*
Некто находился в квартире и вращался по поводу, но одним бы это все не обошлось, и, так, как все тоже были за, то он не мог отказаться и проснуться в одиночестве. После того, как он приехал в бубен и проспал понедельник, красота отступила и противень обрек ее на всемирное признание со стороны правящих масс. И в ожидании, в томительном ожидании, полуночи он вел дневник сельского священника, но на самом деле был ведом бессмыслицей, порождавшей одиночество и отрешение. Опустивши руку ближе к теплу и начав получать удовольствие, он уже не мог остановиться. Но это длилось лишь до того момента, пока не была поставлена печать и смысл пронзил отрочество. Подлинник лежал подле, подлец не обратил на него внимания по причине, его неопрятного и незамысловатого внешнего вида, которой в глазах непонимающего говорил об отсутствии возможности, даже малейшей возможности, сделать упрек. Какой вздор подумал я, и продолжал унывать в печали и ожидании конца света и всех вещей, ожидая наступления полной тьмы, предвкушая мою победу над ней и преодоление себя, какой вздор, так могу я сейчас сказать о себе тогда, но это понимание отсутствовало в тот момент, как и в настоящий отсутствует возможность отличиться от себя и быть отличимым от действий, которые я предпринимаю по отношению к судьбе и сущностям якобы обладающими бытием.
Красиво, но не безопасно, думаю я сейчас обо всем этом, но не знаю как описать сам «сам». Кавычки и блокноты, рубрики и корреспонденты занимают меня не более сейчас, чем садовника занимало двоеточие в одноименном романе Толстого в тот момент, когда под вечер чесотка с нарастающей частотой заявляла все сильнее и сильнее о себе в кровати под кухонным столом. Бессмысленно, скажете вы, но вы, ведь, ведете себя, а на самом деле вращаетесь вокруг своей оси, так же безупречно и строптиво, как коленчатый вал является (всего лишь является) неотъемлемой частью автомобиля, философствующего в нем шляпочника из Алисы в стране чудес.
Один Я мне сказал, что ко всеобщему и пониманию нужно мне стремиться и не унывать в отчаянии и отречении, иначе неминуемая смерть и невежество ожидают меня на границе опавших и наспех похороненных идеалов, но вопреки всему этому мне кажется, что лучше бы Мне молчал и не вступал в диалоги с я, но как видно по выше написанному, это уже случилось и поздно размахивать руками и ахать в надежде, что такого рода деяние способно отличить меня от себя и направить мое грустное лицо к свету истины и божественному снисхождению.
Красиво. Но зачем? Разве есть люди. Ко всему же, еще один и единица не встречались друг с другом в бою и не погибали от ран, оставленных на мечах сразивших головы противников и врагов, которых мы теперь так любим и стольким им сейчас обязаны. Красота, но что я знаю о ней!? Разве, мне достаточно лишь того, что она возможна и я вынужден смириться и примириться с невозможностью ее осуществления. И если бы я не думал, что сейчас пишу литературное произведение, то, конечно, я бы смог сейчас все выразить красивым и стройным матом, выглядывающим из-за моего левого уха и уже надеющимся разразиться и выплеснуться на этот белый лист бумаги с пожелтевшими краями, что так надежно и безупречно скрыт за мерцающим экраном монитора, и на котором я пишу сейчас эти строки, лишь мысленно вступая во взаимность.
Ушная палочка и саквояж, полоска, что может опровергнуть беременность и рука держащая ее на расстоянии вытянутой руки от глаз, чтобы оные могли с ней соприкоснуться и прочесть высказывание, которое она скрывает от других органов чувств человеческого существа, вовсе не презирая их своим непризнаванием. Как много мне еще предстоит понять и как мало скорее всего из этого я пойму, вопреки всем надеждам и усилиям, что меня сейчас переполняют.
*
Звуки были все еще в плену видимого, как выражался доселе неизвестный, один известный поэт. Но как их освободить не знал никто, и так как Никто не знал как их освободить, он боялся, что этого вовсе не случиться и возможность услышать музыку и живую человеческую речь так и останется лишь надеждой или фантазией вечно блекнущего в своем цвету человека, неопределенного и потустороннего ко всем возможным сторонам миров. После того, как окно было открыто начался день и зацвела черемуха, но никто не знал, что это такое и поэтому, этого события Никто не заметил, ведь как выражался один известный без вести пропавший: за открытием в словарь не полезешь, а скорее поползешь в пеленках через другие пеленки по ухабистой тропе всевозможных троп местных заповедников и поющих полей поднебесья. Как жаль, подумал я, что ничего из того, что нельзя, я не могу получить просто как подарок или находку, но это меня не огорчило и я отправился искать время. Встреча, как и полагается ей, состоялась внезапно после длительного общения и взаимонепонимания, и мы узнали друг друга, я ее по почерку, она же меня по походке. Как бы странно это все не звучало, но даже встреча не освободила звуки от видимости и это еще более меня насторожило и огорчило, придало надежду и переполнило силами, в тот день я в последний раз побывал в зазеркалье и убедился в том, что, кроме отражения, оно больше не на что не способно и мне этого мало.
После красоты наступает пустота, этот закон жизни моего сознания я усвоил совсем недавно, и поэтому решил пренебречь покоем и развлечься, но так чтобы никто не узнал, но Никто об этом узнал и наказал меня по всей полноте, чего в общем и стоило ожидать от такого дерзкого, самонадеянного и отчаянного выпада, ведь я даже не князь и не барон, а всего лишь нечто, что кое-как может произносить слова и вращаться вокруг своей оси показывая существам встречающимся на пути свой скудный и имеющий так мало рецепторов вражеский язык отчаяния. Смех, улыбка, ухмылка, что мне выбрать сегодня? вот и тупик. Как быстро я попал в эту ловушку.
*
Пора, сказал преступник и отправился собирать лаванду в можжевеловой роще, но ее там он так и не нашёл, и ему пришлось наслаждаться видом моря и звуками ветра, дыма и огня в полном одиночестве и присутствии света отражаемого луной, отразившемся на поверхности моря обращенного к луне спиной. У нас не хватает спинномозговой жидкости, внезапно, мысль эта пронзила мое темя, и через отверстие, которое она сделала при входе, я ее и выдворил не наградив, даже скудным презрительным взглядом.
*
Нельзя сказать, что все есть так, как есть, ведь то, что есть может и не быть таким каким оно есть, или вовсе не быть. Эта надпись была написана над вратами в никуда. Возможно, стоит сломить время и пустить вспять лиловые ветви опавшей листвы. Но под силу ли это мне!? Как быть? Старуха жизнь все не давала мне покоя и кружилась-кружилась, словно еще надеясь, что я поверю в бессмертие ее тела. Ветер востока внезапно ворвался в мои глаза и встревожил уже начинавшую трезветь мою душу. Корабль плыл по небу, и у меня от этого чесалось нёбо. Простые предложения приводили меня в восторг, и я восторгался силой которая скрывалась за тем, что они высказывали. Традиционная логика была бессильной объяснить возможность образования новых слов. Поэтому, умер последний художник и еще не родился последний поэт. Ходить по мирам и находить себя в естественном, это последний удел некогда великих алхимиков и бурильщиков скважин. Какая брань окружает меня в те редкие моменты, когда я кое-как пытаюсь наладить диалог с другим человеком, и как грустно становиться после неудавшейся попытки. Заблудиться бы во веки, и в этом блуждании обрести себя и вечное беспокойство. Лотреамон, говорят, он поэт, пусть говорят.
*
Я видел всех. Еще вчера, казалось это мне пустой забавой.
Крыжовник выпал из орла, и подавился мерзкой жабой.
Меня манила пустота и востревоженные лики.
Как были слепы мы тогда, как были мы низки и дики.
Я видел все, и знал зачем цветет отродье ада.
А плесень покрывала день, ведь было плесени так надо.
Окутала меня листва. Зачем? Я бремя выдержать сумею.
Я слышу шелест тех колен, что тихо солнце греют.
*
В окнах, открытых настежь, я пытался пронзить пустоту, но она разорвала мое сознание в клочья и отступила за границу чувственного и созерцаемого. Как горько было думать о том, что я потерял последнюю надежду и потерпел поражение в битве за благосклонность судьбы и печали, остался в компании и могу видеть своих собеседников. В открытости нету никакого прока, в ней больше порока чем порочности, и сок, выжатый из ореховой скорлупы, капает на печаль словно солнце, озаряющее своими лучами поверхность еще не наступившего утреннего прозрения. В посуде более нет ласки, в дверных проемах явно просматривается пустота сквозь тела входящих в мою комнату красивых плотей, некогда принадлежавших человеческим душам.
*
Ложбинка и роща, пух и прах, олово и вуаль, Лем и лоск, омега и Бухарест, торфяные поля и бурундуки. Дефекты вскрыты, осталось придать им смысл и наградить орденами за отвагу и презрение к чувству жалости и всеобщему порицанию. Как бы мы не радовались наличию печали и тоски, она все же отступила на время, - настало безудержное счастье и радость.
Как смотреть и как сохранить руки и ручьи чистыми и свободными по отношению к тому, что находиться в них и к вектору течения потоков воды высохших родников, некогда порождавших движение водных масс наполнявших пространства от берега к берегу и бывших наказанными за тщеславные попытки выйти за эти границы наложенные высшим и пуститься по направлению к солнцу и свету миновав тьму и обреченность судьбы нести потоки по заданному направлению в сторону к морю видимого и чувствующего человечеством свершившегося.
*
Когда-то, я смотрел в яму и видел свое отражение, когда-то, я смотрел в зеркало и видел тоску, на поверхности лужи скользило забвение, запах дыма радовал меня, и я восхищался своим нарциссизмом и величием низкого полета души над поверхностью вещей и разумеющего их сознания. Каким подлинным мне казалось тогда все меня окружавшее, каким настоящим я чувствовал себя и жизнь, каким свободным и отрешенным пребывал я на окраине вселенной в тихом и уютном селении таких же отрешников как и я, как далеко было чувство необходимости и долга перед судьбой и провидением, как одинок я был находясь в свете истины и под покровом друзей. В цепи есть звенья, в звеньях есть пустота, в пустоте есть отчаяние, в отчаянии есть Я. Я вращался и пытался сдвинуться с места, но стоило мне лишь пошатнуться и сила прошлого с невероятной мощью отбрасывала меня далеко за границы возможного выхода, я терял устойчивость и обретал крепкую почву у ног. Музыка — это то, чего мне так не хватало, но звучать она начала много времени спустя, после того, как я услышал шорох ее напоминавший. Первая симфония была сыграна, и я захотел еще и потом еще.
*
Новая глава
В последний раз смотрел я в оконную раму и не понимал своего взгляда. Видел я то, что было за окном и шаль, которая лежала на диване подле окна и грела мою душу своим присутствием. Мой мир становился все тоньше и тоньше, и только я мог наблюдать за этой метаморфозой моей души. Красота отступала и на её место приходила грусть. Засыпая мне снились сны. В те редкие моменты, когда я понимал свое положение и положение окружавших меня вещей я поочередно испытывал: то мощь и силу выдержать натиск и устоять перед лицом смерти и неизвестного; то слабость и отчаяние, и невозможность стоять без внешней опоры, которую и отправлялся искать по помойкам и кладбищам, окружавших мое скудное положение.
Иногда, на пути мне встречались люди, но их я, почему-то, избегал и пренебрежительно к ним относился, как будто они окружали меня в избытке и я мог в любое время обратится к ним. На самом же деле, встреча с человеком была для меня очень редким подарком и всегда молниеносной внезапностью, подарком судьбы и провидения.
Как отчаянно я не пытался обратить свою жизнь на линию судьбы, каждый раз меня относило в сторону легким изменчивым ветром искушения. И сейчас, в тот момент, когда я пишу эти строки, я подлинно не знаю своего положения относительно абсолютной точки равновесия, щадящей опоры, и начала всего сущего.
*
Но нить, на которой вращалась подвешенная за правое крыло синица, все более и более блекла под бременем ее тогда отяготившем, могла не выдержать и тогда, бог весть, возможно, и отправилась бы эта птица в свой первый свободный полет по направлению к центру вселенной, в самую что ни есть глубокую и безнадежную пропасть чистого полета. В самом центре вселенной покоился господь, как ему и надлежит, неподвижен и вездесущ, тот, кто дает всему начало и есть конец всего, чистая возможность и невозможность возможности, свобода в своей необходимости, имя его не произносимо, величество необъятно, совесть чиста, он бесподобен.
Внезапно возвышенное знамя возникло на горизонте, стал слышен шум барабанов и гул шагов, идущих покорять. Копья и щиты, кони и всадники, это шел последний полк тьмы и благородия, заблудившийся в веках, остановивший время и покоривший пространство. Вместо лиц у воинов были черные пятна скрывающие чёрты и делавшие массу однородной, они были системой без элементов, функцией восходящей в никуда, радость и грусть переполняла их сердца, но так, чтобы не выплеснуться через край и оставаться в границах возможного.
Раздался первый выстрел, и все враги пали, пали непокорёнными.
*
Ученые, ученые! чему вы обучены, и почему вы обречены? Те, кто говорят якобы по поводу, но на самом то деле, никакого повода не имеют, по крайней мере, в том месте на которое они ссылаются. Откуда у меня столько ненависти и злобы ко всему, что способно остановить меня, законсервировать и превратить в инструмент который будет сведен к основной функции заложенной в него и будет находить себя во всем, что он делает, но на самом деле, нечто будет делаемо им без учета его, то есть моих, подлинных интенций и желаний, не ухваченных контекстом и не сведенных к понятному и целесообразному ходу обыденных вещей.
*
Сегодня я в очередной раз вспомнил историю из моего детства. Я лежал с отцом под одеялом, вернее, мы находились в космическом корабле и путешествовали по галактикам и мирам, и вот, мы оказались на некоем пропускном пункте пройти который можно было лишь сосчитав до двадцати. Отец, выполнив несложную вербальную операцию, которая для него была лишь одной из опций относительно развитого сознания, оказался по ту строну пропускного пункта, и ждал меня. Я же, мальчик трех лет, мог сосчитать лишь до десяти, и после нескольких не удавшихся попыток отчаялся, попросил папу вернуться за мной и провести через пропускную систему, взяв меня за руку (как он делал это на улице, в реальной жизни, к примеру, переводя меня через проезжую часть, во время нашей пешей прогулки к озеру), сказав, что, мол, я с ним, таким образом защитив меня и обезопасив от возможных сложностей, что могли возникнуть. Но он так не сделал и начал подшучивать надо мной, сказав, что невозможно вернуться обратно так, как запрещено пересекать границу в один и тот же день в обратном направлении, - это, возможно, была первая моя смерть в сознательном возрасте. И когда, спустя несколько мгновений, в комнату вошла бабушка и сказала, что в той галактике, где находился я, сейчас выдают сыр косичку и багет, я почувствовал радость, взял эти внезапно свалившиеся дары, и начал их поглощать. Папа же, тот, кто так же с удовольствием хотел тогда насладится вкусом багета и сыра, держался ровно, соблюдая правила игры, хотя он мог их спокойно и безнаказанно нарушить, в этот момент я почувствовал что такое закон и как хорошо что люди приличные его соблюдают. И пусть, отец потом в реальной жизни, в иные моменты, мог творить бог весть что, это событие из единичного и случайного превратилось в общее правило и наставление, далее было тем, что в юриспруденции называют прецедентом.
ID:
795348
Рубрика: Проза
дата надходження: 12.06.2018 13:36:43
© дата внесення змiн: 06.12.2018 16:40:40
автор: Чёрный ворот
Вкажіть причину вашої скарги
|
