Железные ржавеют розы,
ветра покачивают цепи, –
король покойный, Гамлет грозный,
лежит в фамильном страшном склепе.
На троне Клавдий – славный малый,
добряк и тихий подкаблучник.
Над замком реет стяг линялый,
внизу дородный дремлет лучник.
Привычно пасмурно и сыро,
и воздух сер, как паутина, –
лишь колокол гудит над миром,
святого славя Валентина.
Выходят девушки простые
отдаться краткому веселью.
Шумят всю ночь валы морские,
и едко пахнет солью, сельдью…
Глядит монахиня Мария
(в миру – Офелия) из башни
на вязы мокрые, нагие,
на узкие полоски пашни,
на дальний огонек харчевни –
и вгляд бездумно равнодушен;
цветок в молитвеннике древнем
между страницами засушен.
Ее отец – торговец рыбой,
а брат в Блуа, не то в Париже…
(Он кончит плахой или дыбой.)
А мать была блудницей рыжей…
Сияет лаской лик пречистый,
священник Деву молит звучно
о благоденствии Отчизны.
Но все и так благополучно.
Исчезли призраки былого,
спокойно в королевстве датском,
вполне прочна его основа,
соседи с ним в союзе братском,
нет ни войны, ни Фортинбраса,
страна живет по распорядку
и звездного не жаждет часа
и мирно клонится к упадку.
В Совете ерничает Йорик.
Жизнь в целом сделалась гуманней,
как пишет в Хронике историк
(хоть перспективы все туманней),
чернь подзабыла вкус кровищи
и повторяет слово «принцип».
…В бедламе спит какой-то нищий –
себя во сне он видит принцем.
