Cух был день и люди были сухи,
В воздухе резвилась стрекоза.
В городке распространились слухи,
Что Любовь Петровна умерла.
В день фанфарный залпов в честь Победы
Ликовал народец, позабыв, в чью честь –
Ветераны наши в форму счас одеты.
И забылась тут же траурная весть.
А Любовь Петровна, в майский саван облачась,
И прикрыв глаза на шумное гулянье,
На забвение совсем не огорчась,
Приняла, как дань, последнее молчанье.
Две однополчанки вспоминали
Кенигсберг, Потсдам, Смоленский лес.
Как свинец они на грудь встречали,
Партизанский лес, смолу, обрез.
За бутылкой мутной самогона
Дядя Федя ус жевал и гнал слезу,
Вспоминал как он, парнишка с Дона,
В сорок третьем Любу повстречал в лесу.
А она лежала, посуровев,
Со свечой, оплывшею в руке,
Распрямивши тоненькие брови,
Лишь морщинки вились по щеке.
Сослуживцев шепотные речи
Молча слушала она, лежа в гробу.
Бледная, заплаканная свечка
Гарь выплескивала в грязную трубу.
А наутро Любу хоронили,
Три товарища за гробом шли.
Ни одной слезы не проронили,
Закопали молча и ушли.
Слухи исчезали в некрологе,
И про смерть судачила толпа.
Три товарища стояли на дороге,
Что к могиле Любиной вела.
