Первое небо,
на которое наступлю,
плотно прижмётся к хрупкому хрусталю
иллюминатора, и голубая твердь
обозначится в равной мере как жизнь и смерть,
Испытывая на вечность, усиливая восторг….
Затем два крыла осторожно забросят в меня восток.
В пространстве воздушного страха о внеземном
я стану беспёрым журавликом и зерном,
но здесь, на высоком заоблачном рубеже,
дай бог, обойдётся без жёрнова и без жертв.
Превозмогая закон притяжения, опровергая что-то,
из сердца протянется прочная нить – к хвосту самолёта,
и далее – белым стежком, полным чистой воды, прорисует след,
и тот, кто идёт по нему неустанно две тысячи лет,
помолится обо мне
и благословит пилота.