Эх ты, степь моя, степь бердянская! Жизнь постыла, неволя панская»!
Описывая красочно историю колонизации отошедшего на рубеже XVIII - XIX веков к Российской империи Приазовья, большинство авторов упорно замалчивают некоторые особенности его заселения. Мы наслышаны об организованных переселениях выходцев с Балкан и об учреждении в наших краях Славяносербий и Новых Сербий. Нам известно о болгарских переселениях, мы хорошо информированы о немецких колониях переселенцев из многочисленных карликовых княжеств Священной Римской империи германского народа. Почему-то сообщают о переселениях немцев из Германии. Да не было до второй половины XIX века Германии на карте Европы! Не создал еще тогда великий Бисмарк - Отто фон Шёнхаузен (1815-1898) такой субъект международного права. Немалое число наших земляков убедили себя, что их предков переселили из степных губерний России. Чаще всего называют Курскую - в прошлом украинскую Слобожанщину. А ведь и Слобожанщина в густонаселенных областях тогда не числилась и сама нуждалась в колонизации. Знаменитый немецкий ученый, автор фундаментального четырехтомного «Этимологического словаря русского языка» (Москва: Прогресс, 1963-1974) Макс Фасмер (1866-1962) сообщает, что на землях нынешней Курской области жил коренной народ - «сцыкунны» но в многочисленных этот народ не числился, и не было поэтому возможности переселять представителей малочисленного народа для колонизации Приазовья...
Но мы совершенно забыли, что большинство прибывших в XIX веке в наше Южное Поморье были беглыми рабами-крепостными из Приднепровья и пришельцами из западных губерний империи - условно вольных, обреченных влачить жалкое, нищенское, голодное существование в строго отведенных зонах оседлости в Западной Украине, Польше, Литве.
Именно на наших берегах нашла крепостная рабовладельческая Россия свои «Кентукки» и «Массачусетс». Наш край, получивший в XVIII - XIX веках название «Новороссия», стал спасительной отдушиной - заветной мечтой для многочисленных рабов Российской империи, такой же заветной, как и заокеанская эмиграция.
А забыли мы эти особенности заселения потому, что были эти страницы недавнего рабского прошлого нашей истории нежелательными для официальных властей раньше и, похоже, остались такими и ныне. К счастью, дошла до нашего времени замечательная этнографическая трилогия великого писателя Данилевского Григория Петровича (14.04.1829 - 06.12.1890) «Беглые в Новороссии», «Беглые воротились», «Новые места», в которой «русский Купер» сохранил для потомков память о Приазовском крае первой половины XIX века. В Приазовье Данилевский побывал еще до реформы 1861 года. Его поразило своеобразие жизни в наших степях, почти не затронутой крепостничеством. Писатель увидел процветающие, богатые хозяйства предприимчивых колонизаторов - отставных офицеров российской армии, купцов, колонистов из зарубежья, выходцев из мещан. Основной рабочей силой были беглые крепостные. Рассказы, которые довелось услышать писателю о сказочном обогащении предпринимателей, об их хитроумных и циничных аферах, разгульной жизни, о подкупленных ими властях и в то же время о судьбах скрывавшихся от местной администрации беглых крестьян, превращенных в бесправных батраков, - все это послужило Данилевскому, почитателю оригинальных и занимательных сюжетов, материалом для написания авантюрных этнографических романов.
Довелось побывать писателю и в Бердянске. Поэтому и появились в «Беглых Новороссии» многочисленные упоминания о Бердянске, Бердянском крае, прекрасные описания чарующей красоты Приазовья:
«…Эх ты, степь моя,
степь бердянская!
Жизнь постыла,
неволя панская»!
«…Сторона это
такая, что
только трудись, -
золото лопатами тут
все загребают»…
«Ногайско-татарская степь шла вправо и влево, изредка только волнуясь и склоняясь погорелыми от зноя травами, камышами и песчаными косами к синему, ярко горевшему морю. Здесь по приземистой траве мелькали высокие светло-желтые, синие и красные цветы, сплошь заливая собою необозримые поляны. Как бы вы ни смотрели, куда бы ни кинули напряженный взор - одни поля, голубые холмы у небосклона да мелкие, в огненной лазури потопленные, облачка. Кое-где только темнеют вдали, по сторонам, одинокие овчарни, откуда, завидя редкого путника, вдруг кинутся стаей громадные пастушьи собаки, темными черточками вытянутся по степи и вот-вот, кажется, настигают вас. Но расстояние так далеко, что они скоро остановятся и, свернувши свои косматые хвосты, возвращаются назад. Белыми пятнами ходят бесчисленные дрофы по диким, плугом не тронутым, пустырям. Коршуны высоко плавают в небе. Пестрые флегматические аисты сторонятся от дороги, чуть не задеваемые колесами, да широко раздается во все стороны вечный свист, стон и шорох степи»...
Из разговора беглых: «Так и при запорожцах тут заимки занимали. Вся наша земля тут старозаимочными хуторами стала. Наши предки с тобою тоже сюда пришли и закрепостились. Ну, а мы с тобою уж теперь вольные»...
«Миновав еще два-три пустынных аула, пешеходы вошли в область разнообразных новороссийских колоний и под вечер очутились у знаменитого порубежного в крае шинка Лысой Ганны В шинке и кругом шинка, близ байрака, сновали какие-то люди. Фургоны стояли, волы паслись, верблюды шагали к водопою. Мелькали татары в бараньих шапках. Двери в шинок были распахнуты настежь. Волынка и две скрипки бренчали у крыльца. Музыканты были слепые нищие. Старший из них затягивал под музыку песню: «Ой, фортуне, фортунонько! Де до тебе стежка?»
«…В первое же воскресенье Левенчуку удалось быть близ одной соседней приморской зажиточной Слободки, в одинокой заимке, на песчаной Косе, на свадьбе одной девочки, выходившей за неводчика, как видно, из беглых. Отец ее тоже был наплывной, из беглых. Левенчук не верил своим глазам. Невеста и ее подруги, соседние вольные крестьянские девушки, сидели в кисейных французских платьях. Молодая венчалась в шелковом канаусе и в наколке из бархатной синели. На свадебном столе стояли тарелки с конфетами из Таганрога. Гостям разносили кизлярское, а бродячие музыканты играли польку и кадриль из самоновейшей оперы Верди, завезенной прямо из Тосканы в Одессу.
- Так будем трудиться, чтоб разбогатеть; богат - значит волен»!
«Громадные ватаги косарей и гребцов, человек в триста и в четыреста, расхаживали по быстро косимым степям. Сами велемочные господа кавалеры из-под Ростова, Бердянска, Мариуполя и Мелитополя кто верхом, в широкой бердянской или одесской, а иногда прямо панамской шляпе, или пешком, с плеткой усердно расхаживали среди артелей, пеклись с утра до ночи на страшном солнцепеке и обращали свои лица в подобие желтого земляного угля. Двигаясь медленными точками и белея своими шляпами, они, как коршуны, стоявшие в небе над ними, зорко поглядывали по сторонам, подмечая либо заленившегося косаря, либо накидывая жадным и плотоядным взглядом смазливую гребчиху, с греховным помыслом приласкать ее вечерком, в прохладе одинокой степной пустки, за стаканом пуншика и глотком коньяку или водки. «Эй, хлопцы! эй, дивчата! - покрикивали степные поморские плантаторы, с бойкостью яростных, настоящих янки, помахивая на куцых кляч плеткой и верхом ведя свои ватаги по пылающим в зное равнинам, а нуте, постарайтесь! а нуте, разом, разом, разом! дружнее! Котел каши с салом; два ведра водки лишних на магарычи! А нуте, нуте, нуте!» И сотни обеленных бурьянами кос дружно и мерно сверкают; сотни грабель взвивают и складывают в копны душистый чай наших степей, мягкое и нежное зеленое сено»...
«Здравствуйте, ребята!» - гаркнул первач на рабочих, выходя из коляски. «Здравствуйте, пане!» - «Давайте есть; что у вас имеется?» - «Что же у нас будет, пане? мы люди бедные; хлеб-соль, да разве рыбки вам поймать?» - «Давай». И закинули невод. Уж тогда ли поймали, или было приготовлено заранее, только неводчики и устроили ему закуску: уху из самой первейшей рыбы, с бездною молок и потрохов; в ноздри душистый пар так и ударил; икры свежей вывалили ему целый бочонок; а горячий хлеб да голодный зуб, главное, помните. Наелся генерал до отвалу: едва поворотился. Кинул неводчикам червонец, благодарит помощника: «Ну, брат, такого обеда и цари не едят!»
«…Земля, правду сказать, тут обетованная, не тронутая еще; многих еще она ждет. Раздолье, а не жизнь тут всякому; ленив только русский человек! Эх, гляньте, какая дичь, какие пустыри: бурьян, вечная целина, - ни косы, ни плуга не знала. Люблю я эти места: будто и бедные, а троньте эту землю - клад кладом»...
Валерий Кравченко
|
|
