ОТБИВНЫЕ
Опять!!! - Половина седьмого утра, а она уже стучит. Уже грохочет своим топориком. - Это Васина соседка сверху - вздорная такая тетка. С утра пораньше, днем, поздней ночью, в выходные, праздничные, будние дни и ночи - она постоянно стучит.
Когда Вася поднимался к ней поинтересоваться или возмутиться этим шумом, она отвечала ему одно: я делаю отбивные. Это же надо так любить отбивные... И вообще - мясо. Это же мясо на первое, на второе и на десерт, на завтрак, на обед и на ужин, и все одно и то же: отбивные... Вася бы не поверил, но она действительно всегда открывала дверь, держа в левой руке кухонный топорик-молоток, а правой вытирая пот со лба. На ней еще бывал запятнанный кухонный фартук - длинный такой, странный, до самых ног он ее закрывал, от шеи и до ног, даже по полу волочился...
Они вообще там, над Васей, шумные живут, эти Васины соседи. Раньше, припоминал Вася, сосед с утра до ночи что-то мастерил, и он тоже стучал, сверлил, пилил, без конца вот это вж-вж, стук-грюк, вж-вж, зззззууузззуууу. Бабушка там у них тоже одной с ними породы-масти: может полы помыть в третьем часу ночи. Вася просыпался среди ночи и слушал, как бабка возит шваброй – сначала на кухне, потом в коридоре, потом в первой комнате, потом во второй, потом тянет эту швабру в ванную, шумно полощет тряпку в тазу, снова шваброй стучит по комнатам, возит ею туда-сюда. Наказание... Были там еще и дети, двое; передвигались они всегда то ли бегом, то ли верхом, но топот и грохот были впечатляющие. Впрочем, и Васины дети так передвигались, бегом-верхом.
Однако в последнее время швабры-сверла-пилы-дети сошли на нет, только вот это дробное тук-тук-тук-тук осталось - те самые отбивные. И сейчас она опять стучит, отбивает мясо, толстые сочные куски, кровь и сок брызжут на пол, на стены, на потолок, на ее разгоряченное хищной работой лицо, на руки, она торопливо смахивает капли со лба, хватает следующий кусок мяса, швыряет его на массивную разделочную доску и принимается колотить, рвать, мять, отбивать неподатливые волокна, жилы, сосуды, пленки и жир. Бах! бах! бах! - топорик делает свое дело, и на черной чугунной сковороде уже ворчат, ворочаются, исходят соком отбивные, а по квартире поползет дразнящий и страшный запах... Васе тоже захотелось отбивных.
ТУК!-ТУК!-ТУК! - а ведь это не сверху. Это ведь в Васину дверь стучат - настойчиво, требовательно и решительно. Или открывай, или мы сами откроем. Кого это принесло в седьмом часу утра...
Порядком разозленный, да еще и внезапно проголодавшийся, Вася распахивает дверь. На пороге стоит Васина соседка сверху. На ней - тот самый странный фартук - от самой шеи до полу. На лбу, на верхней губе - розоватые капельки. Глаза блестят - огромные, темные, бездонные, без белков и зрачков, какие-то слепые и всевидящие одновременно... В правой руке - занесенной над головой, неимоверно, неестественно длинной и мускулистой руке - тот самый топорик. Она делает шаг вперед и одновременно восклицает - сдавленно, деревянно, как-то мертво:
- Я к вам отбивные делать пришла!!!
Васины ноги внезапно превращаются в нечто студенистое и дрожащее, они оплывают, не в силах удержать вес Васиного тела, соседка делает еще один шаг и захлопывает за собой дверь.
ТУК! ТУК! ТУК!
ЗУБНАЯ ФЕЯ НАШИХ ДНЕЙ
Жил-был маленький мальчик. У него, как у всех детей, выпадали молочные зубы, и по ночам к нему приходила Зубная Фея за выпавшими молочными зубами. Мальчику Фея очень нравилась, она была красивая, мило улыбалась и всякий раз оставляла ему маленькие подарки: блокноты, ручки, календарики, а однажды подарила лазерную указку и настоящий стетоскоп.
Мальчик рос, и вот у него уже выпали все молочные зубы. Однако Фея продолжала приходить к мальчику, и теперь она выдергивала ему коренные зубы. Это было больно и очень страшно, мальчик боялся засыпать и подолгу плакал перед сном. Однажды он не выдержал и обратился к Фее, когда она снова появилась:
- Дорогая Фея, пожалуйста, не вырывай у меня зубы!
Фея зависла над кроватью мальчика, улыбнулась и ответила:
- Мальчик, я теперь работаю на Ассоциацию стоматологов, и обязана посещать всех детей, независимо от того, сменились ли у них зубы… А что? Приличная зарплата, социальный пакет, оплачиваемый отпуск, бонусы, транспорт, перспектива повышения... Так что давай, открывай шире рот!
Мальчик задрожал от ужаса и закричал:
- Фея, милая, какие бонусы, мне же больно!
Фея пожала плечами, обездвижила мальчика заклинанием, ухватилась двумя руками за коренную «пятерку», потянула и с натугой произнесла:
- Не-о-би-жай-ся…Ни-че-го... лич-но-го...Джаст…биз-нес…
ИСПРАВИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ
- Семен Иванович, смотрите, след! – юноша присел на корточки и склонился над чем-то. Не оборачиваясь, он призывно помахал рукой своему спутнику.
– Ну что там еще, - недовольно пробормотал Семен Иванович, мрачный, грузный и уже порядком седой.
– Семен Иванович, ну как же вы не понимаете, - заторопился юноша, - ведь это СЛЕД. Человеческий след. Это не просто отпечаток ноги, за этим ведь целая жизнь. А за ней – еще жизнь, и еще, и тысячи, может, даже миллионы жизней. А...
Тут Семен Иванович прервал юношу и сказал:
- Тут этих следов – убирать не успеваем. – И он покачал головой. - Навязали на мою голову этих умников! Получил свои 15 суток – мети, а не рассуждай, может, и в милицию в другой раз не попадешь.
Семен Иванович взмахнул метлой, и след исчез. Юноша вздохнул, поднялся, взял метлу и пошел следом за Семеном Ивановичем. Второй раз в милицию ему попадать не хотелось. И он замахал метлой, уничтожая следы – человечьи, птичьи, собачьи и кошачьи.
Прошло 15 суток, а потом еще 40 лет. Юноша состарился, помрачнел, стал грузным и порядком седым. Он действительно не попал в милицию во второй раз. Но иногда он жалеет об этом. А вдруг бы жизнь сложилась по-другому? Кто знает...
И он снова берется за метлу и сметает следы – человечьи, птичьи, собачьи и кошачьи.
СМЕРТЕЛЬНЫЙ НОМЕР
Иван Иванович стоял на троллейбусной остановке и недоумевал. Он хорошо знал эту остановку, и эту улицу, и этот район, и все местные маршруты, не знал он только одного: как и почему он вдруг оказался здесь в этот то ли ранний, то ли поздний час. Серый туман обволакивал все вокруг и слоями плыл над головой Ивана Ивановича, так что тусклый и безжизненный свет мог принадлежать и утреннему, и вечернему солнцу.
В тумане было сыро, неуютно и немного страшно. Улица была совершенно пуста. Тишина казалась такой же плотной и непроницаемой, как и туман. Иван Иванович поежился и решил, что он все это обдумает после, а сейчас хорошо бы какой-нибудь троллейбус, лучше 14-ый, но можно и 5-ый, хотя маршрут 5-ого нравился Ивану Ивановичу меньше. А 26-ой ему вообще не походил.
И сейчас же туман слева от Ивана Ивановича как будто потемнел, задвигался, обретая плотность и форму, и из него к остановке подкатил троллейбус. Троллейбус остановился, прямо перед Иваном Ивановичем распахнулась дверь, и он тут же вошел внутрь. Дверь немедленно закрылась, и троллейбус плавно и бесшумно тронулся.
Только тут Иван Иванович спохватился; он совершенно забыл посмотреть, какой это был маршрут. Тут же он припомнил, что на троллейбусе номер маршрута и не был обозначен. А еще вспомнилось ему, что все огни на троллейбусе были потушены, а фары и вовсе свисали из своих гнезд, будто выбитые глаза. «Всякую рухлядь на маршруты выпускают,» - подумал Иван Иванович и посмотрел в окно, стараясь определить маршрут. Но туман уже так сгустился за окнами, что Ивану Ивановичу были видны только его серые волны, слои и полосы, окутавшие троллейбус, «словно саван», - вдруг с содроганием подумал Иван Иванович.
Только теперь Иван Иванович заметил, что в троллейбусе он был не один. На переднем сидении, прямо под табличкой с синими символами, изображавшими скрюченного каменного истукана и куклу с растопыренными руками, возвышалась рослая, но тощая фигура в каком-то балахоне. На голове фигуры был капюшон, а сама эта голова была до необычного округлой, как будто под капюшоном был мяч, а не голова.
Иван Иванович, испытывая сильную неприязнь и почему-то страх, прошел поближе к фигуре и внезапно тонким, прерывающимся голосом спросил:
- Товарищ…скажите… какой это номер?
Фигура вознеслась со своего сидения, и голова ее оказалась под самым потолком троллейбуса. Ноги Ивана Ивановича отчего-то начали слабеть и подкашиваться, и он схватился за поручень. Фигура не обернулась, а как бы перетекла из положения спиной к Ивану Ивановичу в положение лицом к Ивану Ивановичу. Но лица-то как раз у фигуры и не было – из капюшона на Ивана Ивановича глядела непроницаемая тьма. Иван Иванович уже совсем не мог стоять и рухнул на колени, не в состоянии отвести взгляда от этой тьмы в капюшоне, потому что тьма цепко удерживала и его взгляд, и его глаза, и его голову. Сердце Ивана Ивановича больно сжалось и остановилось. Ему казалось, что он весь, целиком, втягивается в эту тьму в капюшоне.
-Номер? – прозвучал из тьмы голос, окрашенный спокойным, деловым интересом. – Это… пожалуй… да… это, пожалуй, смертельный номер.
Балахон взметнулся в стороны, выпростав свои паутинистые полы, словно крылья, и перед глазами Ивана Ивановича возникла страшная, слепящая коса, и тут же молнией пала на грудь Ивана Ивановича. То ли эта коса, то ли боль пронзила все тело Ивана Ивановича и подбросила его невысоко в воздух, а потом все ощущения исчезли, полностью и навсегда…
Так как описание дальнейших событий неизбежно приобретает гипотетический и субъективный характер, мы оставляем его на усмотрение читателя.
ТАНЯ И НАДЯ
...Я смотрел в окно, а к тем, кто говорил, я стоял спиной. Если бы я видел, кто говорит, я бы сразу начал прислушиваться к разговору, но я не видел, и только настойчивость и даже навязчивость этого разговора, громкого и отчетливого в молчаливом и сонном в этот ранний час автобусе, привлекла мое внимание и даже заставила обернуться.
Говорили двое, женщины. Одна произносила слова протяжно и жеманно, гнусавым, будто чуть нетрезвым голосом. Вторая... в общем, такой голос мог бы принадлежать женщине первого пенсионного возраста, усталой, спокойной и обычно в автобусах хранящей молчание. Первый голос задавал вопросы. Интонации были отчетливыми, правильными, но сами вопросы были иными. Раз за разом она спрашивала Наденьку:
- Наденька, а что он такой жирный? Самый жирный...
Наденька что-то отвечала Тане, что-то тихое, неразличимое, но по интонациям - увещевательное, успокоительное и даже умоляющее. Таня снова спрашивала:
- Наденька, а что это они все в такой модельной обуви?
Наденька тихо умоляла в ответ. Таня после паузы, чуть возвысив свой сильный голос, спрашивала с оттенком обвинения и угрозы:
- А хочешь, Наденька, Я ТЕБЕ ЧТО-ТО САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ СКАЖУ?!
Наденька впервые ответила чуть громче, так, что можно было разобрать, что она говорит, и ее интонация тоже стала немного другой:
- Я сама тебе сейчас что-то самое интересное скажу…
Тут я оглянулся. На сдвоенном сидении я увидел Наденьку. Она выглядела именно так, как я себе ее и представлял: примерно 55 лет, усталые водянистые глаза, обвисшие, неопределенного цвета волосы, на лице равнодушие и сонливость. На сидении она была одна, совершенно одна, и даже возле сидения никого не было - образовалась вокруг него пустая мертвая зона, люди теснились, но ни на шаг не приближались к этому сидению.
Коротко глянув на меня, Наденька отвернулась к окну, и Таня тут же снова спросила:
- Наденька, а что он такой жирный? Самый жирный...
Наденька что-то зашептала в ответ, а Таня снова повторила свой вопрос. Я поспешно отвернулся. Мне было неловко, как будто я разглядывал чье-то случайное обнажение - во сне, в беспамятстве или даже в смерти. Однако неловкость быстро прошла, и по спине поползли мурашки, потому что воображение мое разыгралось.
Пассажиры в автобусе вовсе не были сонными или чрезмерно деликатными. Их оцепенение - а все они сидели неподвижно, молча, сжав губы и глядя невидящими глазами строго перед собой, стиснув серо-розовыми пальцами ручки зонтов, сумок и портфелей – да, так вот, их оцепенение могло быть в любой момент прервано. Мне виделись оскаленные, сумасшедшие лица, белые потные руки, тянущиеся в тесноте к Наденьке, рвущие ее за волосы и за одежду, стаскивающие Таню на пол, волокущие ее на площадку перед дверями, где попросторнее, где тяжелые, изящные, стоптанные грязные туфли, ботинки и сапожки будут топтать Наденьку и подталкивать Таню к раскрытой двери автобуса, и водитель жадными глазами смотрел в салон через зеркало заднего вида и совсем не обращал внимания на дорогу, а автобус между тем продолжал двигаться и даже набирал скорость.
А потом мне виделась Таня, с застывшей улыбкой идущая по оцепеневшему в ужасе салону, ловкими короткими движениями вспарывая кадыки неподвижных пассажиров, гнуся своим жеманным голосом вопросы о таком жирном, а Наденька тащилась за ней следом и шептала что-то увещевательное, успокоительное и даже умоляющее, впрочем, без всякого успеха и даже без всякой надежды, и Таня уже была совсем рядом, и следующим был я, и Наденькин голос звучал все тише и слабее, и всюду была кровь, и на окнах кровь, и на полу кровь, и даже у меня на рубашке кровь, о Боже, это моя кровь, сколько тут крови, откуда кровь, ведь Таня еще не дошла до меня, ей бы следовало начать вон с той старушки в углу или с того подростка с телефоном, почему я, это не по правилам, Наденька, что же вы не сказали ей, что сейчас не моя очередь...
Двери лязгнули, слитная масса пассажиров, рокоча сонными голосами, вынесла меня на остановку, под холодный осенний ветер, холодный осенний дождь и холодное осеннее небо. В автобус с остановки кинулись озябшие пассажиры и едва не внесли меня обратно. Я хотел остановить их, разве они не видят вспоротые кадыки и кровь, разве они не слышат этот страшный гнусавый и жеманный голос, но было поздно, двери закрылись, автобус взревел мотором и отвалил от остановки, изнутри на запотевшие окна пали белые ладони - одна, вторая, третья, автобус удалялся, а там то ли пассажиры рвали на части Наденьку, то ли Таня шла по салону, вспарывая кадыки и гнуся своим жеманным голосом вопросы о самом жирном, о модельной обуви и самом интересном...
ИНТУИЦИЯ
У меня развитая интуиция. Предчувствия посещают меня задолго до того, как что-то произойдет. Сначала возникает смутное беспокойство, постепенно оно нарастает, а потом уже не дает мне спокойно сидеть на месте. Нет, я не знаю, что именно случится, но я наверняка знаю: что-то должно случиться. Иногда я даже догадываюсь, что; но обычно - нет. Однако моя интуиция всегда оправдывается, и поэтому я привык ей доверять, как и все мои родные и близкие.
Вот так произошло и в тот день. Я проснулся в полной уверенности: сегодня что-то будет. К обеду я уже был так взвинчен, что просто места себе не находил. Тревога полностью завладела мной, все валилось из рук, предчувствия преследовали меня, и я хотел только одного: что бы это ни было, пусть это поскорее случится. Но день выдался на редкость тихим, вообще ничего не происходило. Мне уже казалось, что мое волнение, умноженное на эту бессобытийность, к вечеру выльется в настоящую катастрофу.
Наступил вечер. Изнемогая от беспокойства, я шел по улице, а мои предчувствия буквально подталкивали меня в спину, шептали в уши что-то непонятное, дергали за пальто, за концы шарфа, рвали из рук тяжелый портфель. Но я уже так устал от этого, что почти не обращал на них внимания и вообще махнул на все рукой: а, будь, что будет.
Я спустился в подземный переход, прошел сырым полутемным туннелем и начал подниматься по ступенькам. И тут я понял: вот оно. Сейчас это произойдет. Что-то очень плохое. Предчувствия накинулись на меня с удесятеренной силой. Я поднимался по лестнице перехода, как на эшафот. Сейчас... Сейчас...
Сверху у лестницы стоял какой-то человек и курил. Я посмотрел на него и понял: он ждет меня. Вот он, хладнокровный убийца, предсказанный моей интуицией. Вот сейчас я поднимусь по лестнице... Он вытащит из кармана нож... Ослепительно-белая сталь... Резкое неуловимое движение...
Человек решительно бросил сигарету, повернулся ко мне и сунул правую руку в карман. Точно... Никаких сомнений... Это оно... Ноги налились такой тяжестью, что я их едва мог передвигать. Неужели ничего нельзя сделать?!
Вот я поравнялся с человеком. Он быстро отвернулся... Наверное, хочет нанести удар сзади, ждет, когда я пройду мимо... Убийца... Убийца!
Я завопил, размахнулся тяжелым портфелем и обрушил его на голову человека...
ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
В Николаеве дороги плохие. В Херсоне дороги ужасные. Между Николаевом и Херсоном пролегает участок международной трассы, 60 километров относительно ровной дороги. У нее всего один недостаток: она слишком узкая. ДТП – и мгновенно выстраивается очередь на все те самые 60 километров.
Тем утром все вышло именно так. Как только мы пересекли границу Херсона и набрали крейсерские 110 км/ч, как перед нами показался хвост едва ползущей колонны машин. Заняли мы в ней свое место, тянемся. Вот уже и солнце нащупало нас безжалостными лучами, в салоне стало жарко, а в открытые окна полезли мухи, слепни, осы и прочие перепончатокрылые.
Через полчаса мы доползли до съезда на грунтовую дорогу. Прикинув, что рано или поздно она пересечет еще какую-нибудь «грунтовку», которая снова выведет нас на шоссе, мы свернули вправо. За нами последовали и другие. Дорога оказалась вполне приемлемой, без особых ям, достаточно широкая, тянулась она вдоль трассы, и можно было надеяться, что рано или поздно мы объедем место ДТП и сможем как-нибудь вернуться на асфальт. Но очень скоро эта дорога устремилась в поля, стала узкой, ухабистой, а местами и труднопроходимой из-за густой и клейкой грязи. Над нами повисло облако коричневой пыли, и все окна пришлось закрыть. Слева появилась низкорослая, но густая и колючая лесополоса, которая полностью скрыла от нас шоссе. Справа простиралось мрачное скошенное поле, утыканное кочками, пересеченное рвами и рытвинами.
Наша колонна теперь тянулась не быстрее, чем та, которую мы покинули на шоссе. Самые смелые и проходимые из нас отважились двинуться полем. Тут откуда-то сзади донесся хриплый сигнал, и в облаках пыли показались мутные огни. Какой-то отчаянный ездок несся за нами по полю, его «девятка» с ревом подскакивала на кочках и проваливалась в ямы, - все это очень напоминало ралли Париж-Дакар. При этом он отчаянно сигналил, моргал фарами и грозил из окна кулаком.
Наконец, ему удалось обогнать нашу колонну, он круто принял влево, его машину понесло юзом по стерне, вынесло на дорогу, где она остановилась сама и остановила нашу колонну. Водитель распахнул дверцу, выскочил на поле, потом потащил из машины что-то длинное и жирно поблескивающее. Ружье…
Он встал перед нами, широко расставив ноги, поднял вверх свою двустволку и выстрелил в воздух.
- Частная собственность. Проехать не дам, - хрипло провозгласил фермер и сплюнул на дорогу. Желающих поспорить с ним не нашлось.
Пятясь и чертыхаясь, проваливаясь в наполненные грязью колдобины и шоркая днищами по буграм, наша колонна двинулась назад. Минут через 40 мы вернулись на шоссе. Там уже восстановилось обычное движение. Один за одним, пыльные и заляпанные грязью авантюристы встраивались в поток. Вот и мы вклинились в небольшой просвет между двумя грузовиками с арбузами. Я выжал газ. Путь впереди лежал неблизкий.
2013-2014 гг
ID:
491719
Рубрика: Проза
дата надходження: 11.04.2014 10:08:50
© дата внесення змiн: 11.04.2014 10:08:50
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
