Я скажу тебе "Здравствуй, отец",
а ты не узнаешь...
Мне родимыми стали пятна озябших ворон;
на разорванной в клочья груди остывающей пашни,
где любая из жертв поростает до срока быльём…
Бездорожье сменяет безмолвье,
Не песен, не плача
Пряжа судеб любимых - сплетенье дорог и венков…
Пробегает строка, безучастно кивает болванчик,
Стёрто нёбо до крови чужим мне теперь языком…
Ключевины, отец, не находят пути на поверхность;
и питают живою водою чернильную марь:
чтоб дотронуться к небу;
а небо теряет в размерах,
и становится
не
до
ся
га
емо…
Слепота накрывает, отец:
на глазах умирали
столько раз, что пришлось занавесить их
плотным холстом;
а под ним заблудилась душа
и рыдает ночами,
и так страшно однажды узнать -
чья она и о ком…
И проспорив ветрам, гнётся остов, грубеют покровы.
Чем уродливей ствол, тем трагичней прощанье с листвой.
Пусть беду никогда не узнать
по дороге к порогу,
но у счастья, отец, взгляд остался, по-прежнему - твой.
И мой младший…
А впрочем, не стоит...
Неузнаны немы…
Не таких создают вдохновенно, чтоб после любить…
Оседание пепла не есть очищение неба,
Там где крылья в цене превосходит крепёжная нить…
