Оросилась земля слезами, после тысячилетнего суеверия. Вера вернулась в облилике олицетворявщем девственоть. Но глаза были все еще закрыты, словно послеполуночный мрак окутал неизвестностью облики идущих. Это были всего навсего очертания за которыми скрывалась пустота, пустота в своей неизменности и всеже обретающая оформленность. Путь оказался жарким, тропа освещалась тускло, свет пренадлежал пророчеству. По мере приближения идущих, взгляд их видящий отдалялся от места своего наблюдения и рассотояние между путниками и городом в который они следовали неизменно увиличивалось по мере их приближения. Укоренившись в своей костности город норовил раствориться в присутсвии, но это была лишь надежда. По замслу и мысли, пропасти между властными и пустой бесконечностью закрывали двери гластностью кичась безполезной известностью. На границе взгляда и сущего не рождалось бытие образа, зазеркалье манившее вечностью было отвергнуто польностью. Взор оказался в плену видимого, был подвешен словно ожерелье. Вкус варенья, смелость падавшых, судьба пророчества забыты, как нечто скромное и не приводящее к прогрессу. Отрицание собственной сущности и довльство к себе презрением создавали устойчивость разлагавшевогося времени. Искры рождавшиеся посреди полночи были оглушены туманом.
