обычно я приходил к ней вечером,
когда старые кошёлки, её соседки, поднимались со скамеек
и разбредались по квартирам
смотреть свои сериалы и новости, спать, умирать.
нам было по пятнадцать, и её мама часто ездила на дачу
закапывать картошку, пропалывать картошку,
поливать картошку, выкапывать картошку.
моя тоже. (отцов у нас не было).
она редко приходила ко мне,
потому что у ней был телевизор, а у меня – нет.
жить без него она не могла,
не могла без него есть, пить, целоваться, трахаться, спать, умирать.
сам я телевизор всегда ненавидел,
но всё остальное любил, так что приходилось мириться
с титаником, и американскими пирогами, и остальным дерьмом.
ничего-ничего, – говорил я себе, – зато у ней чудесные ноги,
и мамины духи, кстати, совсем неплохие, и мамин халат
с дырочками на бёдрах, груди и лопатках.
по дороге я заходил в гастроном, покупал то, на что мне хватало,
как правило, это были какие-то стрёмные вина, сладкие, карамельные,
словно губная помада, которой она пользовалась.
шёпот монаха, медвежья кровь, баккара, лидия, длинные полки каких-то
палёных кагоров, и посреди всего этого – грустная полная продавщица,
которой было параллельно, сколько нам лет, она бы и чёрту продала
своё розовое пойло, обсчитав на несколько копеек сдачи.
иногда мне хотелось чего-то серьёзней,
чем трахаться под "титаник", тогда я брал бальзам "вигор",
мы быстро напивались и долго спорили о нашем общем будущем.
оказывается, всё во мне её бесило: и зарплата курьера в пятьдесят баксов
(хотя наши мамы зарабатывали ещё меньше),
и то, что я не качался, и моя музыка, и книжки, которые я читал.
но, говоря всё это, она прижималась ко мне
так, как мало кто после неё, ну а я обнимал её,
и дырочки в её халате; понемногу проходила ночь,
пустела бутылка, заканчивались сигареты, перегревался старый телевизор,
и мы шли в гастроном, в рассвет, в будущее,
воплощённое в школьном выпускном.
у юности только одно преимущество: ты молод,
ты ещё не умеешь быть придонной рыбой,
и каждое твоё чувство – настоящее, резкое, как фотография на паспорт,
крепкое, как первые сигареты в затяжку,
большое, как мир за пределами микрорайона.
и, если говорить о любви как о смысле жизни
и о смерти как её цели, то именно тогда, и только тогда
мы умели это по-настоящему.
теперь я иногда вспоминаю её, когда встречаю на улице или в метро
стайку нервных, растрёпанных, возбуждённых подростков.
интересно, как она, – думаю, – кто её обнимает,
носит ли она халат, жива ли она вообще?
и тогда мне хочется купить бутылку, запечатанную пластиком,
может, даже включить телевизор,
курить на табуретке в форточку,
заснуть под утро на старом, разваленном ещё родителями диване,
чувствуя каждую из его пружин,
родных, как её родинки.
вместо этого я сижу трезвый в своей комнатке на чердаке,
пишу вам о ней,
ковыряя пальцем свой собственный старый халат,
и наблюдаю, как ночь, пустая, словно её глаза, катится к утру,
красивому, словно её глаза, –
кажется, они были серыми,
хотя на самом деле я не помню.
(Перевёл с украинского Станислав Бельский)
ID:
695827
Рубрика: Поезія, Поетичні переклади
дата надходження: 21.10.2016 15:34:45
© дата внесення змiн: 22.10.2016 11:56:37
автор: Станислав Бельский
Вкажіть причину вашої скарги
|
