Интересно, откуда у нее столько порывов к самоистязаниям? Наверное, я никогда не смогу ее до конца понять. Жить с ней дальше, любить по-своему, пытаться помочь – это да. Но не понять.
Мы с ней очень разные. С излишком разные.
Только об этом я и смогла думать, глядя на ее ну чересчур откровенное декольте и сигарету в руках.
- будешь? – спрашивает она, протягивая сигарету.
- нет. – отказываюсь я.
Минут пять мы стоим молча. Она курит. О чем-то думает, наверное. А я смотрю с ее балкона на ночной город, упиваюсь его тишиной. В голове сейчас гуляет сквозняк и дым. Дым проникает в вены и от него становится очень сложно дышать. Практически невозможно. Блин. Лучше уж я буду активным курцом, нежели пассивным. Я, не нарушая обета тишины, достаю у нее с кармана пачку сигарет и выуживаю палочку никотинового яда. Она щелкает зажигалкой и я впервые вдыхаю эту дрянь. Один хрен! Все равно придется подохнуть. Жизнь не вечна, и я это понимаю.
- я завтра уеду. – проговаривает на выдохе.
- а не боишься? – спрашиваю, хотя ответ очевиден.
- чего?
- оставить здесь все. Бросить. Это своего рода побег. – подытоживаю я.
- я знаю. – она смотрит мне прямо в глаза и ждет упрека.
Но я не привыкла добивать человека, когда ему и без того плохо. И сейчас своим принципам изменять не стану.
- а как же ребенок? – последний веский аргумент и защита уходит в подполье.
- я плохая мать и ты это знаешь. С родителями ей будет лучше.
- а родителям что сказать? – спокойно спрашиваю я, хотя хочется трясти ее за плечи и орать «очнись!».
Она задумалась. Затушила сигарету. Достала еще одну. Тонкая струйка дыма потянулась вверх. Все это время я не отводила от нее взгляда.
- извинись. – ответила она наконец, пожав плечами.
Больше в тот вечер мы не говорили.
Рано утром она уехала. На прощание поцеловала еще спящую дочку, забрала сумку с вещами и уехала. Вот так вот просто. Без прощанья и сожаленья.
Вместо «пока» сказала мне «так будет лучше».
- дура ты. – отвечаю.
Она, на последок, обнимает меня за плечи и уходит.
Уходит, чтобы через несколько лет снова вернутся. Вернутся, зная, что ее поступку нету оправдания. Да она и не станет его искать. Просто одним январским, или майским, или еще каким-нибудь утром, она встанет с осознанием того, что пора снова бежать. От себя самой. И она будет издали наблюдать за своей дочкой, потому что побоится взглянуть ей в глаза. И она не сможет набрать мой номер и попросить помощи, поскольку слишком горда, чтобы признать свои ошибки и покаяться. И она будет втайне мечтать о том, что однажды ее маленькая девочка постучится в дверь и скажет: «Ну, здравствуй, мама!»
Она будет только мечтать. Только мечтать…
