(продолжение)
ІV
Они брели, взявшись за руки в голубых прохладных облаках. Нет, не заблудившись и не потерявшись. Брели так, как будто точно знали, куда идут и не боялись спутать дорогу. Руки - теплые, тесно прижавшиеся друг к дружке - были проводниками, пропускающими мысли. Его - к ней. И ее - в его светлую и абсолютно трезвую голову. \"Любовь - это когда женщина не спрашивает, куда мы идем\" - думал он, как облака в небе, читая ее доверие. Он слышал любовь. Она дышала ею, излучала ее. Любовь капельками тумана, похожими на звездную пыль, оседала на ее волосах, ресницах, губах. Он жадно вдыхал и жадно смотрел на нее, силясь запомнить всю до мельчайшей, самой незаметной мелочи: широкие, как у него, брови, карие, как у него, глаза, так же, как у него, широко и глубоко посаженные, изящным зигзагом вырезанные ноздри, маленький мягкий подбородок и яркие, красиво очерченные губы. Он с удовольствием находил мельчайшие черточки их похожести, - это делало ее родной, почти сестрой. Или мамой. Той самой - теплой и далекой - из детства. А не той, которая, бросив их с отцом однажды, навсегда разрушила его мир. А ведь он так ее любил! Тогда, по-мальчишески жестоко выбрасывая из своей жизни обломки этой любви, он навсегда запретил себе так любить. И был верен этому запрету, пока в его сон не пришла эта женщина и не взяла его за руку. И они пошли, как шли всегда где-то там, за гранью реальности, в качественно ином, гораздо лучшем мире. И всегда под их босыми ногами была эта тепло-пыльная проселочная дорога. Он так и вышел из сна по этой дороге, все еще ощущая ласковое тепло пыли, очертания ее руки и удивленно глядя на свою ладонь - пустую и катастрофически одинокую. Несколько раз усилием воли он, еще не вполне осознающий реальность, пытался вернуться в этот по краешек неба налитый любовью облачный туман - настойчиво, мучительно - и не смог.
Раньше ему бы и голову не пришло, что телефонный звонок после вчерашних вольностей может быть таким желанным. Звонил давешний знакомый джентльмен напомнить об обещанном интервью Павла. Они обсудили детали и попрощались до часу пополудни. Павлу понравилась оригинальная своей старомодностью речь нового знакомого, понравилось созвучие имени-отчества - Арсен Сергеевич. Профессиональная память тут же выхватила это \"пополудни\" и аккуратненько уложила в запасник - до лучших времен.
Весь в пене, старательно соскабливая щетину, Павел улыбался, вспоминая шутку-пожелание Арсена: \"Джентельмены - в смокингах, дамы - в декольте\" и радовался, что прихватил вопреки здравому смыслу и любви к неформальной одежде, классически строгий костюм. Да, не смокинг, но пусть ему - нездешнему актеру - простится некая богемная вольность. Привычно рабочее настроение притупило память и смыло воспоминания. Но окончательно вернулся в реальность он, только просматривая почту. Лица друзей и знакомых на аватарах как бы вписали его мозг в контекст прожитой жизни, из которой он выпал на время этой поездки. Только сейчас он с удовлетворением отметил, что думал все это время на русском. Замечательно! Он давно к этому шел, читая и заучивая не только сценарии будущих фильмов, но и русскую классику, и поэзию. Следующим его языком будет украинский.
Где-то перед обедом позвонил Федор. Совершенно разбитый после вчерашнего перебора, он спрашивал, как попал в номер, извинялся, предполагая, что слишком разбушевался. Они посмеялись, вспоминая вчерашний разговор о женском сафари, и простились. Только тогда Павел осознал, что совершенно не ощущает последствий выпитого вчера. К нему вернулось, наконец, его привычное состояние деловитой собранности, утраченное в тот теперь уже далекий вечер. Он дорожил этим состоянием и решил, что больше ничто не сможет выбить его из накатанной колеи, - эти эмоциональные русские горки хороши только в кино, но никак не в жизни.
Памятуя привычку местных опаздывать везде и всюду, Павел не стал спешить со сборами. И напрасно. Ровно в полпервого, как и было обещано, заголосил мобильный, красивый девичий голосок – «по поручению Сен- Сергеича!» - сообщил о прибытии машины. Воображение сразу же нарисовало классический образ молоденькой длинноногой и услужливой секретарши. Он был приятно удивлён – в холле большого старого, но изрядно осовремененного здания телеканала его встретила совсем не юная пышечка с очень короткой стрижкой и стильными очками в дорогой оправе.
- Здравствуйте, Павел! – Крепкое рукопожатие, а голос и в жизни – абсолютно девичий, звонкий и задорный, - хохотушка, наверное, - рада знакомству. Меня зовут Татьяна. Пойдёмте со мной, Вас ждут.
И они зашагали по узкому коридору, внешне напоминающему больничный. С той только разницей, что шума здесь было гораздо больше, и вид у пробегающих мимо людей - отнюдь не немощный. Этот коридор, помещения за галереей разнокалиберных дверей и люди, деловито снующие во всех направлениях, – всё жило полнокровной, эмоциональной жизнью, вполне Павлу знакомой. Он вошёл в кабинет Арсена, предварительно выхватив взглядом надпись на табличке двери, включив одну из самых приветливых своих улыбок.
- Надеюсь, Вы не станете задавать традиционных вопросов?
Блеск иссиня-чёрных, по-восточному раскосых глаз с очень характерным прищуром и крепкое рукопожатие:
- Похоже, Вы, Павел, знаете наши традиции получше, чем я. Что за вопросы?
- «Ну, как ты после вчерашнего?» - басом изобразил вопрос Павел. Хохот был ему ответом.
- Ах, да! Я совсем забыл! – И переходя на более спокойный тон, - Рад встрече.
Обсуждение не заняло много времени. Равно как и последовавшая за ним организация съемки интервью. Похоже, Арсен был умелым руководителем, все указания его выполнялись четко и беспрекословно. Запись прошла легко. Ведущий аналитической программы тоже оказался парнем умелым, разговор вел непринуждённо, в личную жизнь особо не лез, о профессии спрашивал заинтересованно и со знанием дела. Работа захватила Павла. Привычная атмосфера тиви, - она везде одинакова, не смотря на мелкие нюансы. Он любил это с детства, с тех незапамятных времён, когда впервые попал на телевидение с отцом. Эта любовь – детская, наивно-восторженная – жила в нём постоянно. Он никому не признавался, но радовался, всегда, когда удавалось окунуться в эту фантастическую, полуреальную – полуискусственную атмосферу. И никогда не упускал возможности завести друзей-телевизионщиков. Поэтому приглашение Арсена пообедать принял с благодарностью.
- Есть маленький нюанс, - прищурил глаз Арсен, останавливаясь у двери в свой кабинет, - но, я думаю, тебя это не смутит. Таня, у нас всё готово?
Из двери выплыл огромный букет.
- Готово, - из-под кипенно-белой роскоши был слышен только звонкий голосок, - все уже в кафе. Нас ждут.
- Не смущайся, Павел, - Арсен принял цветы, как штангу на грудь, - у одной из наших коллег сегодня юбилей. Тань, а мы с букетом не переборщили?
- Но, Вы же сами сказали, завалить цветами, - смеясь, ответила Татьяна и лукаво подмигнула Павлу. Это красноречивое подмигивание намекало, что юбилярша явно небезразлична шефу. Интересно, какая она, симпатия Арсена?
- Хорошо тут у вас, - улыбнулся он Татьяне, чтобы обозначить, что её намёк понят.
- Да, мы - дружные, - улыбнулась в ответ, - Ну, вот и пришли.
Павел шагнул вперед к двери, но открыть не успел. Она сама распахнулась и, почти сбив его с ног, оттуда со смехом выскочила девушка в ярком рокерском прикиде.
- Ой, извините! - смеясь, крикнула она и понеслась по коридору.
Павел удивлённо заглянул в залитое солнечным светом огромное пространство тивишного кафе. Первой мыслью было, здесь снимается фильм «Белоснежка». Среди разношерстно одетой массовки, будто бы собранной из фильмов разных эпох и жанров, вокруг женщины небольшого роста стояло пятеро странных, зловещего вида гномов - бородатых, нечесаных, разбойничьей наружности, с полноценными мужскими торсами и очень короткими ногами-культяпками. Хохот стоял гомерический. Только после секундного шока Павел заметил, что гномы – вовсе и не гномы. Просто пятеро мужчин стояли на коленях, окружив маленькую женщину. Они запели заздравную. И пение их было удивительным – стройным, на редкость гармоничным многоголосьем. Внезапная слабость накатила мощной волной, начисто лишив Павла способности даже дышать. В окружении поющих монстров на залитом солнцем пятачке стояла она – его давешняя незнакомка – и звонко, совсем по-детски хохотала.
- Ганна Игоревна! – мгновенно вовлеклась в общее веселье Татьяна, - Эти мужланы Вас взяли в плен?
- Таня, выручайте, – смеясь, крикнула нашедшаяся незнакомка, - Им нужна принцесса, - своя вон сбежала, - а я на эту роль никак не тяну!
- Но принц, тем не менее, уже здесь, - негромкий бас Арсена из-за букета слегка снизил градус общего веселья. Ганна повернулась и замерла. Мужики стали подниматься с колен.
- С днём рождения, Ганнуся! Обойдемся без громких слов. Мы все тебя любим, - и он, ткнув Павлу мешающий букет, обнял её, не замечая замешательства.
- Ну, какой же ты принц, Арсен? - Благодарно засмеялась она в ответ, - ты – король в нашем замечательном королевстве.
- «Кукушка хвалит петуха», - отпуская её, процитировал только что коронованный «рыцарь», и, наконец, обрушил на неё цветы.
- «За то, что хвалит он кукушку», - закончила она и, свалив цветы на столик рядом, приветливо протянула руку, - здравствуйте, Павел. Рада снова Вас видеть.
И только тут ему удалось выдохнуть. Осторожно, как во сне – в том их общем незабываемом сне, - он взял её тёплую, такую знакомую ладошку и поднёс к губам:
- С днём рождения, моя пани!
- Как красиво!
- Вам нравится?
- Очень!
- Хотите, я всегда буду так Вас называть?
- Хочу. Мне, наверное, нужно что-то сказать всем в ответ на поздравления?
- Да, наверное, - бездумно кивнул он, почти не понимая, о чем она говорит.
- Тогда, быть может, Вы отпустите мою руку, - боль, стеснение и радость встречи образовали на её лице нервную тень. И только тут он увидел, что всё ещё изо всех сил сжимает её ладошку. Давно?
- Ох, простите! Вам больно?
- Ничего, - как удивительно тиха была эта улыбка!
Она отошла от него, остолбеневшего, - его внезапно нашедшаяся незнакомка, а память прокручивала замедленное кино: необъяснимое пепелище после их расставания, мольбу о чуде, ночь с Мариной. Вся горькая правда пережитого не бегущей строкой - целой страницей всплыла вдруг в его голове. Он просил о чуде, даже молился о нем в той маленькой дивной церквушке. Но он хотел чуда такого, тогда и там, - где хотел он, Павел. Пепел в его душе - от того, что в его ванной была не она, эта боль, эта выпивка - как глупо, как эгоистично! Почему он решил за Силы, которым молился, где и что должно произойти? Не потому ли, что апофеозом его желаний было увидеть ее в своей ванной? Она шла сейчас от него - маленькое, уже не ожидаемое чудо - со своей милой улыбкой, полной дружеского привета, настолько далекая от чьих бы то ни было ванн, что он устыдился своих подсознательных желаний. И только когда её негромкий голос утихомирил и смирил всеобщее веселье, радость их встречи рванула в сердце Павла ослепительным фейерверком.
Он мысленно спрятал в ладони эту радость. И держал её так, пока знакомился с разношерстной телевизионной командой, отвечал на вопросы, задавал их сам, тут же забывая ответы. Он как бы выпал из реальности. Его тело было здесь, а душа с ней. Странно. Пережив не один десяток романов и ещё больше переиграв их в кино, он никогда не испытывал ничего подобного. Желание быть с этой женщиной, касаться её, говорить с ней, слышать её голос, её смех было таким оглушительно сильным, что ему стало больно. Реально физически больно. Он попытался спрятаться в толпе - вроде вместе со всеми, но и отдельно, - как в раковине, со своими чувствами, со своей болью. Общался, смеялся чужим шуткам, шутил сам. И только, когда избегать разговора с ней стало уже неприлично, нашёл в себе силы снова подойти.
- Выпьете со мной шампанского, или снова сбежите? - помня ее отказ от вина в тот вечер, спросил неуверенно.
Она рассмеялась (как же он уже соскучился по этому тихому, безмятежному смеху!) и, предвосхитив его вопрос, объяснила:
- У меня есть один знакомый - замечательный поэт и хороший художник. Когда-то он вот так же пригласил меня выпить. Я ответила, что пью вино только с любимой подружкой. \"Тогда я - твоя любимая подружка!\"
- Возьмите бокал, - облегчённо вздохнув, предложил Павел, - и одной любимой подружкой у Вас станет больше!
- Спасибо, - она взяла бокал, - для подружки, честно говоря, Вы как-то... слишком мужественны.
Заражаясь ее смехом, он подумал о том, что у другой женщины подобная фраза выглядела бы кокетством. А у нее - правда, и ничего, кроме правды, - так просто и искренне это было сказано.
- Чем ты рассмешила нашего Павла, Ганна? - К ним подошёл Арсен. Павел впервые сфокусировался на ее имени: почему – Ганна, не Анна? Ах, ну, да! Она ведь говорила, что родом откуда-то с Волыни.
- Я рассказываю ему о Юре. - Ответила и снова повернулась к Павлу, - Вы любите импрессионистов? Представьте себе импрессионизм в поэзии, - это наш Юра. Каждая строка, каждый образ - как насыщенный, густой мазок. Только не краски, а чувства, эмоции. От этой яркости и контрастности иногда просто дух захватывает.
- Вы так вкусно рассказываете, что хочется прочесть. Вы, случайно, не пишете рецензий?
- А вы не знаете? - в голосе Арсена прозвучала такая гордость, как будто он говорил о родственнице, - сестре (или жене - подсказала ревность), - наша Ганна ведь тоже пишет стихи. Весьма приличные.
- Спасибо, дорогой! Твое \"приличные\" дороже для меня кучи хвалебных рецензий. Сегодня ты здесь - самый замечательно талантливый.
- Тебе не кажется, милая, что в глазах Павла мы действительно похожи на Петуха и Кукушку из старой басни?
-\"Кукушка хвалит Петуха, за то, что хвалит он Кукушку,\" – снова процитировали они вместе специально для Павла и расхохотались. Вовлекаясь в их веселье, Павел не мог избавиться от ревнивого желания вникнуть в их отношения, определить их как-то для себя, для своего душевного спокойствия, ставшего вдруг очень зависимым от наличия в ее жизни близкого человека, мужчины.
- Ого, какая здесь компания! - Улыбчивая дама очень спортивного телосложения по-свойски вошла в их смеющийся круг, - Ганнуся, дорогая, пойдем к нам. Простите, джентльмены, я ее украду. – И, подхватив за талию, повела от них Ганну, та лишь успела извинительно улыбнуться.
- Солнце! - восхищенно заметил Арсен.
- Вы о Ганне? Да, она похожа на лучик, - такая улыбка! И это спокойствие, - не только я ощущаю?
- Заметили? Это - самое удивительное в ней. Но так было не всегда. Мы ведь давно знаем друг друга, учились на одном курсе. Студенческая любовь и всё такое… Я сильно обидел её тогда. А потом, лет двадцать спустя, мы встретились. Вместе делали одну работу. Она очень изменилась. Как Вы сказали - лучик? - Арсен улыбнулся, - Вы не представляете себе, Павел, этот лучик в журналистике. Это, - он на минутку замолчал, подыскивая нужное сравнение, - это просто гиперболоид инженера Гарина. Как у Вас с русской классикой?
- На \"ты\", я читал обоих Толстых. - Ответил Павел, - Кто она?
- В смысле? Она редактор здесь на канале, журналист.
- Она замужем? - наконец-то он правильно сформулировал вопрос.
- Вдова...
Это было неожиданно.
- Давно?
- Да, давно. Лет, по-моему, десять назад умер ее муж, не дожил пару месяцев до сорока.
- Сколько же ей? - он был удивлен, что раньше этот вопрос не приходил ему в голову.
- Они были одноклассники, так что ей сегодня пятьдесят. Но, в сущности, – какая разница?
- Да, ты прав, разницы никакой! Но ведь это случилось так давно.
- Если ты, - Арсен понял несказанное, - если ты, Павел, об адюльтере, то оставь эту мысль. Эта женщина не для скоротечного романа. Она для жизни. Видел, какая? - Теплая, зимняя. С такой и состариться не страшно.
- Так неужели до сих пор...
- Она не замужем, - это точно, - перебил Арсен, и в горечи его тона Павел явственно услышал, что тот был среди тех, которые \"до сих пор...\" – Любовников - если ты об этом - у нее нет. Да и быть не может. У нее, видишь ли, - принципы. Старомодно в наше-то время? Знаешь, у нее теперь есть какая-то способность непонятная между цепочкой \"знакомая - любовница - друг\" (помнишь теорию доктора Астрова из Чеховского \"Дяди Вани\"?) как-то проскакивать вторую станцию. Как только ты решишь к ней поближе подойти, - глядь, а ты уже - друг! И все! Как говорит мой младший сын, - \"обломайся, брат!\"
Рассказчик невесело засмеялся и, прочитав вопрос в глазах Павла, посоветовал:
- А про постель сам ее спроси. Убежден, она ответит тебе одним из своих афоризмов.
\"И спрошу, - решительно подумал Павел, - вот пойду и все у нее спрошу. Так же как она - без хитростей и намеков, просто и прямо\". И он поискал ее глазами, благо Арсена кто-то отвлек.
V
Зал плыл по волнам прохладного джаза. Играли те самые пятеро косматых бородачей. А их рокерша – солистка подпевала негромким чуть хрипловатым альтом. Группы людей перемещались, переформатировались. Кто-то беседовал, кто-то смеялся. Было тепло и неспешно, - чувствовалось, этим людям не часто выпадает отдых, и они решили, пусть он будет красивым. Павел заметил, что в отличие от обычных для его круга тусовок, здесь люди не делятся по возрастам - молодые к молодым, те, что постарше - к своим ровесникам. В последнее время он испытывал определенную неловкость от такого деления: к молодым он уже не очень принадлежал, к старикам не хотел быть причисленным и пытался держаться посредине. То есть один. Часто у бара. Здесь явно группировались не по возрасту.
Найдя Ганну глазами среди стайки оживленных барышень, он уже не терял ее из виду. Сейчас, зная кое-какие подробности ее жизни, он рассматривал внимательнее, подробнее. Была в ее облике какая-то тщательность: ладно подогнанное по фигуре уютное платье цвета сливок, тщательно уложенные в стильную прическу волосы с темно-рыжими прядками, обрамляющими лицо, на шее какое-то непривычно широкое ожерелье, больше напоминающее воротник-стойку, чем украшение. Таким же широким, похожим на манжету был браслет на руке. Павел понял, почему он ошибался в ее возрасте, - не открыто постороннему глазу ничего, что могло бы его выдать. Он подумал, как не правы женщины, полагая, что сильную половину привлекают обнаженные части их тел. Для большинства мужчин самый возбуждающий наряд - монашеский, чтобы воображению было куда разгуляться, - не нужно видеть открытую грудь, достаточно того, что она есть. С удовольствием проводя взглядом по изгибам ее зрелой женственной фигуры, он удовлетворенно остановился на ногах. Он ничего другого и не ожидал: ее немного отставленная в сторону ступня в изящном ботинке, напоминающем обувь позапрошлого века, запросто уместилась бы в его ладони. Вот она развеселилась. Издалека он отметил еще одну ее особенность: смеясь, Ганна слегка запрокидывала назад голову и ее зубки - чуть-чуть, как и у него, неровные - становились видны до самых десен, а щеки приподнимались вверх, как у зайчонка со старых новогодних открыток. А когда она слушала, то немного наклоняла голову вперед и вбок, взгляд становился внимательным и мелькала в нем то ли грустинка, то ли горчинка, - отсюда Павлу было не разобрать. Она посерьезнела, что-то объясняя собеседницам. И он понял, что самым видимым и точным выражением ее внутренней гармонии были ее жесты - размеренные, сдержанные и красивые, как движения хорошо координирующей свое тело танцовщицы. И эта женщина десять лет одна? Немыслимо!
Казалось, он один заметил, как вдруг она напряглась и застыла. Заметил все по той же чуть в сторону отставленной ноге, как бы внезапно окаменевшей. Его взгляд, метнувшийся к ее лицу, выхватил на секунду затуманившиеся глаза и слегка прикушенный уголок нижней губы. Это длилось мгновение. Придя в себя, она, похоже, стала прощаться. Ее окружили, уговаривали, обнимали. Он видел издалека, как в тягость ей были эти уговоры, и как она хотела поскорей уйти. Широко шагая, он догнал ее у двери.
- Что-то случилось? Помощь нужна?
- Нет, спасибо, помощь не нужна. Вы очень чуткий, - она похвалила его так, как хвалит учительница за хорошо приготовленный урок. Он попытался ухватиться за эту похвалу:
- Но, я же вижу. Что случилось? - Он почувствовал, что она не позволит себя проводить, и решил не сдаваться.
И снова этот прикушенный уголок нижней губы:
- Полчасика свежего воздуха, - и всё будет в порядке. Здесь душно, - она не сочла нужным вдаваться в подробности, и он не настаивал.
- Можно мне составить Вам компанию, моя пани? На свежем воздухе. – Сказалось неожиданно более просительно, чем он хотел. Но это и спасло. Она кивнула и улыбнулась.
- Давайте, как школьники, прогуляем парочку уроков. – Он азартно развивал внезапную тактическую победу, - или у Вас есть планы?
- Нет, планов нет. Пока во всяком случае.
Они вышли в холл.
- Нужно одеться.
- Я Вам помогу, - он сказал это почти утвердительно. Она не ответила, просто посмотрела прямо в лицо. Внимательный взгляд очень спокойно обозначил дистанцию. Видимо его глаза выдали все чувства, - те мгновенно, как в зеркале, отразились в карей глубине ее зрачков. Потом, как в анфиладе зеркал, заметались между их глазами, вовлекая в потусторонний мир, где живут только силуэты сердца. Она первая вернулась в реальность, и немного сыграла:
- Спорим, я быстрее оденусь?
- Почему? – Он был еще наполовину в другой реальности.
- Бо такий сличны пан должен долго задерживаться перед зеркалом! – и, смеясь, почти побежала к лифту.
Заскочив в гардероб, он быстро схватил пальто, набросил на шею шарф и мельком заглянул в зеркало: оттуда на него смотрели незнакомые шальные глаза. Павел остановился, глубоко вдохнул и медленно сосчитал до десяти. Ему бы не следовало забывать, что он уже далеко не юноша, его возрасту не свойственны такие вот неуправляемые эмоции. Спокойнее, спокойнее, - тем более, ведь неизвестно, как реагирует она. Это тоже было ново - не знать, как отреагирует женщина. Обычно он знал. И ни разу не ошибся. Испугавшись, что начнет думать о последних событиях, как об обычном сердечном приключении, он поспешно вышел в фойе.
Здесь было пусто. В самое рабочее для здешней публики время это вполне нормально, но Павел на секунду встревожился: а вдруг она уже ушла. Пришлось снова вдыхать и снова считать до десяти. Он чувствовал стеснение, какого не испытывал уже много лет. Этот страх, что она не придет, эта неуверенность: о чем они будут говорить? куда пойдут? как в конечном итоге все сложится? - он думал, что все это осталось в далеком прошлом, там, где остались его первые влюбленности. Когда это он так волновался, сможет ли завоевать женщину? Вот это называется - влюбиться, как мальчишка, а ведь он считал, что подобная фраза - литературное преувеличение!
Она вышла из распахнувшегося лифта, не в пример ему, спокойная и уверенная в себе. Поверх платья было наброшено что-то неожиданно элегантное, какие-то кружева из очень толстых и очень пушистых ниток с широким шарфом, закинутым на плечо. Длинные в тон одежде перчатки облегали руки, убегая за высокий рукав. Она слегка подкрасила ресницы и губы - стала ярче, как бы проявилась эта ее яркость, раньше едва заметная. Увидев восхищение в его глазах, смутилась и слегка покраснела от удовольствия.
- Вы очень элегантны, моя пани. И очаровательно смущаетесь, - он подставил локоть, отметив движение своего сердца навстречу ее руке, и повел ее к выходу.
- В такие минуты, - стараясь побороть смущение заговорила она, - я вспоминаю один из рассказов О’Генри: нет большего наслаждения для женщины, когда жених ждет в церкви, у твоих ног - влюбленный молодой человек целует в отчаянии твою руку… А у тебя свежий маникюр!
Последнюю фразу он выговорила с таким победно-шутливым выражением, что он рассмеялся. И, смеясь, почувствовал, что она так же смущена его близостью и тем, что сейчас впервые за эти дни они наедине, и той сложной эмоциональной комбинацией: он знает, что она знает, насколько ему нравится.
Их стеснению помог город. В этот уже не очень ранне-осенний день он был немноголюден, восхитительно свеж и туманен. И эта легкая туманная дымка, немного размывая очертания, делала окружающий мир акварельно-мягким и лиричным.
- Вы впервые в Киеве?
- Нет, я был уже несколько раз. Кастинги, съёмки. Но город видел только парадный, - Крещатик в основном. А Вы любите?
- Пожалуй, да. Хотя у нас сложные отношения, - сказала так, как будто речь шла о человеке, - я живу здесь два с половиной года, но так и не смогла забыть, что я - провинциалка.
- Дайте угадаю. Вас напрягает суета и более быстрое, чем Ваше, течение времени?
- Абсолютно точно! Наши с Киевом внутренние часы катастрофически не совпадают. Но пара - тройка любимых местечек у меня есть. Если Вы ничего не планировали, могу показать.
- У меня уже тоже есть одно любимое, как Вы сказали, местечко. Оно тут, недалеко. Идемте?
- Идем. Но... - она замялась, - я попрошу Вас учитывать, что мои ноги вдвое меньше Ваших.
Он, на секунду оторопев, с удивлением глянул на свои ступни, потом - на ее. Сообразив, рассмеялся: в его длинную туфлю аккурат, поместилось бы два ее маленьких ботиночка, но она говорила о другом: намного выше ее ростом, Павел шел быстрее, чем она привыкла ходить.
- Когда Вы говорите, я понимаю, что еще мало знаю Ваш язык.
- Это потому, что он - мой. Все, кто попадает первый раз в мою семью (о, это - особенная компания!), сначала не сразу понимает, о чем мы говорим. Это, знаете ли, такой винегрет из привычных шуток, анекдотов, цитат из фильмов и книг, что иначе, как третья сигнальная система и не назовешь.
- А почему - третья?
- Первая - это слова, вторая - мимика и жесты, а у нас - третья. Секретный язык, как в детстве. Был такой в Вашем детстве?
- Ага, был. Я понял, о чем Вы. А можете еще что-нибудь сказать на вашем языке?
- Да, я только на нем и говорю! - засмеялась она. Он в последнее мгновение удержал себя, чтобы, нагнувшись, не поцеловать этот ее смех - такой искристый и детский.
На них обращали внимание. Она - в непривычно светлой для этого времени года одежде - маленькая и смеющаяся, и он - высокий, не по-здешнему уверенный в себе – должно быть, смотрелись красивой парой. Впервые он подумал о них, как о паре, и приостановил себя: не так быстро, не так быстро... Увлекая ее за собой в знакомый переулок, он не сомневался, что произведет впечатление своим \"местечком\" - маленькой белой церквушкой, похожей на балерину. И произвел. Она остановилась, коротко вздохнула, и как ребенку, сказала, обращаясь к церкви:
- Моя маленькая! Какая же ты хорошенькая!
Сначала город, теперь - церковь, - Павел подумал, что для нее не существует неодушевленных предметов и бездушных явлений, она как-то умела вдохнуть душу во все, что ее окружало.
- Правда, она похожа на балерину? - гордясь, как будто эта церковь была его собственностью, спросил он.
- Да, похожа. Такая ровненькая спинка! - опять это чудо одушевления. Павел незаметно окинул взглядом ее фигуру, - тоже ровненькая спинка.
- Вы любите танцы? - догадался он.
- Да, люблю. Конфеты и танцы.
Он задумался. Она с интересом наблюдала, как он пытается что-то вспомнить, и обрадовалась, когда он спросил:
- Мне показалось, или это часть Вашей сигнальной системы? Я что-то подобное уже где-то слышал.
- Умничка! - Похвалила как прилежного школьника, - это - Дэзи из Гриновской \"Бегущей по волнам\". Читали?
И на его утвердительный кивок удовлетворенно вынесла вердикт:
- Наш человек!
Они обошли церковь со всех сторон, напитываясь гармонией ее очертаний, на минутку заглянули внутрь, - настроение было больше созерцательным.
- Ну, как Вам местечко, моя пани?
- Замечательно красиво. А главное - неожиданно, я никогда здесь не была. Спасибо!
- Теперь Ваша очередь?
Улица встретила их похмурневшим небом и меланхолически-редким дождем. Осень - не ярко-золотая, а более поздняя, обнажающая деревья и покрывающая по утрам проседью траву и кусты, оплакивала свой подходивший к концу красочный карнавал. Ганна вынула из сумочки в несколько раз сложенный зонт:
- У нас есть дом, - раскрывшись одним хлопком, зонт этот оказался не по-женски большим, цвета синего дыма, или грустного неба. Он взял его, и они пошли под этим зонтом под руку, приноравливаясь к шагам друг друга. Его большие туфли и ее ботинки старательно вышагивали в ногу.
- Жизнь и есть вот такое приноравливание к шагам того, кто рядом, - заметил он.
- Да, - подхватила она, - взаимное приноравливание.
Им стало легко от того, что они думают одинаково, и они зашагали быстрее.
Идти пришлось долго, но результат того стоил. С возвышенной площадки православного монастыря, он от души любовался неожиданной прелести видом. Крутой спуск к Днепру, плавное течение величественной реки, острова и парки, издалека строгие и какие-то стремительные новостройки на противоположном берегу - все это было до задержки дыхания красиво. Дождь перестал, только свежий влажный ветер с реки обдувал лицо. Она поежилась, и Павел, повернув к себе почти силой за плечи, старательно поправил широкий шарф ее накидки:
- Замерзли?
- Не очень. Хотите, я расскажу Вам историю этого места?
- Да.
- Это случилось во времена князя Владимира. Приняв христианство, Владимир крестился и задумал крестить весь свой народ. Для начала княжья дружина стала уничтожать деревянных богов, которым поклонялись киевляне. Даждьбога - деревянную статую одного из верховных языческих божеств утопили в реке немного выше по течению. Днепр тогда был намного уже и стремительней. Люди бежали за несущейся по течению статуей вдоль реки и просили бога выплыть: \"Выдыби (то есть, \"выплыви\"), боже наш, выдыби!\" И вот здесь, - она показала рукой на средину реки, - деревянное божество на секунду всплыло на гребень волны. Так это место получило свое первоначальное название - Выдыбичи. И только много поздней оно превратилось в Выдубечи, и здесь построили мужской монастырь - Выдубецкий.
- Православный монастырь на месте, где всплыло языческое божество? Неожиданно.
- Отнюдь. Я думаю, что это очень яркая иллюстрация к истории православия в нашей стране, - нет-нет, да и проглянет лик языческого божества.
- Вы интересуетесь христианством?
- Почему - интересуюсь? Я в нем живу.
- А я в последнее время увлекся чтением Корана.
- Зачем? - вопрос прозвучал очень мягко, но со свойственной ей прямотой.
- Мммм, - он не сразу нашел слова, чтобы ответить так же прямо, как она спросила, - подумал, может быть, там я найду то, что ищу.
- И что же, если не секрет, Вы ищете?
- А Вы? Что Вы ищете в христианстве?
- Любовь. Я нашла в нем любовь, - не декларативную, а истинную, реальную.
- В чем же для Вас разница в любви реальной и декларативной?
- В поступке. Декларативная любовь не идет дальше чувства, эмоции. А истинная - решения и поступки. В христианстве любовь Творца доказана жертвой - это и решение, и поступок.
- Дать себя убить... Это ли не слабость?
- Если вы видите в этом слабость, тогда я понимаю, почему Вы читаете Коран, - сказала она задумчиво, - Ищете силу?
- Силу? Нет. Скорее - покой, равновесие. Хотя, наверное, покой в исламе найти сложно, особенно, если рассуждать так, как Вы - \"по поступкам\". Может быть, можно было бы поискать в восточных философиях. Что Вы об этом думаете?
- Так, навскидку, не задумываясь, - в восточных философиях скорее можно найти равнодушие, чем равновесие. Я не приемлю до тошноты самокопания и самоуглубления. И терпеть не могу термин \"самодостаточный человек\".
- Я не задумывался об этом специально, но так, как Вы говорите, \"навскидку\", полагаю, что узнавать себя проще через общение с другими людьми, особенно близкими. И узнавая мир. Его мне узнавать гораздо интересней, чем копаться в себе.
- Когда мне было восемнадцать, - самый возраст для серьезных жизненных вопросов, - улыбнулась она, - меня очень занимало, кто я и зачем сюда пришла. Нужна ли я кому-то, любит ли кто-нибудь меня, или я так - песчинка в песочных часах времени - просыпалась - и меня нет? В свете моих недетских вопросов поступок Христа (то, что, как Вы говорите, Он дал себя убить) - это, наверное, главное открытие в жизни: меня любят так, что готовы пойти на смерть. И Вы называете это слабостью? Что же тогда, по-вашему, сила?
- Вот это, я называю, загнать в угол вопросом! - Развеселился Павел, - А Вы - отличный журналист, моя пани! Я бы, пожалуй, поостерегся попадать к Вам на интервью. Побоялся бы, что Вы утопите меня, как князь Владимир то языческое божество.
- Если мы еще немного постоим на этом ветру, я сама превращусь в деревянное божество. Пойдемте, а? А по дороге я Вам еще кое-что расскажу. Вон там, за территорией монастыря ботанический сад. Обожаю бывать здесь в средине мая! Представьте гектары цветущей сирени. Оттенки - от белого до темно-фиолетового. Запах - голова кругом идет. И соловьи поют даже днем. Настоящий рай на земле. А сколько счастья! - И на вопрос в его глазах объяснила, - это - из детства. В самой простой сирени в цветочке обычно четыре лепестка. Дети считают, что если найти цветок с пятью лепестками и съесть - то будешь счастлив. Эти пятилепестковые цветочки так и называют - \"счастье\". Мне бы хотелось, чтобы Вы когда-нибудь это увидели.
И она снова вздохнула, как тогда, возле его церковки. Он понял, что этот вздох - ее обычная реакция на все красивое. И ему захотелось показывать ей красоты своего родного Кракова, чтобы видеть это детски-восхищенное выражение ее лица и слышать этот вздох.
- А вы не голодны? – внимательно глянула на него, - В нашем буфете, как мы его пренебрежительно называем, есть ведь было нечего. Разве что выпить.
Ее забота тронула Павла: она думает о нем, он ей не безразличен.
- Вы знаете, я забыл! - засмеялся он, - а вот сейчас вспомнил, - я зверски хочу есть.
- О-о-о, - поддержала она шутку, - голодный мужчина - это хуже зоопарка. Здесь недалеко есть один миленький ресторанчик. Там замечательно готовят мясо. Любите мясо?
- А Вы?
- Как тигр!
- Тогда - вперед!
Он прочитал усталость в том, как чуть тверже она оперлась на его локоть, и предложил проехать на такси. Взглянув на него с ласковой благодарностью, она села в открытую им дверь машины. Он не пошел вперед, к водителю, а уселся рядом, совсем близко, и захлопнул дверь. Он ожидал чего-то подобного, но не думал, что реакция будет такой сильной. Ограниченное узостью салона, их вынужденно совместное пространство, казалось, потрескивало от накала его чувств. Этот накал был таким мощным, что Павел не решался глянуть на нее, или хотя бы пошевелиться. Она сняла перчатку и, слегка касаясь холодной ладонью, погладила его лежащую на сидении между ними руку. Чувства смолкли. Ее покой вытеснил его смятение, - так свет утра постепенно и естественно вытесняет предрассветную мглу. Он взял ее руку и, благодарно поцеловав, прижал к своей горячей щеке. Машина остановилась. Они вышли, но еще некоторое время Павел ощущал замкнутость их совместного пространства и ее прохладную ладонь на своем лице.
Ресторан действительно был милым, как милым было бы, кажется, все, что имело к ней хоть какое-то отношение. Они сделали заказ. Она согласилась составить ему компанию только в обмен на длительный забег по городу, и на его вопрос ответила:
- Моя фигура - как муж-изменник, за ней нужно все время следить.
Он хохотал до слез, восхищаясь ее неожиданно ярким сравнением. Сейчас ему впервые захотелось прочесть то, что она написала, - это должно быть очень вкусно, подумал он. И это воспоминание о ее работе вызвало желание похвалиться в ответ своей, или хотя бы узнать, что она о ней думает.
- В тот вечер в ресторане Вы сказали, что узнали меня. Видели мои работы?
- Да, видела. К сожалению, не все нашла посмотреть, и не все, что нашла, поняла. Но - первоначальное мнение о Вас у меня уже было. Хотите узнать, с чего началось?
- Разумеется!
- Впервые я отметила Вас в сериале (и она назвала сравнительно недавно вышедший на экраны фильм). Меня поразило, насколько Вы не сумели скрыть свое настоящее (не героя, а именно Ваше) отношение к партнерше. Было очень заметно, как она Вам не симпатична.
- Тааак, интересно! - Это было неожиданно, - А можете поподробнее?
- Конечно. Помните сцену, где герои, убегая от преследователей, ночуют в лесной сторожке? Хотя, чего я спрашиваю? Конечно, помните. Вот в той сцене у печки я обратила внимание на Вашу руку, - она была такой равнодушно-безжизненной, какой никогда не бывает рука влюбленного мужчины. И я подумала, что, если такой хороший актер не мог этого скрыть, значит, партнерша ему более чем не нравится.
- Браво Вашей наблюдательности! И что, у меня там действительно такая безжизненная рука?
- Вот такая, - и она повторила его жест.
- Вы учились актерскому мастерству?
- Нет. У меня в роду были и есть актеры. Но я - нет. Я и Вас не рассматривала, как актера. Вы мне были интересны больше как человек. Видите ли, мое первое близкое столкновение с этой профессией очень болезненное. Мой двоюродный дед был известным в Союзе киноактером. Я с юности любила его в кино, - он был для меня воплощением всего мужского, украинского. И совсем не успела полюбить его самого, дед умер вскоре после нашего знакомства. Когда-нибудь я Вам расскажу. Но разницу между ролями и жизнью я увидела так жестко, что теперь никогда не отождествляю актера и его роль. Если меня привлекает работа человека, я всегда ищу правду о нем самом. Так что я читала интервью с Вами и смотрела тоже.
- Мне даже страшно подумать, что Вы могли обо мне прочесть!
- Вы забываете, Павел, что я - журналист. Я знаю цену желтой прессе, и умею (смею надеяться) отличать правду от выдумки. Хотя, абсолютно согласна с Вами, мы больше склонны верить плохому, нежели хорошему.
Он вспомнил, кому и в каком интервью говорил об этом, и понял, что она действительно интересовалась им. Это было и приятно, и волнительно. О нем многое писали, - чему же она верит? Какие выводы сделала?
Мясо им принесли роскошное. Не мясо, а настоящий праздник желудка, Павел давно не ел ничего подобного. Отрезая попахивающие специями и дымком аппетитные кусочки, он полностью сконцентрировался на еде, понимая, что, кроме шуток, здорово проголодался. Однако же, он поймал этот момент: приподняв глаза от тарелки, увидел, как она быстро наклонилась, спрятав улыбку.
- А чему это Вы так хитро улыбаетесь?
Она отрицательно качнула головой.
- Я же видел! Вы, наверное, надо мной подсмеивались, пока я тут ел?
- Какой Вы ранимый! – смеясь, упрекнула она, - Я думала: вот станете Вы стареньким, не сможете сниматься в роли героя-любовника, или героя спецназа. Тогда можно будет придумать детскую передачу для тех малышей, которые не хотят кушать.
- И я там буду ведущим?
- Нет, ведущей буду я. Вы просто будете сидеть и есть. У Вас это так вкусно получается, что ни один малыш не устоит.
\"Это шанс!\" - Подумал он, быстро накрыл ее руку своей, и, наклонившись к ней через стол, поймав своим ее взгляд, сказал:
- Я очень рад, что в этой передаче мы будем вместе.
Смех пропал в ее глазах так, как будто захлопнулись створки. Мгновенно погрустнев, она потихоньку убрала свою руку из-под его:
- Ну, разве что в передаче, - сказала как-то осторожно и неуверенно.
Он вспомнил свое решение спросить ее о личном начистоту и понял, что это проще решить, чем сделать. Но, все же он попробовал:
- Скажите, моя пани, вот сейчас я вторгся на чью-то территорию?
Она немного помолчала.
- Эта, как Вы выразились, территория - моя, Павел. Уже много лет - только моя. Неужели Вы думаете, этот день случился бы сегодня таким, если бы я ее с кем-то делила? Это было бы невозможным.
- Я понимаю, для Вас подобное предположение звучит оскорбительно, простите. Но я знал, что у Вас никого нет, мне сказал Арсен.
- Ах, мужчины! Большие мальчишки, - грустно улыбнулась она.
- Но, я подумал, может быть, Ваше сердце кем-то занято.
- Вот сейчас Вы лукавите, Павел. Вы вовсе не думали о моем сердце. Вы скорее думали о моей постели, не так ли?
- А если и так? Мы ведь уже не дети.
- И Вы спрашивали об этом Арсена?
- Пытался. И он велел мне самому спросить, сказал, что Вы наверняка ответите одним из своих афоризмов.
- Ах, вот как! Ну, что ж, афоризмом так афоризмом. Секс в жизни зрелой женщины, милый Павел, занимает ровно столько места, сколько он длиться. Поэтому заменять любовь постелью мне и в голову не приходит. И меня поражает логика мужчин: вы все хотите, чтобы ваша женщина была верна, а все остальные - беспринципны. Так не бывает. Но встречаясь с принципами, вы так раздражаетесь... - Он явственно услышал горечь в последних ее словах и понял, что ей доставалось за эти принципы едва ли не больше, чем, если бы она была беспринципна, - Давайте выпьем кофе в другом месте.
Он понял ее желание закончить разговор, встал, отодвинул стул и помог ей одеться. Придерживая ее оригинальное пальто, не устоял перед желанием коснуться и незаметно погладил плечи. Руки дрожали. Этот разговор выбил его из колеи, и отбросил их отношения назад, в кафе - в то неудобное стеснение.
\"С этой женщиной не будет просто,\" - подумал он.
VI
Кофейня, в которую они приехали, была одним из ее \"местечек\". В ней был стиль и даже шик. Извилистое помещение с множеством маленьких уголочков и \"закапелков\" (Павел не нашел более удачного слова) было отделано в африканском стиле настолько, чтобы создавать настроение, но не резать глаза экзотикой. Запах кофе с примесью ароматных оттенков и дополнений - этакая кофейная симфония - был неотъемлемой частью интерьера. Они поднялись по крутым ступеням на галерею и расположились за дальним столиком у окна. Пока Ганна обсуждала заказ с молоденькой официанткой, Павел огляделся. На галерее уместилось всего четыре столика. Один пустовал, и только у дальней стены за двумя другими сидели молодой человек спиной к окну, и лицом к Павлу - яркая, холеная девушка. Стоило ему дольше чем на секунду задержаться взглядом на хорошеньком лице, она сразу же цепко поймала его глаза своими и, удержав, слегка приоткрыла накрашенные губки. Павел заинтересовался, и стал ожидать, что же она предпримет дальше. Барышня медленно, нарочито томно откинулась на спинку стула и так же медленно закинула ногу на ногу, не одергивая короткую юбочку и показав изящную голень и ступню в дорогой туфле на высоченной шпильке. Он не раз бывал под прицелом женских глаз и чар, знал массу уловок и приемчиков слабого пола, но ему неприятна была такая неприкрытая игра в соблазнение.
Павел мысленно вернулся за свой столик и увидел, что Ганна со вниманием и даже любопытством наблюдает эту откровенную сценку.
- Один мой русский друг - Федор - называет это \"сафари\".
- Ну, и как Вам в роли дичи? - Сочувственно спросила она.
- Наверное, я бы должен испытывать удовлетворение от того, что еще привлекаю молоденьких девушек?
- Испытываете?
- Нет. Странно?
- Вовсе не странно в стране, где женщин на четыре миллиона больше, чем мужчин. Если обобщить, не раскладывая по цифрам, где-то пятая часть женского населения остается нереализованной. Как жена, как мать, как хранительница семейных устоев, как женщина в конечном итоге. Это - настоящая трагедия. Именно это, а не Ваша яркая внешность (я говорю это совершенно искренне, Ваша внешность действительно, очень яркая и мужественная) причина такой неприкрытой охоты.
- Инстинкты?
- Можно сказать. Но моя женская солидарность против. Я бы назвала это желанием реализоваться. Как-то так...
- Но, вот Вы же не охотитесь на мужчин. И даже наоборот... - Павел не стал продолжать, опасаясь снова ступить на зыбкую почву выяснения отношений.
- Мне, если вы помните, сегодня стукнуло пятьдесят, - она сказала о своем возрасте спокойно, как говорят о цвете волос или глаз - как о данности, - я вполне реализована и как жена, и как мать. В моей жизни было двадцать лет брака. У меня есть двое взрослых сыновей. Сейчас, смею надеяться, я и в профессиональном смысле вполне преуспеваю.
- Вы считаете, что и как женщина Вы тоже уже совсем реализованы? - Все-таки от небольшого выяснения ее планов на него Павел не устоял, и рассмеялся, услышав:
- Вы же сейчас сидите за моим столиком? Хоть и моложе меня. На сколько? Семь? Восемь лет?
- Ваши сыновья должно быть очень гордятся, что у них такая умная мама, - увел он разговор от возраста.
- У нас с ними сейчас бархатный сезон. - Улыбнулась ласково какому-то своему воспоминанию и пояснила, - я еще не нуждаюсь в их опеке, а они уже не нуждаются в моей. Мы наслаждаемся этой свободой и нечасто общаемся.
- И Вас это огорчает?
- Не то, чтобы сильно. В моей жизни разве что войны не было. А так - перестройка, безработица, раннее вдовство, финансовые трудности, тогда каждый новый день казался мне немилосерднее предыдущего. Нам было нелегко без отца. Моим мальчикам рано пришлось стать мужчинами, и они многого добивались сами из того, что обычно дают родители. К счастью, они всегда меня понимали. А гордятся они больше моей работой. И читают, и следят, и даже хвастаются.
Им принесли кофе. Павел отметил, что он налит в небольшой кофейник - один на двоих. Такой же крошечный молочник, чашечки и сахарница дополняли сервировку стола. Все было милым и аккуратно-маленьким. Ганна смотрела с интересом, пока он делал первый глоток.
- Мммм, что это?
- Это кофе \"Дикая вишня\". Если бы Вы не рассматривали красивые ноги соседской девочки, то услышали бы, что я заказываю.
В этой шутке не было ничего, кроме легкого упрека, но Павлу так хотелось услышать хоть одну маленькую нотку ревности, что он услышал. И расплылся в довольной улыбке.
Они пили едва уловимо пахнущий вишней густой напиток, и он рассказывал ей о том, какой кофе варят в странах, где ему доводилось бывать. Потом разговор перешел на экзотику, потом на его работу. Он был прекрасным рассказчиком, эмоциональным, с тонким юмором и чувством меры. Она - замечательной слушательницей. Неравнодушной, понимающей в те моменты, когда ему не хватало русских слов, и он переходил на польский. Она подсказывала, смеялась, жила тем, о чем он говорил. Он видел, что она любуется его жестами, и поражался, насколько сопереживательным может быть слушание. В какой-то момент Павел поймал себя на состоянии дежавю - отчетливом чувстве, что это уже было: этот кофе, этот столик и она, с ее непередаваемым равновесием.
- Такое чувство, - сказал он, - что это уже было. Когда-то.
- Всегда, - тихо уточнила она.
- Что?
- Кажется, что это было всегда, - еще тише и задумчивее сказала она, покраснела и поднялась.
Он тоже поднялся, решительно обойдя столик, приостановил ее за плечи и, глядя в глаза, тихо попросил:
- Пообещайте мне, моя пани, что все это не закончится.
- Что же я могу Вам пообещать? Мы с Вами, Павел - параллельные прямые, наше пересечение - за гранью возможного. Почти чудо.
- А вы не верите в чудеса?
- А Вы?
- Почему Вы отвечаете вопросом на вопрос?
- Хотите сказать, что я узурпировала Вашу любимую привычку?
Павел опешил:
- У меня есть такая привычка?
- А что Вы вот это вот делаете?
Он готов был рассмеяться, но ему помешал телефон. Это был Марек, его агент. И он ждал этого звонка, и знал, что он означает. Работа, о которой он не то, чтобы мечтал, просто хотел и стремился, похоже, шла к нему в руки, как зверь на ловца. Извинившись, он отошёл к окну.
Вот что совершенно его отрезвило – работа. Договариваясь с Мареком о подробностях контракта, он спокойно думал о ней, - той удивительной женщине, которая так неожиданно и совершенно не вовремя вошла в его жизнь. Он понимал, что если ещё хоть немного побудет рядом, то уже никак не сможет вернуться к себе прежнему. К своему комфорту, к прежней работе – поглощающей все в нём без остатка для чего бы то ни было иного. Ему придётся объясняться с той, что ждала все эти годы. Практически ни на что не надеясь, но, тем не менее, преданно. Готов ли он сломать свою жизнь? Пусть даже для того, чтобы построить её заново. С этой, уже, кажется, любимой, женщиной. Повернувшись к окну, он видел её отражение. И сразу понял, что происходит, когда она тихонько поднялась. Павел не ждал, что она подойдёт. Это не та женщина, что станет проявлять хоть какую-то инициативу. Нет. Она из тех, кто уважает мужчин настолько, что ждёт. Их решительности, их мужества. Поступка. Но он, Павел, не был способен сейчас на поступок. Не сейчас. Её отражение просто положило деньги на столик кафе и, не оглядываясь, ушло из зеркала окна. Тихо и спокойно. Так же спокойно, как вошло в его жизнь. Так недавно. Так давно.
Конечно же, его сердце рвануло за ней. Конечно, догнало, и обнимало, и целовало мокрые от дождя щёки и губы. Но сам он стоял у окна кафе и смотрел, как уходит в мокром проёме его другая жизнь, другая реальность. Навсегда.
Через два часа он летел в Варшаву.
ID:
435288
Рубрика: Проза
дата надходження: 04.07.2013 18:04:53
© дата внесення змiн: 04.07.2013 19:15:48
автор: alla.megel
Вкажіть причину вашої скарги
|
, без цього вони були б сухими і *неудобоваримыми*, і по-мойому це і є *херрі енд*, інший був би не правдивий, в наш час і з таким героєм, а ЛГ просто чудо, жінка, яка не просто знає ціну собі - знає ціну життю, а це великого коштує. 
, цілую 
, до нових ваших творів 
(читатель-потребитель 
)
Печальный финал,будто смахнули мечту вместе со слезой. К сож. в мире артистов такое отношение к отношениям считается нормальным. К счастью есть исключения из правил, которые все-таки умеют выбрать между желанной работой и желанием быть счастливым. Но для этого нужно быть очень цельной натурой . 
И какие мы разные - инь и янь... Женщины ради чувств готовы пожертвовать всем, а мужик поставил во главу угла карьеру... ПОЦ!!!(Извините, сорвалось) Аллочка, наподдай ему хорошенько, пусть помучится и примчится к ней! В общем - "Даёшь хиппи энд!" (Ой, хэппи энд...) 
Алла, это просто потрясающе! Читается на одном дыхании! Тонкий психологизм, подкупающая искренность, красота языка... Могу еще понаписать кучу эпитетов превосходной степени и всё будет мало! Аллочка, восхищаюсь! 
