Пресноводная рыба метнула икру
и ушла по ручью, не дождавшись моло́к.
Риторической жизни разомкнутый круг…
Этот мир продолжался, и время текло.
Прорицая общине чужим языком
и вскрывая холодные трупики слов,
к музыкальной шкатулке припадая щекой,
я смирился и проклял свое ремесло.
Но сомнение гнало сиротские сны.
Неожиданно ахнул пролетный мурты́ш,
слабый запах валежника плыл вдоль стены,
тривиально шуршала подпольная мышь.
Притчеслов говорит, что природа больна:
дистрофия желаний и эрозия вер.
Закрывая источник в полумраке окна,
я размыслил: «Здоров ли неназванный зверь?»
Олери́дные струны калили аша́ф,
где-то Ги́кор ступал по вершинам хвощей…
Погружая ладони на донце ковша,
я задумал этюд о природе вещей.
Ошибается притча о мерзлых камня́х,
поучая покорных, смиряя тупых;
но живущий в жестоком сиянии дня
не боится смотреть сквозь песчаную пыль.
И рождаются мертвыми боги толпы.
И мудрец, не ступающий в порченый след,
не достанется сте́рху мурахо́дной тропы,
потому что есть притча о нечетном числе.
Я коварную искренность злого «добра»
открываю как чистый колючий ручей:
изумительный вкус я едва разобрал
и назвал его притчей о третьем ключе.
Полюбились прогулки к песчаной реке
по следам тавропо́да, протянувшего слизь.
Там сидел стеклодув и гадал по руке,
и стеклянные ветры по барханам неслись.
Этот взгляд искушенный и скошенный вбок!
Чем за истину можно и нужно платить?
Чем таким расплатился всезнающий бог?
Это просто софизм о кратчайшем пути.
Разрешает ли «совесть» обижать дураков?
(Это высокомерие белых одежд!)
Так родился этюд про фальшивый аккорд
и печальная притча о талой воде.
Громко машет руками монастырский ветряк.
Он не будет услышан никогда и никем.
(О виновниках ночи. О вершинных ветвя́х.
О непо́нятой притче. О больном тростнике.)
О бесплатных советах: я выберу то,
что не значится в списке и стоит труда.
Пусть гадалка надвинет на брови платок –
мне не надо ответов. Я руки не подам.
