На третий день он кричал. До хрипоты, до боли, до судорог в мускулах. Он кричал, словно весь окружающий его интуитивный мир оглох от стыда и безрассудства. Кричал после трёх дней непрерывного молчания и отчуждённости в бежевых стенах какой-то столичной гостиницы. Господи, эти ковровые дорожки, разъедающие и коридоры, и комнаты в гласном воздухе многоэтажного хозяйского приюта. Странно, что администрация позвонила мне спустя сутки, будто ожидала от него следующих действий, намёков на продолжение сюжета. О его размышлениях писать бы очерки, только до них не добраться. Истина была где-то рядом, вот-вот я собирался ухватить её за холодные фаланги пальцев, но приехал в гостиницу спустя неделю, потому что билет на Рождество купить невозможно. Вот тогда мне и сказали, что он умер.
Немного ранее, в заснеженных окрестностях постылого пейзажа, напоминающего сказочный восторг финских провинций (если не замечать асфальт и рождённую в нём резину), мои ноги забрели в первую попавшуюся больницу. Ситуация оказалась крайне безвыходной, если заставила меня обратиться за помощью к ненавистным эскулапам. Зрение становилось хуже, близорукость приносила в дар черты размытой панорамы. Линзы надоедали своим постоянством, изо дня в день делая медвежью услугу моей всеобщей оптической разочарованности. Отрезок томительной хандры ограничивался утренним и вечерним обрядом – целыми днями скользкий кусок из прозрачного материала позволял мне забыть природную слабость и давал нечто большее, чем периферийное видение и осязаемый свет.
Волей чудесного случая, или предрешённой судьбы, я так и не заговорил о своих проблемах ни с одним доктором. Присев на мягкую лавку около кабинета офтальмолога, я заметил рядом пребывающего в задумчивости А. Впоследствии, я всегда встречал его в подобном образе – человека, ожидающего на станции подходящую электричку. Протянув руку, его можно было пощупать – но он находился не здесь, и всегда одёргивался, когда я совершал попытку с ним заговорить.
Я всего лишь спросил его про очередь в кабинет. Он пришёл в сознание, и медленно стал всматриваться в мои глаза. Чувствуя неловкость, я что-то продолжал болтать, но А. сделал жест правой рукой, будто требуя от меня молчания. Потом он приблизился ко мне, продолжая всматриваться в глаза – мгновение, и он приложил свои пальцы к моим вискам, и сквозь сильную зудящую боль в голове моё зрение стало моментально улучшаться.
Чудо ли, навязчивая фантасмагория или пылкость детских мечтаний, вот только я отчётливо помню его хмурое багровеющее лицо, которое все дальше удалялось в хроническом одиночестве больничного коридора. Я мог рассмотреть любую деталь окружающих меня механизмов, любого человека, стремглав пробегающего в туннель озарения. Броситься прочь – и заново ощутить в палитре мыслей контрастные силуэты, живые изображения, дыхание незнакомых мне портретов. Но это было после того, как А. молча ушёл - я не успел опомниться и отблагодарить сказочного целителя.
Потом были похождения в больницу и безуспешные поиски А. Мне не только хотелось отблагодарить его, нет – мне хотелось узнать этого человека, спросить его обо всём на свете, поговорить на важные, как мне казалось, темы. Неделями просиживал драгоценное время в чуждом для меня месте, как однажды споткнулся об молодого фельдшера, который загадочным вопросом остановил меня на выходе. Тогда я и узнал, что чудотворца зовут А. и что про него ничего более не известно. Он появляется внезапно, и тотчас выздоравливают безнадёжно страдающие люди. Было ясно, что парню велено помалкивать, но моё любопытство от этого разгорелось синим пламенем.
А. не был приятным собеседником, временами грубоват и правдив, он отбивал парой фраз всякое желание общения. Я познакомился с ним в той же больнице, застал его в той же медитативной позе, чересчур высветляющей всю внеземную сущность этого человека. Он не был рад мне, и всячески уклонялся от убогих попыток благодарения и предсказуемых, подавляющих разум вопросов. А. позволил носиться за ним по пятам, если мне это и вправду интересно. Это потом в моей голове родилась идея написания книги об этом волшебнике. И эту идею я постепенно хоронил в минорном небытие впечатлений.
Я видел, как он помог молодому солдату избавиться от кошмаров и ужасов войны, которые преследовали его во время засыпания. Он вернул спокойствие в душу, и силу в руки, и тот заново обрёл неиссякаемую охоту к жизни и смог, наконец, предаться мечтаниям во время просмотра какого-нибудь старого мультфильма из детства.
Я видел как он вернул молодого папу буквально с того света, дабы тот смог прожить счастливую жизнь вместе со своей семьёй. Видел, как он вылечил женщину от рака, студента от СПИДа и вернул пару лет молодости бабуле. Я переживал каждый момент, запоминал каждую эмоцию, радовался быстрой спешке убегающего прочь горя, которое вытесняла здоровая и прекрасная жизнь. Я ощущал себя лишним, совсем ненужным и неспособным кому-либо действительно помочь. Но это прошло. С тех пор я делал то, что в моих силах и не жаловался на обделённость небесных подарков или наоборот, их пресыщение.
Прошло несколько недель, с того момента, как он исцелил первого человека на моих глазах. А. стал заметно общительнее, быть может, я оказался первым человеком, который отчаянно хотел с ним поговорить. Вернее, первым настойчивым человеком.
Мы шли по снежной тропе городского парка, лёгкий ветер разрисовывал снежинками видимый горизонт. А. поинтересовался моей жизнью. Я рассказал ему, что подрабатываю в театре и мечтаю помогать людям так же, как он. Потом была улыбка, молчание, и подбежавшая к нему с детской площадки девочка, которая укрывалась за его широкой спиной от снежных лепёшек друзей. А. взял её на руки и всмотрелся в розовощёкий невинный восторг. Маленький шрам на лбу девочки исчез вмиг, как вдруг она провела варежкой по лбу А. и сказала, чтобы он вернул его обратно. Описать удивление волшебника невозможно, а девочка была совершенно спокойна, будто знала А. все свои шесть лет.
И потом я пытался плавно подвести его к разговору о сущем, Всевышнем и невозможном. И в этот раз, и во все предыдущие он либо мягко уклонялся от ответа, либо вовсе молчал. Да, я очень хотел узнать хоть что-нибудь, хоть каплю из того океана исходных данных, запрещённой информации, непостижимого материала, крепко устоявшегося на задворках несоизмеримой Галактики. Узнать, хоть и для бестолкового удовлетворения любопытства, но узнать. Переступить земное рутинное эго и воздвигнуть нерукотворный памятник своей осведомлённости. Выпучить горделивые глаза и устремиться в том самом направлении, которому я бы следовал, даже если бы не знал абсолютно ничего.
А. усмирял мои грешные (или масштабные) аппетиты, постепенно обучая меня некоему меланхоличному спокойствию, пусть даже бомбы шумят у нас за спиной. Если я что-то спрашивал, он непременно узнавал зачем. Если я в чем-то был не согласен, он принимал моё мнение и уходил куда-то в себя. Если я задавал слишком много вопросов, он отвечал на самый простой, или указывал мне на превышение лимита и подростковое воспитание.
Я очень много воображал и на деле совершенно не знал этого человека. Мне казалось, что я провёл вместе с ним целую вечность, порхающую над обречёнными числами, а оказалось, что он мне уделил всего лишь четыре дня. А. сказал, что я не должен посвящать ему свою жизнь и советовал вернуться к первоначальным целям и желаниям. Я вернулся в театр, и на пару недель оставил своего загадочного товарища, чтобы не испытывать его душу на прочность.
Потом я готовился к спектаклю. За день до премьеры исполнитель главной роли не явился на репетицию, что вызвало определённый резонанс в мыслях режиссёра. Бог его знает, куда он подевался, только спустя сутки я узнал, что у него дочь больна лейкемией, и что ей катастрофически не хватает денег на лечение. Так уж устроена система жизнеутверждающей доброты – догма вымогательства и кратковременной наживы. Естественно, оборудование иностранное, большие затраты на лекарство и т.д. И всё-таки спасение жизни ребёнка стоит денег, и если их у вас нет, получается, никто никого не спасёт.
Помню, он играл на фортепиано грустный рождественский мотив, когда я вырвался к нему из толпы вокзальных перебежчиков. Он улыбнулся и бросил играть, ещё не услышав от меня ни слова. Мы отправились в ту самую больницу, где очередная душа стремилась взмыть в бескрайнее небо.
А. дождался, когда девочка останется одна и медленной походкой отправился в палату. Не представляю, что с ним произошло в тот самый момент, когда он взял её за руку и увидел всю детскую невинную картину жизни. Что он почувствовал, когда практически безжизненное тело, так сильно молящее о нежности скорого выздоровления, поделилось с ним россыпью блуждающего страдания, постепенно затухающего в бессильных мыслях. Что она открыла ему – истину или темноту, и была ли настоящим откровением, хранившим свой образ на пергаменте священного текста? И почему мой добрый знакомый, волшебник по имени А. вернулся из палаты, словно призрак, восставший из земли, и резко падая на колени, хватался за своё сердце, взвывая в белый потолок поликлиники.
Он не смог спасти девочку. Точнее, я узнал от её отца, что дочери по-прежнему плохо и денег все ещё не хватает. Я видел его болезненный вид на протяжении недели, но ни разу не заговорил с ним. Я ходил в ту самую больницу и видел А. сидящего у палаты, размышляющего и будто преодолевающего невыносимую боль. Однажды он попросил меня помочь ему добраться до кровати девочки – я и не мог представить, что у него совершенно нет сил для нескольких шагов. Я отвёл его до кровати, где он выскользнул из моих рук и упал прямо перед ребёнком.
Увидеть бы суть истины, зажать в крепкие объятия посланника божьего, и разведать все заоблачные секреты. Я так и не встретил горящий куст в пустынном пейзаже, летящего свитка над головой или горшечника, упускающего из рук глину. Мне явилось нечто большее – целитель безымянного народа, мессия человеческой надежды. Но кто он для небес? Избранник или предатель? Чем больше я узнавал этого человека, тем больше отдалялся от внятного ответа.
Он сопротивлялся. Сначала я не замечал этого, но в момент его резкого подъёма было ясно – ему что-то мешает, что-то не пускает помочь бедной девочке. Я помогал ему, как мог – приносил воду, поддерживал его бессильное тело, пока он пытался прогнать болезнь. Девочка страдала, определённо ей становилось хуже на глазах – она плакала и не могла избавиться от навязчивого страдания. Мне хотелось остановить А., только бы ей стало легче – но я заставил себя отвернуться и смотреть в окно, наблюдая за сверкающей молнией в гоноре холодной грозы.
Она поправилась. Не мгновенно, не за один день, но выздоровела. Новый год она встречала в кругу родной семьи, у тёплого камина с долгожданными подарками в блестящих упаковках. Девочка не помнила своего волшебника. О болезни она узнала от родителей, которые до сих не могут поверить своему счастью и, скорей всего, на подсознательном уровне ожидают чего-то плохого, что явится взамен.
«Бог создал человека, но всё равно остался одинок» - это единственная фраза, которую А. произнёс после случая с девочкой. Ему становилось хуже, с каждым днём, проведённым около него, я чувствовал окутавший его холод и разглядывал призрачные движения тела. Он исчез на три дня, после чего мне поступил звонок из гостиницы.
Не представляю, каким образом он узнал мой номер, и как его интроверсию занесло в совершенно беспокойное место. Самое ужасное, что после произнесённой печальным голосом директора фразы «Он умер» я задался вопросом: «Почему ты выбрал гостиницу, да ещё в столице?». И только после этого, я смог собрать размышления воедино и признать некое поражение волшебника перед небом.
Я рад, что встретил Рождество вместе с ним. Столица оказалась приятной и по-настоящему сказочной (всему виной сугробы снега). Не представляю лица прислуги из гостиницы, когда А., здоровый и бодрый выходил из своей комнаты, расплачиваясь за номер и отдавая ключи. Всему виной банальная необразованность, когда люди не способны измерить друг другу пульс. Забавно, что один человек вырывает жизнь из оков смерти, а другой не может отличить их между собой.
Ему снились кошмары, три дня и три ночи безостановочные повторы невразумительных для меня образов и набросков. Он твердил о ветвях миндального дерева, о разбитой посуде в комнате своего дома, об огне и гневе. Он ворчал себе под нос, но морозный ветер приводил его в ясность и мы продолжали обсуждать мою бестолковую жизнь.
Я знал, что рано или поздно он должен обрести покой, и святая истина, которую я желаю узнать с момента нашего знакомства, была отпущена вкупе с пустым любопытством. Теперь его жизнь представляла для меня не божественную судьбу, сотканную нитками облачного свода, но судьбу бунтаря, который действует в противовес законам природы и чаяниям души. В тех же линзах, и в том же обличии, я размышлял о том, что Бог, как и человек, разнообразен и живёт (именно живёт) в тон своему настроению. Но мы что-то утеряли на отрезке чудесного времени. Может быть, на планете живёт очень много людей, от чего ценность жизни каждого стремится к нулю. А. ценил каждого, чего я не мог сказать об отношениях людей, да и самого себя тоже.
Я ждал его всю жизнь. И теперь мы гуляли в свете праздничной гирлянды около колючего дерева и наблюдали за радостными красными лицами. Моё зрение было плохим, но я отчётливо мог рассмотреть множество вещей. И совсем не важно, что А. был порождением моих фантазий, ведь было Рождество, и горела звезда, пока дети водили хороводы вокруг городской ёлки.
ID:
703307
Рубрика: Проза
дата надходження: 27.11.2016 21:37:03
© дата внесення змiн: 27.11.2016 21:37:03
автор: Antoshka
Вкажіть причину вашої скарги
|
Як корова "язиком" злизала - кажуть в Україні! Киньте вже ту вражу, Анте, переходьте на державну... Моє щире Вам побажання! Не Гоголь же! 
Це для вас вона вража, для мене - мова дитинства. Якщо якась свиня, що ховається за червоною цеглою, нагадила усюди де могла - це не значить, що треба ненавидіти мову, яка повинна об'єднувати людей, а не чіпляти ярлики і нагадувати про гріхи її користувачів 
Скоро напишу 
Мені сподобалось 
