Это вполне новогодняя история, поэтому появление ее сейчас, в сезон зимних праздников, вполне объяснимо, в отличие, например, от нарративного импульса («вдруг захотелось рассказать»). Хотя, признаться, в последние года три, а в этом году особенно, новый год как праздник довольно сильно поблек; он выцвел, как старая фотография, и, по большому счету, утратил для меня свое былое значение. А настроение, которое по привычке сделалось сначала пред-, а потом и окончательно праздничным еще в начале декабря, не хотело называться иначе как «рождественским».
Но та же привычка снова подвела: все пред-, а потом и окончательно праздничные дела, вроде елки, подарков и застолья под бой часов, достигли своего пика к ночи на 1 января, истощив тем самым запасы физических и финансовых сил для полноценной встречи праздника истинного, не просто дня смены да и лет, а годовщины смены эр, наступления нашей с вами эры. Очнувшись от этого наваждения, устыдился предательства и пообещал себе настоящее Рождество устроить уже в следующем году – но теперь, но пока, но все еще речь пойдет не об этом.
Итак, это вполне новогодняя история. Ничего не стоит снять трубку, набрать номер и выяснить у папы с мамой, с чего она началась. Но эта точность, как и участие родителей в самой истории и выяснении деталей, лишит ее главного элемента такой истории. Она не будет больше чудесной – а даже светский советский праздник Нового года этого не исключал, а, напротив, подчеркивал.
…то лето было таким же знойным, засушливым и счастливым, как и всякое лето моего детства. И, как всякое лето моего детства, оно проходило в селе Александровка на берегу Днепро-Бугского лимана. Все немногое, что сохранила моя память о тех нескольких годах, и все многое, что о них сочинило мое воображение, изложено в книге «Димкины хроники» https://www.facebook.com/egobelletristika. Поэтому я не буду сейчас живописать роскошь сельского лета на самом южном, широком и привольном краешке Украины; скажу лишь о том, что в книге лишь упоминается, но имеет значение для этой истории. Тем летом такое обычное дело как помощь родителям и бабушке с дедушкой по хозяйству приобрело какой-то новый смысл. Я слышал разговоры взрослых об этом, они вели какие счеты-расчеты, но я ничего в них не понимал, да и не хотел понимать: это было невыносимо скучно, потому что речь шла о выращивании лука, которым и засеяли тем летом чуть весь наш обширный огород.
Однако те разговоры имели ко мне непосредственное отношение: на моей ответственности оказались какие-то грядки, за благополучие которых мне было что-то обещано, кажется, я получил невероятно щедрый и соблазнительный посул. Так или иначе, но мне пришлось заниматься теми грядками все лето, пока лук не превратился из тонких ярко-зеленых перышек, торчавших среди зловещих серебристо-синих листиков лебеды и щирицы и ядовито-оранжевых хитросплетений повилики, в целую гору золотистых луковиц. Кажется, формой она напоминала японскую гору Фудзи-яма, потешая очевидным противоречием горы и ямы; теперь, наверное, я бы заметил в ней сходство с Одинокой горой, а не с японским вулканом. Потом эта яма-гора исчезла, луковая и прочая ботва вместе с кучами иссохших бурьянов были сожжены, огород опустел, пришла осень, и я возвратился, а точнее, был возвращен в Херсон, и отправился, а вернее, был отправлен в школу.
Как это часто бывает с детскими воспоминаниями, в них о том лете появились аккуратные пробелы. Закрою глаза – и вижу слепящий блеск солнца в небе, слепящий отблеск солнца на поверхности Лимана, его ровное и тихое дыхание, временами приносившее бурю, шторм, гром и молнию! Луковая тема проходит по этим образам где-то в самом низу, как строка биржевых котировок, запускаемая во время выпуска новостей: и буквы, и цифры слишком мелки и летят слишком быстро, чтобы их разобрать, однако понятно, что где-то есть биржа, ценные бумаги, котировки… Вот так и с луком: был, да сплыл. С ним не связано ничего важного, ценного или досадного; может быть, тем летом это горе луковое было для меня бременем, мучительной обязанностью, однако память услужливо и благополучно все это забыла. К моему детскому летнему счастью это не имело отношения – а вот его-то, тогда безотчетное чувство-ощущение, ровное и тихое, как дыхание Лимана, я теперь помню прекрасно.
А потом прошла осень, наступила зима и уже сформировавшаяся привычка создала сначала пред-, а затем и окончательно праздничное настроение. В душе появилось сладостное предвкушение, возможно, свою роль сыграл и тот щедрый посул, полученный летом над луковыми грядами, но я не помню, а лишь предполагаю. Так или иначе, но в урочное время в нашем доме появилась елка и утвердилась на капризной треноге томно-салатового цвета; этой треногой я умудрялся прищемить себе пальцы до синевы под ногтями каждый новый год, а также и в другие времена года, когда доставал ее с балкона и превращал в миномет, который то и дело с лязгом складывался и хватал меня за пальцы.
Как только пробили куранты, я покосился на елку – нет, ничего. Чудо происходило ежегодно, но никогда на моих глазах: подарки появлялись под елкой из ниоткуда и только на утро; пока я не лягу спать и не усну, чуда не произойдет. Я отвел глаза, но спать не хотелось, предвкушение чуда превратилось во вкушение праздника, какой тут сон! – Но покажите мне ребенка, который сможет снова и снова не бросать взгляд по новогоднюю елку, надеясь застать врасплох миг возникновения подарков. И я вновь покосился на елку и заметил, как одна из ее ветвей качнулась и замерла. Вот оно! Ведь все мы сидели за маленьким столиком у телевизора, метрах в трех от елки, никто из нас не мог к ней прикоснуться! И я метнулся к той самой качнувшейся ветке и обнаружил на ней маленькую тяжелую вещицу, самую изящную вещь, которую я когда-либо держал в руках, с замиранием сердца ощущая ее своей, но главное – ощущая себя свидетелем, даже соучастником чуда. Тогда, знаете ли, летняя беззаботность протяженностью в 3 месяца и размером с Днепро-Бугский лиман чудом мне не казалась, а вот такие моментальные дела – еще как.
Это были часы, настоящие наручные часы. Назывались они «Чайка», сообщали о себе, что они на 17 камнях, что само по себе было невероятно таинственно, а еще они несли на белом циферблате, окруженным серебряным рифленым кольцом, крохотного велосипедиста. Спортсмен в красной жокейской шапочке и пресловутой желтой майке лидера вовсю крутил педали еще одной моей детской мечты, велосипеда. Он стремительно несся куда-то, кажется, набирая темп с каждым оборотом колес, а заостренные черные стрелки отсчитывали не что-нибудь, а само время, с раз и навсегда установленной скоростью…
А дальше было так. Закончились зимние каникулы, я пошел в школу, в положенное время звонок и расписание отправили меня на урок физкультуры, куда нельзя было появляться ни в каких часах. Поэтому они остались в кармане моих школьных брюк, в раздевалке, и через 45 минут часов не стало. Их больше не было ни в карман брюк, ни на полу, ни в портфеле, нигде. Они пропали бесследно, растворившись в пространстве точно так же, как однажды из него сгустились, повиснув на качнувшейся под их тяжестью ветке сосны…
Разумеется, был у нас в классе человек, которого неизменно подозревали в таких проделках, и никогда он не был пойман или уличен. Когда родители перевели его в другую школу, кражи прекратились, и это стало единственным доказательством его причастности и вины. Признаться, с ним, с этим доказательством происходит в моих воспоминаниях то же, что и с теми луковыми грядками. Память услужливо «затирает» этот момент: ведь мирские грубость и пошлость, упрятанные в юридические формулы или очевидные в сельском труде, лишат эту историю главного элемента, который не исключал даже Новый год, такой светский и советский праздник. Эти пустяки ничего не значат – значение имеет одно только чудо.
09.I.2021
ID:
900769
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Вірш
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 09.01.2021 22:02:51
© дата внесення змiн: 09.01.2021 22:02:51
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
звісно, пригадалась і власна історія поцупленої мрії. тато іноді дарував мені речі, які не можна було купувати дітям мого віку - неймовірну яскраво-рожеву помаду, наприклад. вона мала такий густий пудрово-нудотний аромат, а ще - чудовий ніжно-голубий футлярчик із золотистим написом «Жизель». маленька дев’ятирічна дівчинка носила її в кишені, як заборонену таємницю, що єднала її із татом дивним вироком «ненормальності». помада прожила в такій атмосфері рівно один день. після демонстрації чуда подружкам помада ще більш чудесним чином... зникла, випарувалась, пропала. лишився спогад, що його ви розбудили своїм годинничком. дякую
