Море давно уже перестало удивлять нас своей мощью. Оно будто состарилось и впало в старческий маразм. Набеги волн всё чаще напоминали последние вздохи умирающего сумасшедшего. Я вслушивалась в их тревожное шипение и с трудом сдерживала слёзы. Море умирало.
Я ощущала боль каждой ракушки на дне этой бескрайне нелепой лужи посреди огромного материка, и сердце моё сжималось от боли и досады. А ведь ещё вчера здесь, на этом самом месте море танцевало безумную самбу, веселилось от души, пело песни и дышало всеми своими лёгкими . Взглядом я пыталась нащупать дно. Глинистое и до смешного скользкое дно. Но его не было. В последние минуты жизни море искало утешения у отдыхающих, беспечно прогуливающихся вдоль линии прибоя. Оно хватало их за ноги, жалобно шипя и извиваясь в мучительных конвульсиях. Но никто не обращал внимания. Внешне, вода выглядела совершенно обыкновенно и поводов для паники ни у кого не наблюдалось.
Но я знала правду. Уже три часа я сидела на пирсе, свесив ноги навстречу умирающему морю. Эти три часа я умирала вместе с ним. Сердце стучало уже не так ритмично. Дыхание всё чаще прерывалось. Мы сроднились в этой безумной агонии всемирной печали и трехмерного одиночества. Мы понимали друг друга, и от этого дышалось немного свободнее.
А ведь ещё вчера я жила и пела вместе с ним. В моих глазах плясали отражения тысяч лун. Я была одной из них. Серебряная луна в момент своего очередного рождения. И голос мой звучал, подобно струящемуся свету. Из самого сердца. Ещё вчера не было ночи. Не было боли. Вчера и сегодня. Две отдельно прожитые вечности... А ещё… Не было страха. Но зачем об этом? Море умирало. Я слышала жалобную песню обитателей морских глубин. Это был реквием. Возможно, Моцарт. Я плакала, смешивая слёзы с солёной горечью обречённой воды.
Тысячи голодных чаек клевали его глаза. Чайки были заодно с миром. Они устраивали дикие оргии на его уставших морщинистых веках. Море щурилось. Оно прощало их. Каждую секунду оно прощало своих мучителей и даже иногда улыбалось. А я не понимала такой отрешённости. Злилась и впадала в истерику. Рыдала у него на руках и умоляла проявить хоть немного жесткости. Но море устало за тысячу лет показывать характер. Оно ласково шептало мне слова утешения. Уверяло, что всё идёт своим чередом и такова жизнь. Что чайки так же нуждаются в его глазах, как я – в свете потухающих лун. А я понимала, что умираю вместе с ним, что мои собственные чайки с нескрываемым интересом вглядываются в мои всё ещё широко открытые глаза и ждут момента, когда в них погаснет отражение лун. И страх сковывал мои движения. Он впивался длинными скользкими пальцами в горло и в пол силы душил в изысканном стиле маньяка-эстета.
А люди равнодушно проходили мимо, и даже собаки с их чувствительностью к человеческой слабости спешили по своим собачьим делам, едва проявляя интерес беспрерывным вилянием хвоста.
И я поверила в неизбежное. Вдохнув на полную грудь солёного жизненного потока, я смирилась с отторжением. Бежать было некуда. Всё шло своим чередом. Ещё вчера я смеялась, купаясь в мелких радостях мира, упиваясь улыбками мимолётных прохожих и танцуя самбу на берегу жизни. Ещё вчера был день. И он был наполнен смыслом. И жизнь была другая – новая и совершенно не похожая на правду. Движения – плавные, слова – тихие, взгляды – влюблённые…
А сегодня я умирала на берегу уничтоженного моря. Обитатели моей души пели реквием. Скорее всего, Бетховен. И движения мои стали резкими, слова всё чаще срывались на крик, а взгляд устремлялся в небо.
Я поверила в неизбежное. Закрыв глаза и протянув руки в надежде на снисходительные объятья мира, я сделала первый шаг. И только волны ответили мне взаимностью. Море поглотило меня. Приняло жертву и исцелилось. Зашипело и с несвойственным для инвалидов неистовством бросилось на ничего не подозревавших людей. Даже собаки разбегались в разные стороны, едва успев поджать хвосты.
А я плавно опускалась на глинистое и до смешного скользкое дно. Обитатели морских глубин пели мне колыбельную. Я ждала завтра. Когда волны вынесут меня на берег, когда возобновятся безумные танцы, и тысячи лун снова отразятся в моих широко раскрытых глазах. Когда я буду рождена струящимся светом. Из самого сердца. На берегу самого живого моря…
