1.
Вначале было Ничто, пришедшее из Ниоткуда. И в нем находился Он.
В блаженстве безмыслия, на внутренней границе предбытия Он словно плыл над бескрайней пустыней, но не было ни солнца, ни звезд, ни даже песка. Не было неба. Отсутствовала твердь земная. Собственно, пустыня - понятие, не удостоверенное ни единым атомом материи. Ее тоже не было, но Он овеществил ее своей мыслью. Своей самой первой мыслью. Потому что, раз уж есть он сам, должно же быть еще хоть что-нибудь. Он не умел, да и не мог говорить. Следовательно, вначале все же была Мысль.
Время и пространство находились вне его восприятия. Все равно что не су-ществовали. Он ничего не знал. Ему неведомо было даже само понятие "знать". Но так не могло продолжаться вечно, Вечность не столь благосклонна к сущим, чтобы позволить им бесконечно долго избегать неприятностей. А потому однажды возникло Нечто - врата, обозначившие собою в тот же миг край пустыни. И, хотя, миг – кратчайший, не имеющий по существу никакой реальной длительности отрезок времени, самое Время им подтвердило свое появление и, открывая путь в Великое Приключение, маятник качнулся, провернул зубчатое колесико, и дрогнуло острие стрелки... Но это - уже за пределами пустыни, или, скорее, над нею, ибо Нечто быстро росло и усложнялось. И за вратами, распахнувшимися с усилием и неохотой, было уже много чего, а именно: острый свет медицинской лампы, запачканные простыни, стеклянные и металлические блики. Звуки, запахи, ощущения. Первые движения новорожденного мира.
Всем этим феноменам еще не придумано названий, закрепляющих их свой-ства и координаты. Совершенно неизвестным пока что оставалось, является ли этот мир единым и неделимым, а если - нет, то в каких взаимоотношениях мир находится с частями и элементами, его составляющими, но, главное - с НИМ.
Ответ должен был прийти мгновенно, но все не приходил, и ОН во внезапном страхе утратить все, еще не обретенное, но в то же время и в восторженном предвкушении чего-то необыкновенного, содрогнулся, изверг из себя клейкую слизь, захлебываясь, вдохнул жесткий холодный воздух, открыл глаза. И закричал.
2.
Значительно позднее, когда Пространство стало определенным и неуклонно расширяющимся, а размеренный ход Времени – установленным единожды и навсегда, стало наконец возможным назвать дату сотворения мира - 21 июня, и поскольку особенности мироустройства оказались таковы, что главному источнику света и тепла с присвоенным ему именем собственным - Солнце не позволялось взобраться по небосклону еще выше, но можно было после этого знаменательного дня лишь снижаться, тускнея, до следующего своего временного возвышения, то день этот вполне справедливо принято называть днем летнего солнцестояния. И разве могло быть иначе?..
До четвертого от начала времен возрождения Солнца Он почти ничего не знал о себе кроме того, что обладает собственным названием или, если угод-но, именем. "Виктор" - так обращались к нему, и слово это одновременно с жизнью подарили ему двое людей, сотворивших для него мир.
"Сотворивших мир!.." В будущем, через много солнцестояний эта констатация впервые подвергнется еретическому усомнению, которое в свою очередь положит начало… Но до этого, к счастью, было еще очень далеко, и пока что Он безоговорочно верил всему, что доводили до его сведения родители и вообще все взрослые люди, какими бы нелепыми на его неопытный взгляд эти сведения ни представлялись. Он также весьма недоумевал, почему это от него самого так настойчиво требуют говорить только правду. Да разве существует на свете что-либо кроме правды? Как можно серое назвать белым или черным, а горькое - сладким? И, главное, зачем?
Но в тот самый день, в миг непредугаданного пересечения эфирных струн (так с инфернальной неизбежностью сталкиваются в безграничье Космоса две обреченные пылинки, гибелью своей рождая вспышку света) Он неблагим про-зрением обнаружил открывшуюся возможность избежать одной незначительной неприятности. Для этого требовалось как будто немногое: назвать некое свое действие тем словом, общепринятое значение которого радикально меняло первоначальную цель содеянного.
Это открытие поразило его. Практические приложения лжи раздвигали го-ризонт; Вселенная расширялась сверх мыслимых пределов, но исключительно за счет превратных интерпретаций, потому что, в отличие от скованной закономерностями и логикой Истины, Ложь ограничивалась только рамками воображения, и следствия предосудительных намерений благодаря ей смягчались вплоть до полной безнаказанности.
Взрослые люди о свойствах неправды, разумеется, знают, но никогда не используют эти опасные знания во зло. Неужели и они испытывают душевные муки всякий раз, когда возникает альтернатива - получить выгоду от Лжи, или терпеть неудобства во имя Истины? Или же эта обнаруженная в себе - не склонность, конечно, но просто возможность намеренно деформировать дей-ствительность -- присущее только ему одному, несчастному мальчику, свойство, опаснейшая и, похоже, неизлечимая болезнь?
Виктор не хотел в это верить. Он не раз слышал от родителей: "такой-то - известный врун", или "...это, конечно, ложь, и всем понятно..." Говорилось явно о других взрослых. Следовало ли понимать это так, что лживость присуща всем без исключения, только в разной мере? И чьи-нибудь родители, - Леньки из соседней комнаты, например, - такие же врали, как их сынок-губошлеп? То, что Ленька - брехун, общеизвестно, однако Виктор не считал его "порченным", поскольку этот глуповатый малец принадлежал к разнообразию эфемерных реквизитов внешней среды, а всем внешним феноменам присущи изменчивость, непостоянство, шаткое балансирование на грани достоверности, и на них нельзя было вполне полагаться. Тот же Ленька мог однажды превратиться, допустим, в какую-нибудь вещь или вовсе растаять кубиком рафинада в стакане чая, - фундаментальные законы, судя по рассказам родителей, допускали подобные парацельсовы трансмутации, но с поясняющим прибавлением: в качестве справедливой кары за непослушание и, опять же, лживость.
В то же время предметы неодушевленные также способны были притво-ряться, искушать и провоцировать простодушных и доверчивых. Вкуснейшая шоколадка могла вызвать жестокий понос, красивое стеклышко норовило порезать палец, веселый огонек спички - нестерпимо обжечь. Новые ботинки промокали в первый же дождик и вообще плохая погода случалась намного чаще хорошей. А некоторые особенно нужные вещи попросту исчезали, чтобы досадить своему владельцу. Куда, скажите на милость, мог подеваться любимый почти милицейский свисток с горошиной? Виктор искал его весь вчерашний день, обшарив даже пыльные подкроватные регионы. Нет, свисток не был потерян, а именно исчез.
Никому и ничему нельзя было доверяться полностью. Лишь две абсолютно надежные опоры существуют в этой зыбкой вселенной - отец и мама. Они - всё и навсегда.
Виктору совершенно необходима была твердая вера в их неизменность и вечность. Он и раньше задумывался над структурой мира, построенного пер-сонально для него, и она представлялась ему единственно возможной и наилучшей, а свои собственные небезупречные отношения с этим миром объ-яснял тем, что слишком мало знает и даже не умеет читать. Теперь же ему каза-лось, что совершеннейшая конструкция, внешним блеском отвлекая восхищенные взоры, скрывает тонкие, но опасные трещинки в своем основани и, что страшнее всего, он сам, будучи центральной частью этой конструкции, быть может, является самым ненадежным ее элементом.
А на периферии сознания вихлялись, дразнились и корчили рожи, подлые мыслишки-червячки, вопросы с подвохом и крамольные выводы. Напри-мер: если ленькина мама - врунья, тогда она не совсем человек. Виктор слышал недавно из уст собственной мамы нелестные суждения о соседке. Собственно, сказано было без обиняков: "Эта Галина соврет, дорого не возьмет." Вместе с тем и мама, и отец ежедневно с упомянутой Галиной здоровались, разговаривали с ней как ни в чем не бывало и даже улыбались при этом приветливо. Означает ли это, что родители не всесильны, если им приходится быть вежливыми с этой ничтожной сущностью? Отчего не сказать ей в глаза: "Зачем ты врешь? Не разумеешь, тля, кто пред тобою? Щелкну пальцами, и превратишься в муху навозную."
Сам Виктор, не имея ничего против тети Гали, так бы и поступил. Зачем дерет Леньке уши? Он хоть и ненастоящий, и придуман для развлечения Виктора, а все же и ему больно. Полетала бы тетя Галя мухой-зеленухой по помойкам с недельку, узнала бы, небось, каково это, - быть маленьким и беззащитным.
Но взрослые вели свою, непостижимо сложную игру, в которой не было твердо установленных правил, и призом за выигрыш могло оказаться нечто та-кое, что не всякому и даром надобно. Не являются ли частью этой игры и неко-торые сведения, получаемые от родителей? В частности, истории о том, что якобы происходило до его рождения, то-есть до сотворения мира.
Виктор не знал, как к ним относиться. Совершенно невозможно представить ребенком отца - огромного, надежного, пахнущего по утрам земляничным мылом, а после работы - терпким потом и впитавшимся в пиджак чужим табачным дымом. Не легче увидеть девочкой маму, тоже большую, но иначе: плавную, мягкую, с гладкой белой кожей, с каштановой тяжелой косой, которую он недавно научился ей заплетать... Воображение давало сбои; вместо детей получались уменьшенные копии взрослых, карлики вроде того, виденного как-то на автобусной остановке несчастного уродца с квадратной головой и злыми глазами.
Сознавая неразрывную связь прошлого не только с настоящим, но и буду-щим, Виктор относился с недоверием ко всему, с чем не могло совладать его воображение. Опыт прошлого подсказывал стратегию поведения в настоящий момент и предоставлял информацию для моделирования будущего. Надкусить конфету "Раковые шейки" - одно дело, а красный карандаш - совсем другое. Пока что все зубы у Виктора на месте, но в том, что они способны ломаться, сомнений нет. А вот долговязая задавака Леля со первого этажа, которой Виктор втайне симпатизировал, вцепилась зубами в незнакомую карамель, и - прощай навек передний зуб и девичья краса. Но дело не в ней, а в том, что сам Виктор не был защищен от подобной беды ничем, кроме собственной сообразительности и знания свойств мира, который ему дарован.
Получается, прошлое - самая важная на свете вещь, а его намеренное и ко-рыстное искажение - страшное и подлое оружие. К примеру, что стоит ему, Виктору, подменить приобретенное безвестным храбрецом знание злонамерен-ной выдумкой, уверив конопатую и косенькую Ирку (это ей в спину полагалось декламировать:"Один глаз - на Кавказ, а другой - на Арзамас"), в том, что, допустим, нафталин - это не только вкусно, но и полезно? Что двух едко пахнущих кружочков достаточно, чтобы навсегда избавить от косоглазия?.. А ведь поверит, глупая, проглотит отраву. И, несомненно, помрет в корчах, совсем как тот фашист в кинофильме про войну. А взрослые скажут: "Это же надо было додуматься! Дурочка какая..." И никто не догадается, что убил ее несколькими безобидными словами маленький мальчик, ее приятель. Убил просто так, из любопытства. Так же легко, как прошедшим летом оторвал у кузнечика ножку, чтобы проверить, как получится у того скакать с одной оставшейся. Сейчас Виктор понимал, что кузнечику было страшно и больно. Просто оттого, что он такой маленький, его плача никто не слышит. А он, Виктор, как выяснилось, способен не только лгать, но и причинять страдания, и даже лишать жизни, оставаясь безнаказанным.
От осознания собственного могущества, да еще такого ужасного рода, Виктору стало нехорошо. Предчувствия чего-то очень плохого, ворочаясь под грудиной, вызывали странную тошноту.
Он может быть опасным для других людей. И... и даже для своих родите-лей?..
Он не станет делиться этими мыслями ни с кем никогда. Он - трус. Но лучше уж быть трусом, чем чудовищем. Если родители узнают, что у него в голове... От него откажутся. Мама однажды грозила ему отречением и за несоизмеримо меньшую провинность. Он рискует остаться в полном одиночестве, а это хуже смерти. Он не может представить, как это - совсем один в огромном и не слишком благосклонном к нему мире, а вот смерть вообразить нетрудно: заснул, а все тебя жалеют; смерть вовсе не страшна, просто быть мертвым скучно. Значит, придется молчать, терпеть и бороться с собой. Всю свою бесконечно долгую жизнь.
Не следует, разумеется, думать, будто Виктор свободно оперировал категориями, предпосылки его были обоснованны, а силлогизмы - безупречны. Все на самом деле проще: пронесся в его стриженной под полубокс голове пестрый вихрь образов, всплеснулся страх - на несколько неприятных мгновений, и погас, укрощенный волевым решением, первым из многих важнейших решений, предстоящих ему в будущем. И Виктор успокоился, схватил подаренный сегодняшним утром замечательный грузовичок-самосвал, почти настоящий, из железа с резиновыми колесами, выбежал из комнаты и, где вприпрыжку, а где, скользя по волнистому линолеуму как по льду войлочными подошвами своих уже тесноватых тапочек, помчался по длинному, словно улица, коридору в самый его конец, где справа от облупленной двери в туалет находилась дверь еще более замызганная, ведущая в ленькину комнату.
За тяжкими раздумьями о нелегкой своей планиде Виктор едва не позабыл, что сегодня - четвертый по счету день его рожденья, случающийся, увы, один раз в году, и мама, отправляясь в "Гастроном" за тортом, посоветовала имениннику пригласить приятеля к вечернему чаю. А еще ему не терпелось похвастаться новым самосвалом, самым лучшим на свете.
ID:
979958
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Оповідний
ВИД ТВОРУ: Дума (билини)
ТЕМАТИКА: Сюжетна лірика відносин
дата надходження: 12.04.2023 00:52:20
© дата внесення змiн: 12.04.2023 00:52:20
автор: Алексей Мелешев
Вкажіть причину вашої скарги
|
