Хаотично блуждающие, невнимательные, сосредоточенные на внутренних глубинах, взгляды их никогда не завязывались в узел. Даже самый простой.
Всё, что было у них на двоих — это пунктуальный автобус. Единственный пунктуальный автобус в этом городе. Каждое утро он вёз их в пространство чужого мира. Который, впрочем, каждый из них уже считал своим. Как и сам автобус.
Они были совсем разные. Единственное, что было в них похожего — так это шрамы, неаккуратно заштопанные неумелым, безалаберным хирургом. У неё — над коленкой, у него — над локтем.
Однако шрамы жили собственной жизнью.
Его — всячески красовался и, рычаще, отпугивал окружающих. Не позволяя короткому рукаву футболки даже на миллиметр прикрыть свой блеск и заставить сомневаться в собственной глубине.
Её — стыдливо прячась в комнатах длинных узких юбок, не давал им подниматься на тот же самый миллиметр. Чтобы не выдать себя, не быть осмеянным, отвергнутым, устрашающим. Если же по какой-либо причине ему приходилось выглядывать из укрытия — он тут же требовал немедленной защиты её мягких, опущенных, как бы невзначай, рук. Тогда, надёжно скрытый от посторонних глаз, он мог дышать вольно. Быть свободным.
У его же шрама Свобода была другой. Он привык питаться чужими взглядами, изредка подглядывая из-под равнодушно-напускного, гордого вида. Мгновенно улавливая потоки прикованных к нему импульсов — он успокаивался. И снова становился свободным. До нового голодания.
Единственное, что их объединяло — это то, что оба не чувствовали абсолютно никакой боли... Ровно до того момента, пока в одно утро, её шрам был настолько сонным, что потерял бдительность и не заметил, как его коснулся чужой взгляд. В тот момент тянущая, ноющая боль, потерявшаяся годы назад — нашла дорогу.
Впрочем, их по-прежнему ничего не связывало.
Только воскресшие ниточки давно забытых шрамов тянулись друг к другу, силясь образовать морской узел.
клас
