История одного жеста
Посвящается Анне – Мари
Часть первая
1. Дождь в Болье. Завтрак. Двое
Дождь лил третий день кряду и улицы Болье – одного из самых ярких, в короне Ривьеры бриллиантов, были непривычно пусты. Пик сезона давно прошел , и гостей на лазурном берегу поубавилось, те же, что выбрали для путешествия на юг Франции прохладный февраль, наверное, как и я, склонялись к интроверсии и ленивому созерцанию безлюдных ландшафтов.
Цель моего приезда была рациональна: я хотел завершить в Болье свой последний роман. В урбанистическом аду мегаполиса это было сложно, к тому же сытая жизнь рантье не только уплотнила мое тело, но изрядно укрепила лень, отчего творческий процесс все чаще приобретал улиточные темпы. Ничто так не развращает человека моего склада, как фармазонский кошелек. Сравнивая старческие потребности с банковским счетом, я приходил к утешительному выводу, что добраться до дна моего кошелька непросто – там с лихвой хватит и на пять пышных похорон, и на место в раю. В придачу, еще останется и на домик в Крыму, где–нибудь в горах, среди высоких деревьев, вдали от людей… Главное, чтоб подальше от Ялты. Там память о кораблях, набитых тревожными людьми; о юности и пасмурных, поддернутых алым , сумерках, о расстреле на будущей поляне сказок пяти русских офицеров из армии барона Врунг…нет, кажется, Врангеля. Или их было шесть? В любом случае, в красный Крым, я никогда не вернусь , точнее, ни поеду туда, ни за какие коврижки! Столько раз я проникал в мыслях за железный занавес, находясь при этом в Берлине или в Париже, что вряд ли меня удивят тараканы в советских столовых, а с ними и генерал КГБ, играющий с вором в законе в шахматы, на пляже пансионата в Форосе.
Не знаю, есть ли за пазухой у Совдепии тот пряник, чтоб меня заманить? Разве что, появится вакансия на должность директора летнего лагеря «Артек», подозреваю, там и по сей день можно находить героинь моих нескромных опусов. Я бы счел за подарок судьбы, потереть одной из них спинку. ..
Но, что проку об этом думать, идя по сонному и дождливому Болье? Я вполне рад тому, как все вышло, и не подвержен, в отличие от пьяных эмигрантов , приступам ностальгии , во всяком случае, за платок , услышав голос Шаляпина, не хватаюсь. К чему? Родина, итак, заключена в моем сердце – носильщики памяти, повсюду, куда бы я не ехал, тащут за мной ее баулы. По счастью, те совсем не тяжелы, хотя снизу доверха набиты золотом. Не тем, конечно, за которое обычно проливают кровь .
Боюсь, останься я в Совдепии – давно бы сгинул и сгнил, а так еще завтракаю. Обеспеченная старость, отнюдь не следствие пролитого, на галерах молодости, пота, в эпоху звенящей монетками бедности. Только не подумайте, будто я ни к чему не был приспособлен. Доход мой в те годы мог быть куда больше, но, увы, с монотонной работой клерка (другой не было), изо дня в день, по одному и тому же графику, с написанием скучных отчетов, сводных таблиц и прочих бесов банковской волокиты, я так и не свыкся. Вы будете смеяться, но бумажным солдатиком мне довелось служить меньше одного дня. Просидев в конторе от восьми до четырех , я подумал, что от такой работы, непременно свихнусь от скуки. Росшая на столе кипа бумаг, наводила тоску, и под конец дня, я твердо решил себя уволить, после чего облегченно вычеркнул из памяти дорогу к банку. Природа наделила меня чудной интуицией, и впредь, я умело и не раз обходил капканы и паутины мироздания, постфактум удивляясь, как те меня не прихлопнули или не схватили в липкие, паучьи объятия . Не став конторской крысой, я гуляю сейчас по дождливому раю Болье. Это ли не счастье?
В такую погоду карандаш особенно легко скользит по бумаге, и в моем, бильярдно-шаром черепе, иногда находится место причудливым метафорам.
Дождь, то мелко моросил, то срывался с неба колючим ливнем. Из-за него, мой трехдневный моцион свелся к константе. Просыпаясь ближе к полудню, я тратил поласа на утренний туалет, после чего, вооружившись зонтом, шел ланчеваться в «Сorsaire» -ресторанчик на набережной, где роль флибустьера исполнял двухметровый, одноглазый истукан из папье-маше, стоявший прямо у входа. Мой, то ли завтрак, то ли уже обед, всегда был обилен - переступать порог, за которым вкусно готовят, с плохим аппетитом, я считал кощунством. Чревоугодие тешили густой и ароматный «буйабес» и поджаренные крутоны, но я уже предвкушал, что скоро поднесут и знаменитую «b;uf en daube» - тушеную в красном вине, с травами и чесноком, говядину. Местный повар готовил ее божественно.
В то утро ресторан был почти пуст. Я вошел в зал злой на порыв ветра, что шагов за двадцать до двери, вывернул наизнанку зонт, и за мной , как за водяным, тянулся теперь мокрый след. Возясь на ходу с заклинившим механизмом, при этом беспомощно поминая черта, в конце концов, я протянул зонт и плащ гарсону, и сел за столик у окна, в мыслях, ложку за ложкой, уже поглощая любимый суп, как вдруг, сладивший с зонтом и успевший развесить над камином мой плащ - гарсон объявил о гастрономической катастрофе.
-Мосье- сказал он с сожалением- из-за шторма, рыбаки не вышли утром в море, а буйабес мы готовим только из свежей рыбы. Но уверяю вас, как только шторм…
-Понятно-ворчливо оборвал я его- дайте меню, я что-нибудь выберу.
Решив обойтись и без тушеной говядины, я заказал фаршированную ногу ягненка, салат из листьев одуванчика и цикория, и бутылку красного сухого Шато. За окном слышался гневливый рокот моря. Нависшие над горизонтом, лиловые тучи угрозливо подносили непогоде снаряды. Вот полыхнул бикфордов шнур молнии. Я зевнул и, повернувшись спиной к стихии, стал рассматривать картины на стенах, задержав взгляд на двух женщины пред-бальзаковского возраста, сидевших через столик от меня и за щебетливой беседой, поедавших, выбранный вопреки цвету волос, десерт . Брюнетка – взбитые сливки, блондинка- шоколадное суфле. Размявшись на косметике и последних новинках ухода за лицом ( даже в, без малого восемьдесят, слух мой бритвенно остр) они обсудили общезнакомого подлеца, потом эгоистичных деток, вдобавок каждая успела рассказать по скучненькой истории (это я к тому, чтобы вы поняли, насколько скрупулезен в приготовлении ягненка, шеф-повар).
2. Дежавю
За поеданием сочного мяса, я не сразу заметил седого, подтянутого господина пятидесяти с лишним лет. Вместе с ним в «Corsaire» вошла высокая девушка, примерно вдвое младше его. Я сразу оценил элегантность этой пары, и невольно на них засмотрелся, да так, что нечаянно испачкал соусом манжету. Сняв верхнюю одежду ( этот момент был упущен мной по вине соуса) седой господин, неторопливо уселся за стол. В его манере одеваться, как «небрежный аристократ», угадывался стиль «усталой элегантности», по воле Эдуарда VIII-Престолоотказника, царивший в предвоенной Европе. На мужчине был «широкоплечий» пиджак светло-серого цвета и, в тон ему, брюки с отворотами. Под воротом белоснежной рубашки виднелся темно синий галстук. Прямая осанка седого господина наводила на мысль, что кроме модных костюмов, в его гардеробе висит и парочка фраков.
Густая, без единой плеши, седина напоминала о ранней капитуляции волос с моей головы, о той, обращенной в зеркала, грусти, при виде залысин, что год за годом, упорно продвигались от лба к макушке, пока от волос не осталось лишь скромные «оазисы» над ушами и на затылке. В унисон моим мыслям нож зацарапал по бараньей кости.
Столик, за который уселась парочка, удобно разместился в поле моего зрения, но если лицо господина было, как на ладони, то черты его спутницы будто нарочно играли со мной в прятки. Мне был виден лишь ее тонкий, точеный профиль. «Если анфас столь же прекрасен, как и вид сбоку, ручаюсь, вместо бабочек, она распинает на липовых дощечках мужские сердца» –подумалось мне.
Потом я перевел взгляд на ее спутника, чье лицо показалось мне вначале смутно знакомым, затем я утвердился в мысли, что, где-то его видел. После второго бокала Шато, я пришел к выводу, что, определенно, знаю этого господина.
3. Странный жест
Ошибки быть не могло – передо мной сидел никто иной, как сам граф Сорокин, живой бандеролью, выписанный в жизнь из моей рукописи! Черт меня возьми, если не я, остро заточенным грифелем писал этот орлиный профиль, при этом, чего греха таить, допустив пару трюизмов .
Мне вдруг жутко захотелось окликнуть графа:: «Ау,персонаж, эй!», но я вовремя спохватился. При этом с моих губ успел сорваться непроизвольный посвист. Граф бросил в мою сторону короткий взгляд и мне пришлось изобразить кашель от, нырнувшего в не то горло, Шато. Покашляв и показательно отдышавшись, я приступил к новому штурму ягнятины, чувствуя, что еще кусок или два, и желудок взмолится о пощаде.
Жуя, я продолжил украдкой следить за Сорокиным, готовый с кем угодно биться об заклад , что тот обязательно закажет «рататуй». Когда же гарсон пронес мимо меня блюдо с овощным рагу, я мысленно поклонился аплодисментам невидимой публики, пришедшей в театр одного зрителя, который по совместительству являлся не только режиссером, автором пьесы, актером, но и его гардеробщиком. Мое внимание было приковано к не-знакомцу и я ловко, как мясо от кости, отсекал от него «не».
В саду запутанных, романных «тропок», судьба графа Сорокина скрывалась в туманной зыбкости, казалось, персонаж норовит ускользнуть от автора, просеяться песком сквозь его пальцы, обратиться в дымчатый силуэт, скрыться от меня в первой же подворотне.
Внимание графа занимала спутница, на манер пинг-понга, он перебрасывался с ней короткими фразами. Девушка, как мне показалось, отвечала с неохотой, вяло ковыряя ложкой в вазочке с фруктовым десертом. Как я ни старался вострить уши, но разобрать о чем они говорили, не мог.
Как только Сорокин приступил к рагу, я увидел тот самый странный жест, что в итоге приведет к финалу эту историю . Протянув правую руку к солонке и, едва дотронувшись до нее пальцами, граф вдруг резко отдернул руку и тут же повторил попытку . Солонка была «захвачена» со второго раза, но странный жест сопровождал графа весь завтрак, как будто предметы, к которым тянулась его рука, билисть током. Смакуя на языке вино, я насчитал тринадцать жестов за десять минут, раздумывая попутно над причиной подобного невроза . «Благо, рука все же хваталась за предмет, иначе- думал я - графу могла грозить голодная смерть (особенно, если «жест» был бы и «левшой»)». Мое цепкое внимание не укрылось от девушки, та медленно наклонилась и что-то зашептала Сорокину на ухо, при этом опалив мне щеки испытывающим взглядом в мою сторону .
Ей было чуть за двадцать, при этом лицо девушки все еще хранило чарующую, рассветную свежесть нимфетки. Я знал, что на таком лице не могло быть ни пубертатной сыпи, ни других каверзных отметок созревания. Ее красота напомнила дряблому сердцу о частоте, с какой оно билось в бурные годы молодости, спящей теперь вечным сном, под гранитной плитой моего прошлого. Не дождавшись, пока и граф обратит свое раздраженное внимание на мою персону я допил вино и велел гарсону принести счет.
Дождь поутих, в редком просвете неба тусклой монеткой блеснуло солнце.
4. Тучный филер
«Не упустить из виду» - эта мысль отменила мою прогулку по набережной. Через дорогу от ресторана зеленел уютный сквер с китайской беседкой. Там я и устроил свой дозор. Минут через пятнадцать двое вышли из ресторана и, не замечая соглядатая, прошли мимо него. Прибегая ко всем мерам своей неуклюжей осторожности, я покинул беседку и крадучись, от дерева к дереву, стал держаться за русских взглядом, но те, вопреки моим прогнозам насчет прибрежного променада, свернули на противоположную улицу. Учащая шаги , проклиная удушливую сытость тела, я понес свинцовый желудок к углу дома, за которым скрылись двое. Рассудив, что игра в шпика грозит постыдным разоблачением, я только выглянул из-за угла здания и, убедившись, что подследные не свернули к вокзалу, решил оставить погоню. « Они- не иголки, а Ривьера –не стог сена»,-подумал я.
Потеряться в обители толстосумов невозможно, к вечеру, как правило, все маршруты толстых кошельков сходятся в «Ротонде», являющей собой примерный симбиоз ресторана и казино, где набор калорий компенсирован выбросом адреналина - большинство нуворишей – было отъявленными игроками. Не удивлюсь, если некоторые из них лечились от лудомании. Будучи уверен, что узнать имена русских труда не составит, я спешно вернулся в «Corsaire», гадая, насколько фамилия живого героя близка к той, что в рукописи. Я хотел расспросить гарсона про этих двоих , тому наверняка что-то знал про любителя «рататуя» и его печальную спутницу.
5. Маша
Щедрый зев кошелька, из которого пальцы извлекают хрустящую купюру, приклеил к лицу гарсона участливое внимание, развязал язык. Как я и предполагал, вопрос оказался не слишком сложным.
-Русский аристократ, князь Соколов и его дочь, - доверительно произнес гарсон - каждое время года они приезжают в Болье на пару недель и, как правило, останавливаются в Гранд-отеле. В этот раз вместе с ними приехал семейный доктор, мосье, то ли Фабье, то ли Фобьер. Еще я слышал, что князь очень богат.
---Как зовут его дочь?- спросил я.
-Мария, но князь ласково называет ее «Masha». Ходят слухи, что девушка неизличимо больна и в любой момент может умереть.
-Вот как?- нахмурился я- а с виду она абсолютна здорова. Вы уверены, что князь с дочерью живут в Гранд-отеле?
-Если хотите, мосье, я уточню у жены, она работает там горничной – предложил гарсон .
-Будьте так любезны –согласился я и решив, что допрос исчерпан, вручил ему гонорар.
Доведись мне жить в большом городе, где касты водителей и пешеходов давно разрыли топор войны - шансы угодить под колеса были бы отменными. В минуты задумчивости, я также отрешен от звуков, как буддийский монах от мира, в момент медитации. Юркие, как саламандры, мысли одна за другой снуют в черепе, но к счастью, чудесный, тихий Больё едва ли предвещает мне смерть под колесами.
«Если русские поселились в Гранд-отеле- постукивая шагами по каменным кругляшам мощеной улицы, размышлял я,- мне не составит труда их встретить».
Тот факт, что фамилии князя и моего персонажа оказались птичьими, вдохновлял мою интуицию . Вдыхая всей грудью пьянящий морской воздух, я испытывал радость от того, что финиш, как никогда близок. Все складывалось как нельзя лучше, в том числе и погода: ветер стал ветерком, дождливые тучи , подгоняемые ветром, вяло поползли на север. Выступившее во всей красе солнце Ривьеры нагрело спину и освободило старичка от пальто. За пару пройденных кварталов в теле убавилось сытости, а вот ноги от пешей прогулки заныли, напомнив о подагре, часто терзающей меня в сырую погоду. Услыхав за спиной цокот копыт, я остановил извозчика и, примостившись на мягком сиденье двуколки, приказал отвезти меня к гостинице. По неслучайному совпадению я, как и русский князь, жил в Гранд-отеле.
ID:
549745
Рубрика: Проза
дата надходження: 08.01.2015 12:00:53
© дата внесення змiн: 08.01.2015 12:00:53
автор: Markusvill
Вкажіть причину вашої скарги
|
