Есть на бескрайних просторах украинского приморья такое место, посетить которое посоветует вам любой здравомыслящий человек – при условии, конечно, что он родился и вырос на солончаковых терпких берегах невыносимо синего в солнечный день Черного моря.
Главный цимес этого места в том, что никто толком не знает, где оно находится. Рожденный в городе корабелов поморщится и кивнет на Херсон. Херсонец сплюнет три раза и укажет большим пальцем за спину на Николаев. Одессит пожмет плечами в стиле «А я знаю?». Крымчане же этим совсем не заморачиваются – для этого у них несправедливо много солнца, ветра и моря. От такого изобилия кружится голова.
Может быть, оно там, где бессильной схватке тысячи веков оспаривают свое превосходство великая река и море? Где в сонной тиши лиманов бродит непуганое зверье, где в зарослях камыша под веселый комариный звон разыгрываются маленькие трагедии простой, не обремененной лишней философией жизни? Может быть. Все может быть.
Но все в один голос скажут - «нет!» Почему – не объяснит никто. Просто «Нет». Да и так ли уж важно, ГДЕ оно? Важно лишь то, что оно ЕСТЬ.
Говорят, что там росли акации и дикие маслины – упрямые, дикие, непокорные, как незамужние цыганки. Кто-то говорит про тополя, но это уже явная ерунда. Люди вообще любят приукрасить – им кажется, что они лучше расскажут известную всем историю, если кое-что добавят от себя. Немножечко, совсем чуть-чуть; но в конце концов ищущий правду уподобится археологу, раскапывающему горы земли ради одного-единственного кусочка никому, кроме него, не нужной керамики.
Что известно точно – так это то, что "ТАМ" была криница. С «журавлем». Там нет реки, и дождь идет раз в месяц даже в ноябре, но она никогда не пересыхала даже под беспощадным июльским солнцем. И вода всегда ледяная – как в бурной горной речке. Это бьет из-под земли упрямый ключ, над которым чьи-то умелые руки и соорудили криничный сруб. Дабы каждый упрямый путник, бросивший вызов грозной степи, мог утолить пекущую жажду.
А еще ходят слухи о голубой мазанке. Тот, кто поставил ее здесь, не стал тратить время на обычные белила, а обмазал плетняк редкой голубой глиной. С тех пор не раз и не два пытались доброхоты выбелить мазанку известкой, но стоило лишь пойти дождю, и на ветхие стены опять возвращался знакомый голубоватый оттенок.
Кто жил в этой мазанке – никто не знает. От этого человека не осталось ни имени, ни следа, ни даже могилы. Все его звали просто: «Тот человек». Когда он жил – тоже никто не скажет. В лучшем случае обронят: «До войны…», никогда не уточняя, до какой именно – Великой Отечественной, Первой мировой или Второй Балканской. И по-своему будут правы.
Все сходятся в одном – это был мужчина. Женщина не смогла бы прожить так долго вдали от всех. Это противно ее природе. Женщина послана в мир уравновесить хаос, сотворенный в нем мужчинами. Когда рождается Женщина, мир становится краше. Когда Женщина умирает, мир становится еще лучше, ибо растворяясь в нем, она добавляет в него совершенства. И пока Женщина жива, она не может спрятать себя от всех, ибо нет более страшного греха для Женщины, чем скрыть красоту и не позволить любоваться собой.
Говорят, что «Тот человек» жил долго. Удивительно долго – ведь никто никогда не видел там возделанного поля, распаханного огорода или буйного, южного, бесшабашного сада. Никогда степную, звенящую тишину не нарушали ни мычание, ни блеяние, ни хрюканье. Никто не слышал даже заливистого собачьего лая.
И это странно. Есть в том что-то недоброе. Даже к самому одинокому в мире человеку рано или поздно приходит собака.
Может быть, «Тот человек» рыбачил. Тогда можно было прокормиться рыбой, бесчисленными стаями резвившейся у еще не изгаженных черноморских берегов. Теперь же лишь очень старые люди припомнят блестящее серебро ставриды и матовое благородство скумбрии, игру красок умирающей кефали и розово-мраморные бруски разрубленной камбалы. Припомнят – и закусят седой ус, прикроют выцветшие от старости глаза, ибо знают, что они ПОСЛЕДНИЕ, кто хотя бы помнит.
Так вот, ушел от нас недавно один чудак. Он уверял, что «тот человек» действительно ловил рыбу. Иногда. И сразу отпускал.
А может, «Тот человек» бил зверя. В полях ведь кишели легкие на подъем зайцы, в плавнях прокладывал себе тропу угрюмый, упрямый кабан, а дичь хлопаньем крыльев сдувала напрочь пену с крутых на мелководье лиманских волн. Может быть, но вряд ли. Тот, кто отпускает пойманную рыбу, не поднимет руки на пролитие крови.
Никому не удавалось с ним поговорить. Никто не видел его вблизи. Никто не мог описать его лица, припомнить голос или определить, сколько ему лет. Это так же глупо, как спрашивать возраст у раскидистого дуба в заповедном уголке старого леса. Ты просто знаешь, что он рос еще тогда, когда на свете не было не только тебя, но и твоего отца, и отца твоего отца. И будет расти после тебя.
«Тот человек» никогда ни с кем не говорил. Вряд ли потому, что не хотел – скорее, никто и не пытался. Сам он никогда ничего ни у кого не просил. Он мог бы взять, если б давали; но никто ничего ему не давал. Да и ему ничего не было нужно.
Что искал он в душной, пропахшей полынью и ковылем степи? Знания? Но к чему они тому, кто не собирался вернуться в мир? Знания одинокого бесполезны. Как бесполезен слиток золота, спрятанный глубоко под слоем намытого быстрым ручьем песка.
Кто-то говорит, что «Тот человек» исходил ненавистью к людям и потому бежал от них. Тогда зачем он позволял каждому в жаркий день напиться из его криницы, а в буран и непогоду зажигал на холме огонь и следил за ним всю ночь, не давая погаснуть, чтобы никто не сбился с пути?
И потом – люди не бегут от ненависти. Они бегут от бессилия, трусости или ложной гордости, вместо того чтобы грудью встретить ненавистное и биться с ним до победы или до последнего вздоха. Каков бы ни был «Тот человек», трусом он точно не был.
Другие верят, что «Тот человек» был монахом. Или даже схимником, который, отчаявшись в тщете мира, в одиночестве искал покоя для спасения своей души. Но ведь никто и никогда не видел на нем креста, как и не слышал ни единого слова о Боге. Нельзя даже уверенно сказать, в какого Бога он верил – Иисуса, Аллаха или Яхве, и верил ли вообще.
Нет, не был он монахом. Монахи – самые странные люди на земле. Они бегут от праздности, но лишь малая часть из них проводит свои дни в трудах. Они не жалуют стяжательства и порицают тщету богатств земных при битком набитых закромах. Они считают себя выше прочих, не принимая, что на самом деле намного слабее. Они считают подвигом малодушное бегство от мира с его соблазнами, тем самым признавая свое поражение еще до неминуемого поединка. На этом основании любой может считать себя победителем тигра, никогда не столкнувшись с ним вживую.
По крайней мере, так говорил один Очень Умный Человек. Верить ему или нет – личное дело каждого. Он же говорил, что «Тот» никогда не был стяжателем. Дескать, как-то раз один путник, уезжая, обронил в пыль несколько монет. Когда он проезжал обратно, монетки ждали его на крыльце, сложенные в аккуратный столбик. Удивительная честность, не она ли стала причиной добровольного затворничества среди всеобщей корысти, жадности и крохоборства? «Кто знает – многозначительно улыбался Очень Умный Человек. – Кто знает…»
Один старый, как памятник Дюку, дед, который торгует на Староконке самоловами (которые у него никто никогда не покупает, но и приходит он на рынок не за этим) уверял, что «Той чоловік» очень любил петь. Не всякий раз, не каждый день. Но всякий, кому посчастливилось услышать мелодичный украинский напев, сразу излечивался от любой душевной или телесной хвори. Убеждая и при этом грозно прикусывая пожелтевший от старости казацкий ус, дед тряс сухой рукой, «яку бісові румуни підстрелили, а Той чоловік заспівав та зажило, як на собаці!»
Нет, «Тот человек» не мог иметь черную душу. Иначе сама природа не приняла бы его, извергнув из себя, как кошка отрыгивает комок шерсти. Она не терпит лицемерия, пустоты, фальши. Сердечность и искренность – вот проводники в ее поражающий своей сложностью простоты мирок. И «Тот человек» сумел найти свой ключик. Он любил выйти в степь – рано, перед рассветом – и часами наблюдать, как одна за другой высоко гаснут звезды, словно кто-то одну за другой задувает свечи. Как постепенно светлеет черный бархат неба, как стыдливо белеет властительница ночи Селена, а далеко на востоке разгорается золотистый пожар. Ночь прощается последним проблеском задиристой утренней звезды, и наконец встает солнце – медленно, величаво, и белесое небо заливается прозрачной синевой, и зеленое море степи уходит вдаль, в лазурные объятья моря. «Тот человек» подставлял первым лучам – самым ласковым, как трепетные ладошки девушек – свое задубелое на ветру, загорелое лицо. Когда кожа на лице согревалась, он приветствовал солнце непременным поклоном и уходил в дом, стараясь никогда не поворачиваться к золотому небесному диску спиной.
А вечером он любил сесть на траве под маслинами. Долго набивать трубку, разжигать ее заботливо принесенным с собой угольком, а потом вдыхать белесый ароматный дым полной грудью, наблюдая, как лениво катят к берегу седые буруны тяжелые волны, как вспарывают маслянистую сине-зеленую гладь черные блестящие спины дельфинов, а солнце, устав за день, тяжело опускает свое багровое тело за горизонт, завершая очередной вечный круг. И когда трубка выкурена, дымок рассеется и уголек подернется пеплом, «Тот человек» встает и приветствует последний луч уходящего на покой светила. Снова темнеет небо, разливается серебряным светом луна, и невидимая рука щедро рассыпает алмазные россыпи звезд. Тяжело заухает ночная птица, вдалеке откликнется тоскливым воем одинокий волк, а «Тот человек» уйдет к себе в голубую мазанку, уверенный, что завтра все снова придет на круги своя.
ID:
572502
Рубрика: Проза
дата надходження: 06.04.2015 20:17:58
© дата внесення змiн: 07.04.2015 10:23:39
автор: taurus
Вкажіть причину вашої скарги
|
