В топонимике моего херсонского детства было место, которое именовалось «здесь раньше жили цыгане» - два-три заброшенных домика, с выбитыми окнами и дверями, в которых и в самом деле никто не жил. Стояли они в «частном секторе» за моим многоэтажным домом, который оказался последним рубежом урбанизации: за него Херсон с 70-х годов ХХ века так и не продвинулся. Частный сектор пролегал от нашего дома до и вдоль тогда еще полноводной и многорыбной реки Веревчины. Вот в этот частный сектор и вот на берег этой речки я и ходил гулять, как и все окрестные мальчишки. Но вся штука в том, что у меня сохранилось одно воспоминание о тех временах, когда цыгане еще жили в тех домиках – я помнил, что повстречал их, а они зазвали меня к себе в гости.
Воспоминание это, признаюсь, довольно смутное, но не по размытости деталей, а по освещенности. Я помню темные комнаты, такие темные, как будто их стены и потолки не выбелены известью, а вычернены копотью; комнат было много, они шли одна за другой, целые анфилады темных комнат, так что домики цыган внутри оказались гораздо больше, чем казались снаружи, как магические палатки волшебников Роулинг. А может, эти домики как-то хитро соединялись друг с другом, и по их трем-четырем комнатам можно было бродить бесконечно, можно было затеряться, пропасть, сгинуть и никогда не вернуться, если тебя не подхватит чья-то участливая рука. Подхватит и потянет к столу, а точнее, к уставленному тарелками ковру, вокруг которого собралось полным-полно людей – все смуглые, улыбчивые, белозубые, говорят непонятно, смеются ласково, дергают, угощают наперебой, кто конфетой, а кто варевом из огромного черного котла, под которым багровеет жар…
А дальше про цыган ничего не было, дальше они из моей детской памяти исчезают совсем. Я даже начал малодушно подозревать, что это какие-то вымышленные мною цыгане, комнаты и котлы, или увиденные во сне, а может быть, даже не выдуманные или сновидческие, а вычитанные где-нибудь: цыган на нашей окраине совсем нет, а в целом городе их всего-ничего, далеко не табор. Да и вообще, было бы довольно странно, если бы 3-х- или даже 5-летний малыш хаживал в гости к цыганам, людям таинственным, как бы не вполне регулярным и, наверное, на всякое способным. Стоило мне об этом подумать в таком ключе, как я содрогнулся; мороз побежал у меня по коже: мне вспомнились похищенный шарманщиком Павлик Бачей, из которого чуть не сделали маленького акробата, и строки из Александра Кабанова о той же опасности:
Так пускай меня, ай-не-не, украдут цыгане,
Продадут в бродячий цирк лилипутов,
Буду ездить пьяненьким на шарабане,
Всё на свете взрослое перепутав.
Воспитают заново, как младенца,
Завернут в наждачные полотенца,
Вот он – ослепительный Крибле-Крабле,
Руки – ножницы, ноги – кривые сабли.
Но потом я обнаружил вещественное доказательство. Хотя прошло более 40 лет, я узнал его сразу, с первого взгляда. Это был такой же – или даже тот же?! – котёл, из которого меня угощали цыгане. Дело было в Будапеште: котёл стоял под звездным небом прямо на какой-то исторической площади, окруженной готическими зданиями, под ним багровел жар, а на дне котла ворчал и как-то иронически булькал паприкаш. Ирония и в самом деле не зря звучала в голосе этого супа: сначала он остановил мне дыхание своей испепеляющей остротой, а затем, когда я раздышался и распробовал, накормил меня даже не до отвала и не досыта, а допьяна. Я шел в свой отель, пошатываясь, точь-в-точь, как я возвращался домой после цыганского угощения, и в голове моей оживало то давнее воспоминание или сновидение и мешалось с где-то прочитанным. Какой-то румын с дикими глазами нес на плече медный котел, по которому все считали своей обязанностью постучать кнутовищем, попробовать, хороша ли румынская медь. Эх, нет у меня кнутовища!
Однако сомнения все же оставались; так и существовало это, не то воспоминание, не то сон, в самом неопределенном положении, пока я не наткнулся на некую статью. Оказалось, под 1978-м годом в Херсоне произошло убийство в драке на танцплощадке. Дрались там постоянно, однако существовал некий кодекс, который запрещал ножи и кастеты, но якобы некий цыган пришел на танцплощадку с ножом, с кем-то повздорил и выхватил свой запрещенный нож. Утверждалось, что похороны потерпевшего превратились в массовое шествие, которое по центральным улицам города двинулось к обкому партии. В СССР образца 70-х годов это было неслыханное, даже невообразимое ЧП! – и в итоге цыгане из Херсона в два дня исчезли, их вроде бы «перекочевали», кого в Николаев, кого куда-то еще.
Так херсонские цыгане внезапно обрели историческую достоверность – однако с теми, «моими цыганами» всё еще оставалась проблема. Сами понимаете, драка на танцплощадке имеет мало общего с варевом из котла – мне нужно было какое-то веское, окончательное доказательство. И однажды такое доказательство нашлось.
Обнаружилось оно у моего херсонского земляка, уже упомянутого здесь и процитированного. Стихотворением «Слободка» Александр Кабанов сообщил мне вот что:
Самый дальний край херсонской слободки,
в овраге – цыганский табор,
багульник, чертополох, камыш,
выбритые до синевы скулы и подбородки
домов, шиферные шевелюры крыш.
Ага! – возликовал я, вновь ощутив испепеляющую остроту и опьяняющую сытность венгерско-цыганского варева. Вот оно – неопровержимое доказательство. В нём было всё: и целый табор цыган, и наша окраина, и камыш на Веревчине, и шиферные шевелюры крыш, и даже наш овраг! – да это же тот самый овраг, грандиозный, как Гран-Каньон, который по сей день тянется вдоль всего нашего дома и делит местность на «город» и «пригород», на «двор» и «за домом», где и проживали мои гостеприимные цыгане. Этот овраг, возможно, был первой замеченной мной приметой местности – потому-то он и появляется в первой главе моей книги о детстве «Димкины хроники», в «Дискоболе», в котором главному герою 4 года (то есть дело было в 1979-м). Значит, «мои цыгане» все-таки существовали! – а с учетом той статьи, они случились раньше, на год-полтора раньше приключения с дискоболом, и не позднее 1978 года, то есть когда мне было 3 года, и воспоминания мои не обязаны были быть сплошными и отчетливыми.
Главное же доказательство – даже не приметы местности, совпадение дат, наличие мотива и возможности и обнаруженный в Будапеште котёл; главное – все-таки чувства, которые я испытал, прочитав ту строфу. Я пережил то своё детское приключение, пережил и прожил его в полной мере, и неважно, заново или впервые. Если бы я не нашёл в сети упоминаний о той драматической истории, если бы её вовсе никогда не происходило – теперь это не имело значения. Даже если я и в самом деле никогда не ходил в гости к цыганам и никогда не угощался из их котла – теперь это уже всё равно: одной поэтической строфы оказалось достаточно, чтобы «стало так».
Было ли моё маленькое приключение сновидением, выдумкой или воспоминанием о них, теперь уже неважно. Теперь «фиктивная реальность и реальность фикции» неразличимы, теперь это уже просто – реальность.
VI.2021
ID:
917695
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Вірш
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 24.06.2021 06:12:49
© дата внесення змiн: 24.06.2021 06:12:49
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
