Все мы кем-то недолюблены, недоласканы,
Даже наша нежность рвёт на себе лацканы
От такой своей никомуненужности.
Волком не завыть бы, того гляди.
Все наши «люблю» до того затасканы,
Все мы иждивенцы, прикрыты масками,
Наша одичалость такой окружности,
Что не помещается нам в груди.
Трубочку подымешь – и вновь заходишься
Сущей чепухой. А потом выходишь вся
(Как на сцену пред благодарным зрителем)
На последней ноте из тела вон.
А его услышишь, и вновь заводишься,
Говоришь ему – ты куда торопишься?
Разве, Ангелам, вам, да Хранителям
Торопиться так – есть резон?
И сидишь потом, вся тоской увенчана –
А душа внутри– будто деревенщина,
Что глядит на город большой застенчиво,
на громадный город, поражена:
Фонари смывают неоном улицы,
И под вечер видно – они сутулятся.
На афишах снова лицо Кустурицы
Улыбается допоздна.
