− Хорошо нам, бездетным, − брякнул Жора ни с того, ни с сего.
− В самом деле? − недоверчиво улыбнулся я. − Алименты платить не надо, поэтому?
Жора поморщился, словно тухлятину понюхал.
- Н-ну, Евгений, что же так примитивно и банально... От тебя ли слышу? − Он укоризненно покачал головой. − Нет, дорогой мой, не поэтому. Вообрази, как ты, старая развалина, требуешь от детей или внуков того, чего никоим образом не заслужил − внимания к себе, сострадания, любви. Лежишь себе, гниешь помаленьку, воняешь, капризничаешь, а потомки и законные наследники твоего никчемного скарба, скрипя коронками, покупают дорогие лекарства и, зажав нос, меняют тебе памперсы. И в глазах немой вопрос: когда же ты, черт старый, загнешься наконец?
- С таким мировоззрением и вовсе жить не стоит, − невольно усмехнулся я и осекся. Опять ляпнул...
- Вот и я о том же, − с готовностью подхватил Жора. − Да, отчасти мизантроп, но не от рождения. Тяжкий путь познания... − он умолк. Костин «Эппл» жужжал и вертелся между тарелок перевернутым жуком.
- Ага, началось! − заорал Жора, хищно схватил телефон и кинулся в комнату. − Костя! Костя, подъем!
Я зажал уши ладонями. Я − здесь, они − там, что-то прояснится сейчас или наоборот. Они − взрослые, решительные и ум-ные, каждым движет нечто, обозначенный мотив − ненависть, честолюбие, чувство справедливости, солидарность с друзьями. А я ничего не могу предложить, даже простую злость. Ничего у меня, не осталось кроме тупой тоски.
Я им − лишняя помеха, и мое временное отсутствие пойдет на пользу делу. Разве не так?
Я забрался на стол, и это оказалось упражнением непростым, учитывая, что руки мои по-прежнему были плотно прижаты к голове (ни один звук из комнаты не достигал меня), попытался коленом столкнуть со стола бутылку с водкой, абсолютно лишнюю, однако без грохота не обошлось бы, и я оставил свое намерение. Сами свалятся. Дай Бог, чтоб не на голову кому-нибудь...
Отодвинув салатницу и пластмассовое блюдо с остатками хлеба, уселся в центре по-турецки, вдохнул глубоко, закрыл глаза...
Стоп! Водка... Избавиться от нее немедленно. Можно аккуратно сбросить ее на угловой диванчик, но пробки на бутылке нет, неряха Жора зашвырнул ее неизвестно куда. Оставить приютившего меня человека без стола и с мокрым диваном?.. Бог свидетель, не было у меня другого выхода.
Следовало проделать это быстро и не вслушиваться в то, что могло вонзиться в уши. Бутылка, на треть еще полная, с содроганием, и рвотным клекотом изливалась в чашку, смешивая спирт с кофейной гущей. Давясь, залпом проглотил мерзко пахнущую бурду, отмахнулся от прошмыгнувшего в свободное ухо торжествующего возгласа: "... подфартило нам! В трех кварталах!..", зажмурился; стол покачнулся, гремя посудой, приподнялся над полом и со второй попытки протиснулся в узкое окно.
Ночной остуженный воздух ударил в грудь, скрежетнула по ножкам стола вершинная ветка тополя, пошло ко дну, угасая, окно комнаты, где решались судьбы − моих друзей, моя и еще чья-то, уменьшилось до желтой точки, затерялось в сотнях огоньков, и приблизились в безлунной черноте звезды, древние и вечные.
Где-то глубоко внизу в мерцании затонувшего города остался и мой Коридор (пыль, фестоны серой паутины под потолком, засохшая амазонская бабочка на ковровой дорожке − жертва собственной беспечности или порыва ветра в приоткрытую дверь, пятую слева), Коридор Запертый, с обломком ключа в скважине. Традиции, ритуалы, правила, условности... К чему они теперь?..
Я мчался вдогонку за уходящим солнцем. Над островом Корфу, похожим на ятаган, замахнувшийся на изумрудные холмы Ал-бании, небо посветлело и перистые, расшвырянные верхним ветром облака окрасились снизу розовым перламутром и фуксином; над Триполи сухой горячий ветер встрепал мне волосы; выцветала и таяла низко к спекшимся в монолит пескам склонившаяся Венера, а на траверсе Танжера, когда показался из океана каленый край солнца, свалилась за борт сахарница и разбилась вдребезги о Геркулесовы Столбы.
Я поднимался все выше, и вот уже неторопливо всплывало из атлантических волн солнце, светлело, набирало растраченную за день силу; возвращалось "сегодня". (Если снизить скорость, солнце никогда не зайдет для меня). Здесь, на километровой высоте было холодно, ледяной воздух из Гренландии сбивал дыхание. Плыли подо мною поля раскрошенных зеркал в складках и полосах, тянул за собой стеклистую дорожку медлительный и валкий сухогруз, шедший в Ресифи (я так решил). Выпрыгивали из зеленых волн, играя, неутомимые дельфины.
Семи часов пополудни поднялись из вод острова Кайкос, пустынные и ветреные, с квадратами соляных прудов и старыми солеварнями среди редких потрепанных пальм. Я взял курс севернее, к россыпи Багам, небрежной горстью брошенных с Флориды к доминиканскому берегу.
Не долетая до Нассау, я снизился. Было жарко, но не душно. Поразительно, что на гладком столе удержалась в полете полупустая пачка "Примы". Но зажигалка... Зажигалку Жора положил у плиты. Курить же хотелось чудовищно.
На разглаженной вечерним штилем золоченой равнине я приметил овальное пятнышко корабля; сбавив ход, я летел теперь совсем низко; круглые ножки стла с журчанием разрезали неподвижную воду, вспугивали летучих рыб; за правую круглую ножку зацепился жгут спутавшихся водорослей; я лег грудью на край "палубы" и вытащил его. Морская трава волшебно пахла, а в ее спутавшихся бурых прядях затаилась пучеглазая креветка.
Кораблик оказался небольшой деревянной яхтой, старой, битой штормами, с шелушащейся голубой краской бортов и размочаленным такелажем, обросшей ракушками, но с мотором, неизвестно, правда, исправным ли. Парус был зарифлен, из вентилятора тянулся голубоватый дымок с запахом жареной рыбы. Я подошел к яхте на несколько саженей, завис и стал ждать. Постучаться в иллюминатор было бы, пожалуй, чересчур экстравагантно.
Судя по голосам, доносящимся из приоткрытого иллюминатора в латунной оправе, экипаж состоял из двоих − мужчины и женщины. Кто они, что делают здесь?.. На откидной банке лежали маска для ныряния и гарпунное ружье, выгоревшие джинсы сушились на гике. Отпуск на островах или способ жизни, вечное странствие?.. На палубной решетке -- алюминиевая миска с водой, тунцовый спиннинг с мощной катушкой... Должно быть, это чудесно − свой маленький дом, скользящий по южным морям, абсолютная свобода, соленые брызги, бифштексы из тунца, мозоли на ладонях, натертых пеньковыми шкотами, хлопки оживающего паруса, снисходительное отношение к прошлому, и философское безразличие к будущему. Порты с зовущими именами − Пуэрто-Плата, Барранкилья, Кингстон, Маракайбо...
Скрипнула узкая дверца и на тесную палубу поднялась молодая женщина, худощавая, загорелая, в коротких шортах и расстегнутой клетчатой рубашке. Устало опершись о планширь, склонилась над водой; упрямо заходящее солнце плавило выпуклый горизонт; мерцал золотыми искорками солнечный венчик вокруг головы утомившейся женщины. Все еще не видя меня, она вытащила из кармашка смятую пачку сигарет, выбрала одну, но спичек в кармане не нашла. Выходит, мы − товарищи по несчастью!
− Эй, Юдж! − позвала она. − Брось-ка спички! − И тут заметила меня.
− Вот это да, − проговорила она, потрясенная. − Юдж! − Она выплюнула сигарету. − Юдж, черт тебя!
Вынырнул поджарый мужчина, также очень загорелый, с розовыми солнечными ожогами на плечах; удивительные у него были глаза, васильково-синие, а лицо жесткое и обветренное.
- Что за вопли? − осведомился он недовольно и в тот же миг сам все понял. Глаза его сузились, а рука потянулась к гарпунному ружью.
− Привет, − сказал я, дружелюбно улыбаясь. − У вас не найдется спичек? − Они молча смотрели на меня, и я пояснил:
− Курить хочется − сил нет, а спички дома оставил.
− Принеси спички, Зо, − скомандовал мужчина, − и застегнись.
Его спутница, охнув и прикрыв грудь рукой, скользнула в каюту. Слышно было, как застучали выдвигаемые ящички, и что-то мелкое просыпалось и раскатилось по дощатому настилу. У мужчины дернулся уголок рта, но он не обернулся и ничего не сказал, продолжая держать меня под контролем.
− Не бойтесь меня, я просто путешественник-оригинал, − сказал я, чтобы разрядить обстановку. − Если вас смущает мое средство передвижения, то, честно говоря, я сам не понимаю, как это работает.
- Не очень-то я и боюсь, − фыркнул мужчина. − В наше время чего только ни увидишь. И вообще, все это не мое дело. − Он говорил с заметным шотландским акцентом. Получается, я общаюсь с ними на английском? А думаю на каком?..
- Да, − согласился я, − в наше сумасшедшее время... Кстати, ко¬торый нынче год, тысяча девятьсот..?
Мужчина опять нахмурился, но тут появилась его подруга (или жена?), отдала ему коробок, а Тим перебросил его мне: "Ловите, мистер!"
− Он спрашивает, какой сейчас год, − сказал он женщине. − Здорово, а? Пятьдесят второй, приятель! − Он помахал мне рукой. − Запиши на бумажке, не то опять потеряешься. И, если ты не в курсе, война давно закончилась и мы победили.
Я помахал в ответ и плавно, чтобы не напугать их, стал набирать высоту.
− Эй, а где у вас мотор? − крикнула мне, задрав голову, женщина, но Тим сердито толкнул ее: помалкивай, мол, и заметил вполголоса (но я хорошо это расслышал): "Эти янки совсем спятили. Скоро от них и на дне не спрячешься, попомни мои слова".
С высоты я видел, как выскочил на палубу небольшой пес, пятнисто-рыжий и лопоухий, завертелся и залаял, а женщина, кажется, смеялась, но я дал "самый полный", и скоро яхта скрылась из виду.
"Переложил руль" на тридцать градусов к югу, выкурил с получасовым интервалом две сигареты – не великое удовольствие на ветру и, досадуя на отсутствие бинокля, вглядывался нетерпеливо в простершуюся передо мной немыслимую даль, в неясную, изменчивую линию слияния двух величайших сфер в меркнущем сиянии уходящего дня.
Не только бинокля мне не хватало; обязательно надо будет надстроить фальшборт, леера протянуть для безопасности, палубу расширить не мешало бы − тесновато здесь, навес какой-нибудь пристроить. Но первым делом − соорудить корзинку для Ронни.
Длинная темная черточка родилась из сиреневой колеблющейся дымки, вытянулась, окрепла, выросла в гористый, в темной зелени, берег. Прошли по левому борту заросли и песчаные отмели Варадеро − истрепанные кружева ленивого прибоя и неухоженные сады (но я допускал, что то были тропические дебри, не оскверненные человеческими руками). Я ожидал увидеть тенты на песке, огни, оживление, но длиннейший белый пляж был безлюден и чист, только у бревенчатого пирса болталась весельная лодка, и копошились в ней двое в соломенных шляпах.
Еще полсотни миль на запад вдоль пустынного берега, далеких гор в синеве, необитаемых крошечных островков; усердно дымил белый пароходик, весело и жарко освещенный закатом, с танцующими парами на палубе. Эх, Георгия нашего бы сюда!.. Сигары, коктейли, мулатки, блестящие от наигранной похоти и пота, похотливые и искушенные, ром, кремовой масти "Кадиллаки" и яхты, отделанные красным деревом...
А вот и знаменитая бухта "Бутылочное горлышко", корабли на рейде, белокаменная набережная Малекон; верхушки обвисших пальм обрызганы закатным золотом, щедро облиты по верху тем же красным золотом крепостные стены, парки и сады, окунувшиеся в черно-зеленую тень; жемчужного отлива белые дворцы в барочных испанских завитушках и дома попроще, опоясанные решетчатыми балконами; подсвеченный прожектором местный Капитолий, младший близнец вашингтонского, неоновое перемигивание борделей и баров, где бездельники со всего света потягивают из высоких стаканов фирменный "дайкири", а в сизом сигарном чаду ритмично двигаются смуглые гибкие тела танцовщиц.
Сегодня мне не до них, цель моего сюда визита − небольшой белый коттедж, укрывшийся в тропическом буйном саду за кружевной деревянной оградой. Цель?.. Нет, спонтанное решение, интуитивный порыв, мимолетный каприз свободного человека, не привыкшего отказывать себе.
Стены старого "колониального" дома сплошь затянуты вьюнком, ставни-жалюзи давно не крашены, кирпичные дорожки в саду засыпаны листьями и увядшими алыми цветами; две разомлевшие пятнистые кошки дремлют на скамейке под ветвями престарелой магнолии. На просторной, с распахнутыми окнами, веранде в вечерней синей и опаловой тени сидел в шезлонге коренастый немолодой человек с квадратным лицом и характерной бородкой (седой скобочкой от виска до виска). Кажется, он спал, уронив массивную голову на грудь, поредевшие волосы растрепались, в безвольно спущенной руке − зеленоватого стекла короткогорлая бутылка (ребро вогнутого донца оперто о циновку, горлышко охвачено застывшими пальцами).
Вдруг он встрепенулся, мы встретились глазами. Покатилась зеленая бутылка, оставляя лужицы, а человек захлебнулся безумным рыдающим смехом. Мне стало страшно, я птицей взвился в небо к вновь рождающимся звездам, затем, взяв себя в руки, успокоился и неспешно поплыл на юго-восток.
...Конечно, я узнал его (а кто бы не узнал!..) Иные много бы отдали за то лишь, чтобы увидеть его. Я не считал себя его поклонником, мне даже не было жаль его, посвятившего жизнь холе и лелеянью собственного образа − крутого парня, идущего по жизни, не сгибаясь. Любитель игрищ молодецких, трофеев, добытых без риска, чужой безответной боли и крови... Нет, папаша, куда тебе до "моряка в седле"!.. Быть − намного проще и легче, нежели казаться, но если уж "быть" не дано...
Но − нет его, сдуло чистым морским ветром, и я снова в пути. Утром представится возможность добыть лучший, как утверждают, кофе − "Голубую гору Ямайки". В карманах ни пенни, так что придется пожертвовать единственной ценной вещью − водонепроницаемым "Востоком" с браслетом. Может, кто и согласится сменять на пару фунтов драгоценной "Горы".
- Оп-ля! − ударило двойным выстрелом в мозг. Я дернулся и открыл глаза. Георгий, выпятив живот и уперев руки в бока, с веселым изумлением смотрел на меня, сидящего на столе в обществе тарелок с объедками. − Товарищ, здесь посылают на Марс? Ты бы хоть лапти скинул, друг любезный. Но в целом – одобряю и поддерживаю. Налицо нетривиальный подход и здоровый нигилизм.
- А говорил, непьющий, − выглянул из-за его плеча Костя, − Но бутылочку все же прикончил.
- Где погуляли? − многозначительно осклабившись, поинтересовался Георгий. − Кого повидали?
Я осмотрелся, с трудом ворочая распухшими глазными яблоками. Ка¬кого рожна я на стол взгромоздился? Господи, как мне хреново...
Георгий предложил мне руку.
− Ну, слезайте, сэр. Вам помочь?
Усадив меня на диванчик и наведя приблизительный порядок на раз¬громленном столе, он извлек из холодильника полуторную бутылку "Чистой на березовых почках" (полезной в гомеопатических целях, по его собственному замечанию, и наверняка "паленой", по мнению Кости). Оба были бодры и возбуждены, в особенности Георгий, и я догадывался, почему.
- Хорошие новости, − сообщил Георгий, нарезая хлеб и твердую, в сальных угрях, “салями”. − Клиент проживает в каких-нибудь десяти минутах пешим ходом.
- Если машина записана на него,− уточнил Костя, сворачивая золоченую головку "Чистой" и осторожно нюхая содержимое, − если же катается по "генералке", расследование затянется. Но, девять к одному, его это адрес.
- И что дальше? − выговорил я с усилием. Губы пересохли и глотка тоже. Голова... Карусель, мельтешня и шум морской раковины.
− Ничего особенного на него не имеется. − Георгий пожал плечами. − Так, мелочевка. Коммерческий директор ООО " Минотавр", тридцати двух лет, разведен, дочке девять, проживает в пятикомнатной, гараж во дворе. Дважды проходил свидетелем по делам со стрельбой в боевых девяностых... Да, особнячок у него в Корнеевке, недавней постройки. По этой линии много не нароешь... Налоговая? − продолжал он размышлять вслух, − налоговая − вариант беспроигрышный, но у нас в тех краях надежных человечков нет. А, Константин? Нет? Жаль, жаль... Остается МВД. Кто там у нас в рядах доблестной милиции?
− Есть пара телефонов... − Костя задумался. – Для приватных, так сказать, делишек. Не хотелось бы засвечиваться. Пони-маешь? Друзей у меня там, к сожалению...
Жора неодобрительно поцокал языком.
− Друзей, друзей, товарищей... Что же ты с нужными людишками дружбу не водишь?.. Вот дурак! − воскликнул он, хлопая себя по темени. − Это же в нашем микрорайоне? Ха! Женька, ты его должен помнить! В "А"-классе, Толик Боровчук, чернявый такой, в футбол здорово гонял. Ну?
Чернявый Толик?.. Футбол... При чем здесь футбол? Не знал я почти никого из "А"-класса.. Толик... Может быть.
− Этот орел − наш бессменный участковый, − пояснил Георгий. − Встретился с ним в августе, узнал, невзирая на погоны и усы, зашли мы в кафешку, покалякали о делах давно минувших дней. Визитку мне дал на прощание, уверял, что "ежели чего, то завсегда с удовольствием". Да-с. Что бы вы без Жоры делали? Женька, жуй салат, в нем витамины, чтоб тебя...
Я согласно кивал, безмысленно уставясь в салат исполнения a la Dmitrenko: нарубленные как попало огурцы и какие-то рваные помидоры − бледная, обескровленная, искромсанная их плоть, спрыснутая щемящим уксусом, все же никогда не сочилась болью... Бог ты мой: вопящие в смертной муке помидоры!.. Но ведь все равно люди бы их жрали. Опытный кулинар точным движением овощного ножика подрезал бы где-то под зеленым хвостиком, лишая обреченные томаты и голоса, и последней надежды быть услышанными...
− А Женька-то наш... Ты глянь, накушамшись.
Георгий перегнулся ко мне через стол и, обдавая водочным жарким сопением, уставился, будто доктор на сложного пациента. А я что, в самом деле напился? Смешно.
− Ты сходи, блевани, − сочувственно посоветовал он, отодвигаясь, − сразу полегчает.
− Пойдем, Женя.− Это Костя вынырнул слева и твердыми надежными пальцами взял меня за локоть, но я оттолкнул его. − Я сам! Я сам.
Я осторожно поднялся, опасаясь взболтнуть и расплескать комнату, стол и краснорожего Жору со стаканом в волосатой лапе, сделал девять, десять... и еще четыре шага в ванную, заперся там, примостился на краю облупленной, в рыжих подтеках ванны, отвернул кран, чтобы выдавить отсюда резиновую тишину... И вовсе меня не тошнило. Просто... просто погано, и не может быть никак иначе. Но это же когда-нибудь пройдет, верно? Все пройдет − и то, и это, говорила тетка Валя. А я два года на могиле ее не был, *** В том-то и дело, что все пройдет. Пройдут все неурядицы, глядишь, и жизнь наладится... Надо же, на графоманскую рифму меня сподобило. Жорке не скажу − засмеет, сноб... Но! Имеет право.
Нельзя, чтобы все разгладилось. Неправильно. Не наладится на самом деле уже ничего. А то что же: слезку утереть, платочек засморканный выкинуть, пойти домой заканчивать заставку к ублюдочной статье какого-то Э.Замаховича о том как в нашем городе гостил проездом в восемьсот затертом году сам Илья Ефимович и даже с чьей-то хари в ресторане "Националь" сделал набросок, пользуясь за неимением иных средств, окурком, обмакиваемым в соус. А после, приодевшись, отправиться на поиски той девчонки из клиники. Не просто же так она приходила, верно? ...Подхалтурить в отделе "Советы из бабушкиного сундучка", и вообще подлатать свою жизнь, подшпаклевать, подклеить, подкрасить. И вот, уже мальчик-неунывайка с умытой физиономией бодро шагает... Куда шагает? В воскресенье на Птичий рынок, в правый его угол, мимо аквариумов с рыбами, разноцветными и глупыми, мимо проволочных маленьких тюрем с пустоголовыми канарейками и коробок, в которых серьезные котята напрасно дожидаются своей очереди на счастливую жизнь, своего "главного кошачьего билета". Вот так − в "собачий” ряд привели нас резвы ножки.
Ну-ну... Еще и сутки не миновали, холмик снегом не припорошило, а я, значит, о будущем мечтаю, о светлых перспективах? Не об этом надо бы сейчас. О другом. Совсем другом. Обратить внимание, к примеру, на стаканчик, что стоит на умывальнике. В нем немытый "Жиллет". Развинтить его, извлечь тонкий лепесток матовой стали да и употребить надлежащим способом. Воду сделать потеплее, сесть поудобнее. Смотреть, как будет капать на фаянс. Если понадобится, отзываться через дверь: "Все нормально, ребята, погодите, я на горшке." И − уплывать, уплывать густыми каплями и размывающимися струйками, по ржавым трубам, с дерьмом и гнусью, но все дальше отсюда, под ночными улицами, и замершими, будто замерзшие рептилии, автомобилями; в кирпичных и каменных наростах на теле древнего города, в их порах и червоточинах угаснут огоньки, затихнет возня...
Несущий меня болезненно теплый поток будет шириться и замедляться, но движение его задержать не сможет уже ничто. Останется позади остывающий город, и придет прохлада черной с серебром реки, сменившись вскорости розовыми и золотыми бликами, тенями и скользящей рябью, но и медленные солнечно-лунные пульсы, и тусклые жемчуга дождей на взморщенном стекле надо мною, и посторонние события за пределами потока − все растворится, затеряется в безвременье, не оставив даже случайной царапины в памяти; так будет длиться и длиться, но когда-нибудь совершенно неизбежно я окажусь в заполненном тишиной и светом океане. И будут острова, белый коралловый песок, и удивительные рыбы, и многое просто БУДЕТ.
ID:
982498
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Оповідний
ВИД ТВОРУ: Ода
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 07.05.2023 22:38:10
© дата внесення змiн: 07.05.2023 22:38:10
автор: Алексей Мелешев
Вкажіть причину вашої скарги
|
