|
Память – это история. А история у Цветаевой начинается со дня сотворения мира.
Через снега, снега –
Помнишь голос, звучавший ещё в Эдеме?
Это твоя слуга
С тобой говорит, Господин мой – Время.
(«Через снега, снега…»)1
Поэт ощущает себя вне времени, его голос, как ему представляется, звучал ещё от начала – всех времён, прорываясь «через снега, снега». И, тем не менее, Цветаева называет себя «слугой», а «Время» величает своим «Господином».
Композиция данного четверостишия подразделяется как бы на два дистиха: первый чарует своей певучестью, мелодичностью, напоминая песни сирен – из древнегреческих мифов. В этом смысле сравнение удачно, на наш взгляд, ещё и потому, что элегическое двустишие (дистих) возникло и особенно культивировалось в античном стихосложении. Но, пожалуй, наличие двух рифмованных строк в строфе – единственное, что сближает цветаевский «дистих» с античным.
Во втором двустишии, не утратившем мелодичности, звучит меньше волшебства, но чуть больше покорности, вообще несвойственной Цветаевой. С другой стороны, подобное обращение к «Господину – Времени» напоминает снисходительно-покорную Шахерезаду из восточных сказок. Цветаева перенимает этот тон, этот вековечный женский закон «уступая победим», и с чисто женским лукавством покоряется «Господину – Времени».
Слабой женщиной сначала говорит Марина в стихотворении «Хвала времени»:
Гикнуло – и понеслось
Опрометями колёс.
Время! Я не поспеваю.
(«Хвала времени»)2
Здесь в поэте говорит не только слабая женщина, которой даже и физически сложно поспевать за «Господином», путаясь на бегу в складках широких юбок, но и простой земной человек, могущий не успеть в своей жизни осуществить задуманное, но, самое главное, и поэт, которому архиважно успеть сказать своё бессмертное слово.
В летописях и в лобзаньях
Пойманное… но песка
Струечкою шелестя…
Время, ты меня обманешь!
(«Хвала времени»)3
Появляется женщина, не только заранее ведающая о том, что её обманут, но и заранее готовая простить этот обман, заранее покорная, а лучше сказать, уже знакомая с этими, уже не новыми
… Новшествами… – Пуст кувшин! –
Время, ты меня обмеришь!
(«Хвала времени»)4
А здесь она попроще, почти что обывательница, мещанка, заведомо знающая, что её обвесят, «обмерят». Ей кажется, что сосуд Времени («кувшин») намеренно либо преждевременно – прежде всех времён – кем-то опустошён.
Но, меняясь в этом времени в галерее женских чувств и характеров, Марина всё же понимает главное – свою особую роль в романе с «Господином - Временем»,
Ибо мимо родилась
Времени! Вотще и всуе
Ратуешь! Калиф на час:
Время! Я тебя миную.
(«Хвала времени»)5
Следует отметить, что библейская тематика в творчестве Марины Цветаевой недостаточно полно исследована в отечественном литературоведении. В основном рассматриваются библеизмы из её произведений. Так, например, И.А. Шмелькова исследует цветаевские библеизмы в лингвистическом аспекте, применяя, тем не менее, и литературоведческий метод.6 М.В. Серова рассматривает поэзию М. Цветаевой с точки зрения влияния на неё религиозно-христианских идей.7 Даже такие именитые цветаеведы, как А.А. Саакянц8 и В.А. Швейцер9, ограничивались лишь некоторым обращением к библеизмам и библейским образам Цветаевой.
Память поэта хранит отголоски далёких библейских времён. Только трактует Цветаева события тех дней с присущей ей страстью:
Спор Иосифа! Перед тобой –
Что – Иакова единоборство!
И глотает – с улыбкою – вой
Молодая жена царедворца.
(«Иосиф»)10
Библия показывает Иосифа благочестивым юношей, отвергнувшим домогательства жены своего хозяина, начальника телохранителей фараона.11
Но Цветаева усматривает в поступке Иосифа иное, а именно – борьбу невинного юноши с искушением.
Важно отметить, что Цветаева практически всегда довольно свободно и легко рушит раз и навсегда установленные каноны. Она свято блюла свои «догматы», оставалась верна своим «законам».12 И в свете этого образ Иосифа Прекрасного для неё – отнюдь не образ ветхозаветного святого, а облик вполне земного грешного человека, со всеми его – земными – страстями, заблуждениями и противоречиями. Отметим, что и другие библейские образы Марина Цветаева рассматривает через ту же призму.
Будучи сама земной женщиной, Марина искренне полагает, что внутренняя борьба Иосифа с его плотским влечением к жене Потифара гораздо более остра, глубока и жизненно важна, чем имевшая место быть ранее борьба его отца Иакова с самим Господом.13 Иаков борется с Богом, но какое дело до этого Цветаевой, коль скоро она сама имеет неистребимую склонность к богоборчеству, коль скоро она всю свою жизнь в вечном споре (до «последнего спора») с окружающим миром, коль скоро для неё все тяготы мира – «вековечная сухомять»14, которая и не нужна ей, если в ней нет искреннего чувства, искреннего слова.
Именно поэтому Марина Цветаева так смело и почти дерзко вторгается в мир библейских персонажей, беззастенчиво заглядывая в глубины души ветхого человека, вынося на свет Божий самое сокровенное и столь ревниво оберегаемое от посторонних глаз. Таким образом, выстраивается своя, особая «библия», и в ней установлены свои «каноны» и «догматы», свои «заповеди» и «евангелия».
Важный момент, роднящий Цветаеву с Иосифом – служение своему господину. Для Иосифа это Потифар и, конечно же, Сам Господь.
– Бедный юноша – я, вижу сны!
И служу своему господину.
(«Иосиф»)15
Для Марины господин – это Время, это Бог, это и крылатый гений поэзии.
Это твоя слуга
С тобой говорит, Господин мой – Время.
(«Через снега, снега…»)
Когда же, Господин,
На жизнь мою сойдёт
Спокойствие седин,
Спокойствие высот.
(«Когда же, Господин…»)16
Можно с уверенностью сказать о том, что практически все библейские образы (и библеизмы) из произведений Цветаевой уместно рассматривать в свете теории прецедентного текста. Вот что отмечает по этому поводу Н.М. Орлова: «Прецедентные ситуации генерируются двумя основными типами библейских сюжетов. Ситуации, где воплощаются мотивы, связанные с семейными или любовными отношениями, часто становятся основой для прозаических произведений, выполняют текстообразующую и сюжетообразующую функцию; особенно продуктивны они в порождении смыслов любовной лирики, поскольку их матрицы содержат концепты-репрезентанты ‘семья’, ‘любовь’, ‘женственность’, ‘ревность’, ‘измена’ и т.п. Важное условие для реализации прецедентного потенциала ситуаций этого типа – наличие в библейском нарративе женских образов. Второй тип ситуаций – тексты, повествующие о знаковых событиях Ветхозаветной истории, о проявлении Божественного промысла, о борьбе человека со страстями, о его «разговорах с Богом». Прецедентный потенциал этих ситуаций находит смысловые рефлексии в лирике философского характера, а номинанты их ключевых концептов прочно вошли в лексико-фразеологическую систему и в пословичный фонд».17
Но не только и не столько сам Иосиф интересен поэту. Немалое внимание Цветаева уделяет и самой жене Потифара. К сожалению, Библия не называет её имени, но для Марины эта женщина так же жива и осязаема, как и Мария Магдалина, Марфа, Марина Мнишек, Наполеона Камерата, царевна Софья, Офелия и др.
Более всего жена царедворца фараона в цветаевской «библии» напоминает мачеху Ипполита Федру из древнегреческого мифа. Однако главное отличие в том, что супруга Потифара хочет всего лишь позабавиться с молодым рабом.
Царедворец ушёл во дворец.
Раб согнулся над коркою чёрствой.
Изломала – от скуки – ларец
Молодая жена царедворца.
Голубям раскусила зоба,
Исщипала служанку – от скуки,
И теперь молодого раба
Притянула за смуглые руки.
(«Иосиф»)18
Для избалованной и скучающей жены Потифара позабавиться с молодым рабом – то же, что и изломать «от скуки» ларец, голубям раскусить зоба, исщипать служанку. В её действиях не нужно искать глубоких мотивов: ею не движет любовь или испепеляющая страсть. Её желание продиктовано скукой и, возможно, неудовлетворённостью семейной жизнью. Но для Цветаевой она всё же «сестра по крови», потому что – женщина.
С мифической же Федрой ситуация иная.
Ипполит! Ипполит! Болит!
Опаляет… В жару ланиты…
Что за ужас жестокий скрыт
В этом имени Ипполита!
Точно длительная волна
О гранитное побережье.
Ипполитом опалена!
Ипполитом клянусь и брежу!
(«Федра. 1. Жалоба»)19
Внутренний мир древней женщины, безусловно, имеет отличия от внутреннего мира женщины – современницы Цветаевой. Но Марина убеждена в том, что и женщины других эпох не менее пылко отдавались во власть чувств.
Федра трепещет от страсти, но трепещет отнюдь не от скуки, в отличие от жены Потифара.
Эта страсть
… – Не похоть! Не женского лона – блажь!
То она – обольстительница! То Психеи лесть –
Ипполитовы лепеты слушать у самых уст.
(«Федра. 2. Послание»)20
Федра тяготеет к Ипполиту и душевно, ведь не случайно упоминает о Психее – олицетворении дыхания, души.
Цветаева не обходит своим вниманием в основном тех персонажей, к кому память потомства, на её взгляд, не совсем справедлива или вовсе несправедлива. И это один из «канонов» её «библии».
Память – это и личность. Память – это и масштаб этой личности. Может ли быть масштабной женщина без имени, как, к примеру, жена Потифара? Безусловно, это образ вполне заурядный, с той лишь оговоркой, что для Цветаевой она интересна именно как женщина. Другие же образы, может, и менее значимые для потомства, но оставившие неизгладимый след в памяти потомства и ставшие праматерями, также находят отражение в цветаевской «библии».
Так, к примеру, в цикле «Отрок» появляется образ Агари Египтянки, рабыни Сарры, жены Авраама.
Согласно Книге Бытия, бесплодная Сарра решила совершить своеобразную подмену, усыновив ещё не родившегося Измаила, сына Авраама от служанки Агари. Но Агарь, забеременев от своего господина, стала презирать свою госпожу. В результате Агарь была наказана изгнанием в пустыню. Однако Ангел Господень вернул её обратно. Вскоре Агарь, вернувшись и покорившись Сарре, рождает сына Измаила. Позже, когда и у Сарры рождается сын Исаак, возникает вопрос о первородстве. На этот раз уже Измаил насмехается над Исааком. Агарь вторично спасается бегством в пустныю вместе с Измаилом. (Бытие 16: 1 – 16, 21: 9 – 21, 25: 12 – 18)
Простоволосая Агарь – сижу,
В широкоокую печаль – гляжу.
В печное зарево раскрыв глаза,
Пустыни карие – твои глаза.21
(«Отрок. 3»)
Роль Агари в Ветхом Завете неслучайна. Через неё Авраам продолжил свой род за пределами Израиля. И эту роль в цветаевской «библии» она видит сама, очевидно по вдохновению свыше:
Забывши Верую, купель, потир –
Справа-налево в них читаю Мир!22
«Справа-налево» писали не только евреи, но и арабы, чьей праматерью и была Агарь, по представлению Цветаевой. Неслучайно мусульмане почитают и многих христианских и иудейских святых, в частности Авраама, отца Измаила.
Орлы и гады в них, и лунный год, –
Весь грустноглазый твой, чужой народ.23
И именно Измаилу предначертано было стать родоначальником, вождём этого народа.
Пески и зори в них, и плащ Вождя…
Как ты в огонь глядишь – я на тебя.24
Ввиду особой роли Агари неслучайно её хранил Бог, предоставив возможность искупить грех гордыни.
Пески не кончатся… Сынок, ударь!
Простой подёнщицей была Агарь.25
И именно простая подёнщица, ввиду её важной роли, занимает особое место в «библии» Цветаевой.
Женские образы в цветаевской «библии» предстают перед читателем во всём многообразии своих чувств и характеров. Для Цветаевой эти женщины являются такими же живыми и настоящими, как и исторические персонажи. Галерея ветхозаветных и новозаветных женских образов представлена через призму цветаевского восприятия. Изменившая Адаму Ева, надменная царица Савская, воскресшая и по-иному взглянувшая на любовника и мир дочь Иаира, растрачивающая себя в своей безоглядной любви к Христу Магдалина, ревнующая к любви Спасителя свою сестру Марфа – каждый библейский эпизод представляет собой отдельную историю в «библии» Цветаевой, построенной, как и сама Библия, – стихами.
Но самое главное в любом женском образе для Цветаевой – это потребность женщины в любви, желание быть любимой. Для Цветаевой смерть лучше, чем отсутствие любви. До конца дней своих Марина Цветаева сохранила уверенность в том, что
… женщина, в любовной науке
И Овидия и Сафо мудрей.
(«Все Георгии на стройном мундире…»)
ID:
262573
Рубрика: Проза
дата надходження: 31.05.2011 04:51:04
© дата внесення змiн: 20.11.2011 18:08:44
автор: Андрєєв
Вкажіть причину вашої скарги
|
