…Планета выглядела странно, даже невозможно для планеты с такой регулярной орбитой и прочими параметрами всякой уважающей себя планеты. Но форма ее была настолько же неправильной, насколько правильным с точки зрения землянина было все остальное. Больше всего озадачивал колоссальный и монолитный горный хребет, деливший всю планету пополам; он тоже выглядел неправильно даже с такого расстояния; неправильной была сама его правильность, которая наталкивала на мысль об искусственном происхождении. Но кто мог создать сооружение таких титанических масштабов? Этот монолитный хребет казался чем-то чужеродным, вроде кометы, превосходящей размерами планету, в которую она врезалась, но не разбила на куски, а увязла в ней. А на самом верху хребта, на его остром, словно заточенном гребне, стоял дом, утвердившись фундаментом, похожим на перевернутое V, на обоих склонах хребта, – правильный, обычный, нормальный, славный земной дом. Но потому, что он был здесь, на гребне, в космосе, откуда расстояние до Земли нельзя было выразить хоть сколько-нибудь рациональным числом, он тоже был неправильным. «Да что здесь вообще правильно?!» – всякий раз спрашивал себя Нортон, однако дом этот повергал его мысли в какой-то паралич; он забывал обо всех остальных странностях планеты, о своих довольно печальных обстоятельствах и во все глаза всматривался в дом. По одному склону хребта к дому тянулось множество извилистых дорог, и все они вели в дом, а дорог, которые бы вели из него, не было ни одной. Как Нортон догадался, что дороги ведут только в дом, но не уводят из него, он и сам не знал, но все обстояло именно так, в этом сомнений не было. Это был вход, а выхода не было; это было очень страшно, но не имело абсолютно никакого значения, потому что…
Заныл какой-то зуммер, Нортон вскинулся и энергично потер давно небритое лицо ладонями. Он перестал считать, сколько раз видел этот сон, когда тот из кошмара, однажды посетившего его года два назад, превратился сначала в ежемесячное, потом в еженедельное, а после и в ежесуточное зрелище. Примерно тогда же Нортон перестал ломать голову над диковинной природой планеты и над истоками своего кошмара; теперь, занимаясь рутинными делами, которых у навигатора современного корабля не так уж много, он размышлял только о том доме. Похоже, это было единственное жилье на планете; в целом же, вопреки всем своим странностям, планета выглядела вполне пригодной для жизни. Там были леса, реки и озера, поэтому Нортона удивляло, что ни на дорогах, ни около дома он никогда не видит ни единого существа. Прежде он объяснял себе, что это всего лишь сновидение, которое не обязано следовать каким-либо правилам. Но в том доме было нечто не вполне уловимое, но столь для Нортона притягательное, что он забывал и о несуразности его расположения, и о подозрительной необитаемости этого жилья и планеты, и о своей миссии, и даже о том, что все это – лишь его сон. Потому что больше всего на свете он хотел попасть в этот дом.
Когда дом приснился ему впервые, он несколько суток прилежно изучал звездные атласы и пытал навигационные сканеры и мониторы. Как и следовало ожидать, на миллионы и миллиарды миль вокруг ничего подобного не было, да и быть не могло. Тут, в космосе, как и везде, где он бывал прежде, все было правильное; разное, удивительное, но всегда правильное. Все, что было неправильным, было обречено, погибало и разрушалось. Чтобы развеять последние сомнения, Нортон перерыл всю доступную информацию о строении планет и столкновении планет с кометами, и, разумеется, убедился, что планеты из его сна в принципе быть не может. Она противоречила всем известным законам, а значит, существовать не могла, а значит, не существовала, и точка. И он махнул на планету рукой и почти забыл о ней, пока однажды она не вернулась в его сновидения, а потом еще и еще, пока не осталась в них насовсем.
А потом связь с Землей оборвалась, и восстановить ее не удалось. Вот тогда-то Нортон окончательно уверился, что больше всего на свете он хочет попасть в этот странный дом на этой странной планете, даже больше, чем вернуться на Землю. Он забыл и о своей миссии, и о том, что планета была невозможна и потому не существовала, и принялся прокладывать новый курс. То, что произошло с ним, ведь тоже невозможно: те, кто придумал миссию и построил корабль, тоже считали невозможным, что связь прервется, иначе бы они не затевали миссию, не строили корабль и не отправляли в нем человека через всю вселенную, на самый дальний ее край. А раз уж Нортон оказался за пределами возможного и вторгся в область невозможного, то следовало отбросить все старые законы и найти новые. И он прокладывал курс, следуя своей интуиции и желанию оказаться в странном доме: войти, сесть в покойное кресло у камина, положить ноги на низенький дубовый стол, отхлебнуть из тяжелого широкого стакана и смотреть на медленный оранжевый огонь, пока сон не смежит ему веки и не погрузит в желанное отдохновение от трудов. Ведь он так устал, он просто нечеловечески устал, проделал миллиарды и миллиарды миль неизведанными пространствами космоса, чтобы очутиться здесь, так близко к заветному месту. Он заслужил этот отдых! – и Нортон снова и снова прокладывал новый курс, а потом менял его, возвращался к прежнему и всегда – ждал наступления условной корабельной ночи, чтобы заснуть прямо в рубке и снова увидеть дом и, может быть, себя, шагающего к нему по одной из множества дорог, открывающего крепкую калитку и входящего во двор, как после целого дня честных трудов входит в свое владение его полновластный хозяин. Правда, себя в этом сне он никогда не видел, только странный дом на невозможной горе на несуществующей планете. Дом, милый дом.
Той ночью Нортон даже не успел увидеть свой сон – как только он заснул, его разбудил тревожный сигнал астронавигатора. Радары обнаружили планету, по многим параметрам напоминавшую Землю; ревун под потолком тревожно вскрикивал, огни перемигивались, а бортовой компьютер вываливал на мониторы все новые и новые данные телеметрии. Планета и в самом деле была земного типа, можно сказать, сестра-близнец Земли, и на ней вполне могла существовать жизнь. Нортон даже забыл ненадолго о вожделенном доме и весь день провел у мониторов. К вечеру компьютер подтвердил: на планете есть жизнь, тоже земного типа, белковая форма. Нортон велел кораблю следовать к планете и готовится к высадке, а сам пошел проверить скафандр и все прочее. Земной тип – это, конечно, хорошо, но одна белковая жизни пожирает другую, тоже белковую, а потому случиться может все что угодно, а рассчитывать ему не на кого. И он снова и снова проверял снаряжение, проходя бесчисленные чек-листы. Наконец, компьютер сообщил, что челнок в высадке готов, Нортон надел скафандр и побежал к шлюзу.
Он легко вскочил в челнок, подключил скафандр к его системам жизнеобеспечения, и компьютер сбросил челнок над планетой. После перегрузок и тряски челнок мягко опустился на планету, недолго помигал индикаторами на панели и сообщил, что можно выходить. Нортон открыл люк, спустил лесенку, поставил ногу на верхнюю ее перекладину и огляделся.
Местность и в самом деле напоминала Землю. Челнок стоял на поляне посреди смешанного леса; куда ни кинь взгляд, зеленая листва играет с золотыми лучами местной звезды, повисшей в голубом небе с пышными белыми облачками. Из лесу доносилось пение птиц, а потом оттуда появилась крупная яркая бабочка, запорхала над поляной, приблизилась к челноку, облетела его по той причудливой траектории, которой летают и земные бабочки, села на перекладину лесенки у ботинка Нортона, сложила крылышки и зашевелила антеннами. Нортон улыбнулся и осторожно, чтобы не спугнуть бабочку, спустился вниз.
Почва под ногами была пружинистой и податливой одновременно; Нортон вспомнил, что такая же почва была у них на ферме, у ручья, где раскинулся нетронутый луг, из-за которого отец вечно ссорился матерью, которая требовала пустить туда коров, на выпас. Отец не разрешал, и Нортон понимал, почему, а мать, видимо, нет; а потом у отца случился инфаркт, случился прямо в поле, за рулем их трактора, который и привез его домой, уже мертвого, остановившись, только когда врезался в стену амбара. Отца похоронили, амбар и трактор отремонтировали, лужок отдали коровам, а Нортона – в интернат, из которого он попал в школу астронавтов, а домой больше никогда не вернулся. Теперь он стоял на таком же нетронутом лугу, только за миллиарды миль от Земли, и думал, что отцу бы здесь понравилось, а никаких коров сюда уж точно никогда не пустят. А в следующий миг он забыл и об отце, и о лужке, и о коровах.
Из лесу выбежало широкое и приземистое и, видимо, очень сильное существо: оно было массивное, покрытое мощными костяными наростами, но двигалось легко и стремительно, словно не касаясь земли. У Нортона не было ни малейшего шанса увернуться, но тварь пронеслась мимо, даже не задев его, однако радоваться было нечему: огромным бивнем, торчащим над злобными глазами, тварь ударила челнок. Тот закачался и рухнул со скрежетом, а тварь принялась размахивать своим бивнем, проделывая рваные дыры в обшивке челнока.
Нортон отбежал к лесу и укрылся за массивным деревом, вроде дуба, наблюдая оттуда за гибелью челнока и одновременно вызывая корабль на орбите. Теоретически, передатчик скафандра вполне может связаться с кораблем, и тогда Нортону пришлют резервный челнок. Теперь нужно только стоять на одном месте, чтобы связь была устойчивой. Но стоило Нортону подумать об этом, как из кустов к нему потекло темно-оливковое чешуйчатое тело толщиной с бедро самого Нортона; у тела была массивная ромбовидная голова, и она разевала широкую и глубокую пасть с такими зубами, которые исключали вегетарианскую диету зверя. И Нортон кинулся наутек, петляя среди деревьев и кустов и надеясь, что местная страшноватая фауна даст ему передышку хотя бы на пять минут; это все, что ему нужно, чтобы связаться с кораблем и вызвать челнок. А потом можно и побегать, Нортон сохранил неплохую форму, а главное, очень хотел жить, ведь у него была цель. И он припустил через лес, который, к счастью, изобиловал хорошо утоптанными тропами. Достигнув одной из них, Нортон свернул на нее, но не успел пробежать и нескольких шагов, как перед ним на тропу из крон деревьев тяжко рухнуло нечто вроде мешка Санты – такое же красное, обширное, туго наполненное. Мешок полежал самую малость, а потом вдруг распахнулся, как зонт, весь превратившись в усаженный клыками рот, из которого текло и воняло, и двинулся к Нортону. Тот развернулся и, содрогаясь от отвращения, припустил по тропе в другую сторону.
Но и в другую сторону он ушел недалеко: за поворотом тропы стояла та самая тварь, которая исковеркала челнок. Нортон на полном ходу налетел на нее, заорал от ужаса, оттолкнулся от бивня обеими руками и прыгнул с тропы в лес. Почва здесь понижалась, и бежать было легко, однако через несколько шагов бежать стало труднее, а потом Нортон и вовсе остановился, увязнув в чем-то. Растения у его ног, вроде земного папоротника, только с красными листьями, обхватили его лодыжки и ощупывали их, карабкаясь к коленям, а прочие такие же, что росли поодаль, выкарабкивались из земли, ковыляли на своих гибких корнях поближе, тут же загоняли корни в податливый грунт и тянулись своими красными стеблями к Нортону. Какая-то крохотная зверушка, подвернувшаяся растениям под корни, была моментально ими удушена и выпотрошена. Млея от отвращения, он вырвал ноги из цепких ветвей и побежал назад, на тропу, где мерзкий мешок застыл перед тварью с бивнем, проскочил между ними и снова побежал лесом.
Бежать теперь пришлось в гору, и Нортон сбавил темп; кажется, его преследователи больше интересовались друг другом, а здесь никакой новой опасности пока не было. Нортон остановился и принялся вызывать корабль, но клыкастый мешок и тварь с бивнем, словно сговорившись, тут же двинулись к нему, ускоряясь с каждой секундой. Нортон еще заметил оливковое чешуйчатое тело на дереве над головой и снова побежал; однако силы оставляли его, и теперь он уже ковылял, а не бежал. Хищники тоже брели за ним не спеша, словно понимая, что добыча от них никуда не денется. Нортон остановился, достал пистолет и выстрели в тварь с бивнем, целясь ей в глаз, но она прикрыла его веком с костяным наростом, и пуля с противным визгом срикошетила в мешок; тот даже не вздрогнул, пуля просто исчезла в нем, не причинив никакого вреда. Нортон сунул пистолет обратно в кобуру и заковылял дальше. Тут впереди показался просвет, у Нортона открылось второе дыхание, он наподдал и через несколько секунд оказался на обширной поляне, даже не на поляне, а на опушке.
Лес кончился, и до самого горизонта тянулась холмистая пустошь, поросшая густой травой и кое-где купами невысоких деревьев. А прямо перед Нортоном, ярдах в ста, стоял дом – низенький, но крепкий и основательный, со стенами дикого камня, окнами-бойницами, обнесенный высоченным забором из массивных двутавровых балок, вверху заостренных и даже заточенных до ослепительного блеска. Нортон оглянулся на преследователей – те стояли на границе леса и пустоши, не уходили, но и за ним не следовали. А за забором тоже кто-то стоял и делал Нортону приглашающие знаки рукой. Тут и твари за спиной, словно что-то сообразив, двинулись к Нортону, и он припустил к дому. К забору он и его преследователи добрались почти одновременно, но Нортон все-таки выиграл несколько секунд. В заборе распахнулась неприметная калитка, Нортон проскользнул внутрь, и калитка с лязгом захлопнулась перед носом тварей.
Нортон упал на колени, а потом повалился на бок. Его грудь разрывалась от боли, горло сводило судорогой, его тошнило, все мышцы дико болели, но он понимал главное: он в безопасности. Теперь он сможет вызвать челнок и вернуться на корабль. Но сперва…
Нортон открыл глаза и посмотрел на своего спасителя. Крепкий еще старик, в темно-синем бушлате грубого сукна и таких же брюках, тельнике и рыжих флотских сапогах, он стоял у забора, курил коротенькую трубку и разглядывал тварей, едва не нагнавших Нортона. Потом он набычился и топнул ногой; твари попятились, и так они пятились, пока не скрылись в лесу. Старик удовлетворенно хмыкнул, повернулся к Нортону и ткнул в него чубуком трубки:
– Видал? Боятся меня. Ну, проходи, раз пришел! – и старик зашагал к дому, а Нортон кое-как поднялся и последовал за ним. Проклятый передатчик молчал, Нортон не слышал даже треска атмосферных разрядов, ничего, мертвая тишина. «Приехали», подумал Нортон, а больше ничего: он вымотался до предела, а еще с ним столько всего случилось за такое короткое время, что на что-либо большее он был просто неспособен.
Старик усадил его за стол, поставил перед ним низкий широкий стакан, плеснул в него темной жидкости из зеленой пузатой бутылки, сам отпил основательно прямо из горлышка и сообщил:
– Жарко нынче! – поставил бутылку обратно на стол, вышел в другую комнату и чем-то там загремел, напевая без слов.
Нортон пригубил из своего стакана и чуть не выблевал: пойло было отвратительным на вкус и дико крепким, ему бы сейчас воды. Передатчик по-прежнему молчал, а когда Нортон открыл его панель, то понял, почему: корпус передатчика был полон зеленых жуков, которые прямо на глазах пожирали провода и платы. Он захлопнул панель, поднял стакан и выпил до дна, а потом схватил бутылку и сделал еще несколько глотков из горлышка. «Вот теперь точно приехали», мелькнуло у него в голове. Он поставил бутылку и уставился невидящим взглядом перед собой.
Пойло подействовало быстро: Нортон взбодрился, усталость его как рукой сняло, мысли прояснились, а настроение стало приподнятым, совсем как в детстве на Рождество, когда отец был еще жив. Заминка с челноком и неувязка с передатчиком показались ему пустяками, и он принялся с интересом осматриваться, как-никак, инопланетная жизнь, впервые в истории, ну и дела! В комнате были только стол, два стула и низенькая кровать, покрытая лоскутным одеялом. Над кроватью висела небольшая картина или карта; Нортон пригляделся к ней и тотчас же вскочил из-за стола, подбежал к кровати и во все глаза уставился на картину.
…Горный хребет, очевидно, искусственного происхождения, монолитный, титанических размеров, казалась чем-то чужеродным, вроде кометы, превосходящей размерами планету, в которую она врезалась, но не разбила на куски, а увязла в ней. А на самом верху хребта, на его остром, словно заточенном гребне, стоял дом, утвердившись фундаментом, похожим на перевернутое V, на обоих склонах хребта, – правильный, обычный, нормальный, славный земной дом. К нему по одному склону вело множество дорог и троп, а из него не уводило ни одной. Это был вход, а выхода не было; это было очень страшно, но не имело абсолютно никакого значения, потому что…
Сзади послышались шаги. Нортон обернулся и увидел старика, а тот посмотрел ему прямо в глаза так, что Нортон понял: старик обо всем знает. И старик понял, что Нортон обо всем знает, и сказал только:
– Нашел? – и Нортон кивнул, а старик хлопнул его по спине.
Рявкнула сирена, Нортон вскинулся и так ударился обо что-то головой, что из глаз посыпались искры, а по лбу потекло горячее, но он даже не обратил на это внимания. Это был сон! Черт побери, это был сон, фантом, призрак, обманка! Его снова провели, как мальчишку! Сначала – золотыми горами и неувядаемой славой, заманили в эту гребаную миссию и на эту консервную банку, а теперь обманывают этим чертовым домом, милым чертовым домом, которого якобы нет, нет и нет! Да будь он трижды проклят, если он этому поверит! Есть, есть и есть! И он принялся колотить кулаками несокрушимые панели управления, роняя на них черные капли и выкрикивая: «Дом! Милый! Дом!»
апр.2222
ID:
874409
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Поема
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 03.05.2020 06:18:56
© дата внесення змiн: 04.05.2020 17:57:15
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
