Стремглав, как пущенная умелым охотником стрела, летит время от одной зимы к новой; тают на солнце, словно льдинки, покрывшие за ночь окошко, беззаботные деньки и вот, казалось, только вчера лишь поутру разбудила тебя первая веселая капель, как осенние лужи вновь норовят застыть, а пожухлую траву сковывают первые заморозки. Царила ли майская гроза на дворе с ее мерными перекатами грома и ослепительными вспышками молний или затяжной осенний ливень с его однообразным, непрерывным стуком по крыше, в доме золотаря отныне царила весна. В любом доме, в котором очутилась бы маленькая Марта, а девочку назвали именем прабабки, обязательно владычествовал праздник любви и веселья, так пригожа и улыбчива она была!
Девчушка, и впрямь, была на загляденье! Густые золотистые локоны послушно спадали ей на худенькие плечики дома и строптиво выбивались из-под чепца на дворе, ясные глаза ее никогда не бывали грустными или заплаканными, отчего, глядя на нее, и мать, и отец забывали обо всех своих заботах и бедах. Стройности маленькой красавицы могла позавидовать верба, коли не была б ей давней подружкой и, вплетая в косы тонкие свои цветущие ветви, и сама не любовалась дочерью золотаря. Солнышко рассказывало о ней месяцу, и тот, осторожно, боясь, как бы не потревожить сон маленькой Марты, пробирался в окна дома на окраине, чтобы убедиться в правдивости тех слов, а, убедившись, никак не мог покинуть комнаты, сидя, как завороженный, на карнизе или на краю кроватки. Все любили это создание, чистое и беззаботное, но больше всех любил ее Януш, для которого сестренка была лучшим и единственным другом на всем белом свете. Если он был рыцарем, сражавшимся с кровожадным чудищем, то она была принцессой, томящей у чудища в неволе, он спасал ее от невесть откуда взявшихся сарацинов, от прискакавших табуном турок, от старых злобных королей, вырывал ее из лап нечисти, и побеждал всех, кто хотел навредить девочке. И даже став постарше, когда Януш начал помогать отцу в его нелегкой работе, он всегда находил время поиграть с сестренкой или почитать ей одну из стареньких, потертых книжек, что так нравились им обоим. Статный да крепкий юноша и его сестра, милая и такая живая, сиживали, бывало, вечером у огня над страницами, что уносили их в мир сказок и небылиц. Кто мог сказать, откуда у золотаря, в семье которого отроду не водилось таких выдумщиков, за раз объявились и Марта, и ее брат. Януш был по-прежнему любопытен, и простой люд, глядя на него, шептался, что, как видно, малец так и не поумнел, хотя мать его столько раз заверяла всех в обратном, и просила потерпеть еще самую малость, еще месяц-другой. Только он, видать, умнеть не хотел ни в какую, и вопросы, на которые юноша не получал ответов, порождали все новые и новые, а потому, однажды о нем заговорили, сначала невзначай, а потом – более серьезно и участливо во дворце самого префекта, человека властного и сурового.
Город, который уже упоминался в нашей истории, находился в дне пути от деревушки, что служила домом золотарю и его семье. На телеге, правда, выехав из дому на заре, можно было добраться к нему до полудня, а на лошадке, поди, и того скорее. Дворец префекта, а это, несомненно, был именно дворец, стоял прямо против ратуши, в стенах которой заседал городской совет, здания массивного, с башенкой, украшенной часами, и колоколенкой. Так вот, дворец префекта был красив и величественен, под стать его законному владельцу. Одному Богу известно, с каким блеском и помпой он был украшен изнутри, но снаружи вид его радовал глаз видавших виды, а уж простолюдинов и вовсе заставлял цепенеть, разинув рты, невиданной доселе своей прелестью, и словно зачарованный стоял, бывало, прохожий, первый раз увидавший дворец префекта. Префект, статный немолодой господин, правил мудро и без опаски, кого нужно, не боялся наказать, кого нужно – отметить, умел проявить и волю, и мягкость, разумеется, там лишь, где было нужно во благо города и близлежащих деревушек. Не мне судить о таком большом человеке, а потому больше сказать мне о нем и нечего, разве только, что носил он усы и сюртук, за неимением мундира, украшенный орденами за честность, службу верную, да и за иные заслуги. И сборщики, и городовые, и дружины, и совет, и комитеты, и школы, и церкви, все это покоилось на его могучих, крепких, как у простого сельского работяги, кузнеца иль мельника, мужицких плечах. Так, значится, ратуя за покой и порядок простого человека, про Януша все ж заговорили во дворце префекта.
- Вновь, как мне доложили, этот молодой золотарь вопросами своими горожан донимает, спасу нет от него. Приструнить бы юнца по-нашему, по-военному, да в остальном – чудо, и ладный, и руки работящие, и берет еще меньше, чем отец его брал, пока не слег. А что глуп, так кто в наши времена-то не глуп, - румяный и бойкий, разъевшийся на казарменных харчах, усатый генерал с заплывшими глазками, хотел, видать, сказать что-то разумное, но осекся и вовремя замолчал, став накручивать свои и без того топорщившиеся во все стороны по-солдатски бравые усищи.
- Ваше превосходительство, как можно, мы же все здесь сплошь умные, образованные люди, а уж если разговор вести о невежестве, поразившем недугом простого обывателя, так уж здесь правоты вашей не признать никак нет сил моих, - глава городского совета, водрузивший, как положено, очки на свой профессорский крючковатый нос, единогласно считался оплотом здравомыслия и рассудительности, первым борцом за просвещение в век темных суеверий.
Давно, - продолжал он, - поручил бы докторам я этого умалишенного, да как же мне город оставить без золотаря, и без того помои на голову льются…
Конечно же, главе совета на голову никакие помои не лились, однако случай этот, произошедший где-то на окраине – а, возможно, и происходивший там изо дня в день, - настолько поразил ученого мужа, что приводить его он стал с завидной частотой, в качестве примера повальной среди горожан безграмотности, отсутствия нравов, чистоплотности и должных манер. Вообще, в отношении жителей города и деревень, находившихся в его подчинении, глава стремился использовать наиболее точные, но не всегда понятные, в том числе и ему самому, термины, словно такому ученому и мудрому человеку не пристало называть людей людьми. Так или иначе, беседа, предметом которой служил Януш, становилась все серьезнее и серьезнее, ведь, как оказалось, планы на него уже давно вынашивались в головах каждого уважаемого в тех краях человека, каждому из которых докучал юноша со своими расспросами.
- А что скажет его святейшество? – отозвался, наконец, префект, получавший удовольствие от плодотворности этого вечера в своей пышной резиденции. Седовласый предстоятель, которому уж очень давно обрыдла ересь сына золотаря, не спешил выказывать свое суждение, поскольку вне церкви был немногословен и даже несколько надменен, как могло показаться тому, кто не был знаком с его благодушием и сердечностью. Широкую его, богатырскую грудь, украшало большое красивое распятие, подаренное не то епископом, не то самим патриархом. Глаза старца неотрывно следили за всеми сразу, а уши не упускали ни одного слова, впрочем, мудрено ли это для того, кто с приходской скамьи внимал страждущим и высматривал грешников в своей пастве.
- В монастыре при нашей церкви отрок сей смог бы отречься от грешных в своем упрямстве влечений, - приятным мягким басом изрек предстоятель, заметивший, как все собравшиеся обдумывают его слова, гениальные в своей простоте, что были сродни откровению.
- И, несомненно, сим мы спасли бы душу юноши? – отметил префект, решивший, что принятие решения грозит затянуться до самого утра, - А гарантирует ли его святейшество, что простое монашье житье отобьет у юноши страсть к нелепым фантазиям и глупым расспросам?.. Так или иначе, для блага народонаселения и во избежание распространения подобной заразы, вынуждены мы обезопасить этого молодчика от самого себя, а общество от его тлетворного влияния. Страшно подумать! – префект вошел в раж и решил, во что бы то ни стало, положить конец этому бесчинству, - Страшно подумать, что ждет наш край, когда все начнут задаваться столь дикими вопросами! А ведь начнут, помяните мое слово!
На Ратушной площади давно уже стихла любая жизнь, простой люд отходил ко сну, смаявшийся от тяжкого труда и, готовясь к новому дню, звезды блистали в ясном небе, мостовая остывала от сотен пар сапог и ботинок, что околачивали ее с самого рассвета, а во дворце префекта, колышась и вздрагивая, словно от холода, горел жаркий огонь, освещая одно лишь окно.
Префект был прав, настаивая на решительных мерах против глупостей, которые Януш волей-неволей распространял. Дети, возвращаясь из школ, первыми начали одолевать своих родителей вопросами о драконе, те же в свою очередь шли в префектуру, и постоянные жалобы сделали свое черное дело. Сколько бы ни твердили вокруг, что сын золотаря – всего-то помешанный, слова его, бывало, и западали в души тех, кому он адресовал свои назойливые вопросы. Впрочем, не часто ли некая невидимая грань отделяет полоумного от пророка? Простой люд, даже самые темные из соседей прекрасно помнили урок, который преподнесла им их собственная история, и еще одну беду взамен уже наличествующих не хотел, ровным счетом, никто.
Маленькой Марте минул тогда тринадцатый год, и краса ее не померкла ничуть, а стала еще живее и прелестнее, но отца с матерью это не радовало. Совсем наоборот, они силились укрыть ее от недобрых глаз, упрашивали не выходить на люди, рядили в обноски, задумывали даже остричь ее золотистые локоны, да только дочь не далась. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь: было это летом, золотарь захворал, бабы разбрелись кто куда, кто в лес – по грибы, кто к реке – одежу полоскать, кто в поля помещичьи – на хлеба краюху заработать, а Януш в городе был, за отца трудился. И вот же, нарочно не придумаешь, угораздило в дом на самом краю деревни сборщику заглянуть; хозяин и сам бы спустился, да ослаб больно, а дочь его мягкосердечной была, вот и спустилась гостя встретить. Попала она сборщику на глаза, а тот и смекнул, что девица-то на выданье будет самому дракону впору. Не прошло и двух дней, как нагрянул к золотарю сам префект со всей своею свитой, при параде, с документами важно писаными, в карете нарядной притащился злыдень. Такова судьба простого люда, раз человеком большим сказано, раз рукой уважаемой подписано, раз печатью гербовой закреплено, так и не деться уже никуда, хочешь – сквозь землю проваливайся, хочешь – на тот свет узелок собирай, а только выполнить обязан. Вот и горе в дом к золотарю нагрянуло, мало того, что сын непутевый, так доченьку, единственную отраду дракону отдать велят. «Не плачьте маменька, не плачьте папенька, еще целых три годика поживу уж с вами, родные мои». Так пыталась Марта примирить домашних с грядущей утратой. Золотарю ж денег дали, чтоб за дочкой смотрел, голодом не морил зазря, да чтоб к красе такой охочих не подпускал, а то головы с плеч не сносить. Как не горевали они, а жить дальше нужно, никуда не денешься, каждый дело свое делал, в работе успокоение отыскивая.
А Януш места себе не находил, как зверь в клетке метался, совсем разум потерял, начали поговаривать, так не хотел он сестру свою единокровную отдать чудищу на съедение, и больше прежнего стал выпрашивать, кто что про дракона знает. Да никто с ним и словом обмолвиться не хотел, да что там, на порог не пускали. Глава городского совета назвал его буйным, предстоятель проклял одержимого, а генерал грозился шпицрутенами спесь с молодца сбить, да только никто не решался без слова префекта и пальцем шевельнуть. Отчаялся юноша, понял, что никто не поможет ему в родных краях, ни отец родной, ни мудрец седой, ни инок святой, ни герой лихой. Сидел он вечера напролет, голову до земли склонив, и думы его тяжкие терзали, куда податься, где совета спросить, чем беду верную от дома отвести. Совсем место себе потерял. Вот так же сидел он один как-то, ночь на дворе стояла темная-претемная, хоть глаз выколи, месяца, будто и не бывало вовсе, только ветер шумел в кронах да на опушке филин ухал. Как вдруг, невдалеке ветка хрустнула легонько, не успел Януш и головы поднять – вышла к огню девушка деревенская, дочь кузнеца местного, доброе было у нее сердце, любящее.
- Ох, Януш, миленький. Проезжал сегодня человек из города, у батьки моего лошадь подковать встал. Говорит, что от префектуры приказ идет, на рассвете будет, тебя в темницу бросить, чтоб помалкивал да народ не смущал. Говорит, что и работа сделана будет, и платы за нее не спросят!
Понял юноша, что медлить никак нельзя, поблагодарил сердобольную спасительницу свою, собрал, что смог, в куль, на палицу поувесистей повесил и, пока спали все мирным сном в темноте ночной, и исчез, как в воду канул. Поутру дружинники да городовые явились с приказом в дом золотаря – а сына-то его и след простыл, где только ни искали, бедолаги, у кого только ни спрашивали, пришлось им, горемычным в город воротиться не солоно хлебавши. Ох, и попало им на орехи: и от генерала, и от главы совета, даже от предстоятеля, а префект - тот и вовсе жалования всех лишил да приказал заместо Януша ямы выгребные вычищать. Но что толку, юнца-то уже не вернуть было. А в доме золотаря с тех пор совсем тоскливо стало, даже Марта - и та зачахла от тоски по брату. Оставалось ей лишь на любовь его надеяться, всякий ведь знает, что любовь – последняя в мире нашем сила, способная еще творить настоящие чудеса.
ID:
493645
Рубрика: Проза
дата надходження: 19.04.2014 21:10:06
© дата внесення змiн: 29.04.2014 09:15:03
автор: soulowner
Вкажіть причину вашої скарги
|
