу – белый брачный костяк.
Добрый сказочник, где же ты, где ты? Сквозь двойную завесу – звезду
протяни, как в антракте конфету грустной девочке в пятом ряду.
И красивую выдумал позу, и в улыбке размазал лицо:
из партера мне бросили розу, а с галёрки швырнули яйцо.
Сон во сне оборвался… На стали запеклась чья-то тёмная боль,
но саднило предчувствье: в финале не погибнет мышиный король.
Скрипки смолкли, альты отсмеялись, вытер влажные губы фагот,
над холёным холодным роялем погасили подсветку для нот,
голос арфы чехлили упрямо, и в тиши – перерезала вдоль
чья-то тень оркестровую яму, вся как будто из сыгранных доль,
замыкались в молчание флейты… За каретой сомкнулись снега...
И, косясь, рыжеусый форейтор вороного всё злее стегал…
2003-12
