|
To Brooklyn Bridge
How many dawns, chill from his rippling rest
The seagull's wings shall dip and pivot him,
Shedding white rings of tumult, building high
Over the chained bay waters Liberty--
Then, with inviolate curve, forsake our eyes
As apparitional as sails that cross
Some page of figures to be filed away;
--Till elevators drop us from our day...
I think of cinemas, panoramic sleights
With multitudes bent toward some flashing scene
Never disclosed, but hastened to again,
Foretold to other eyes on the same screen;
And Thee, across the harbor, silver-paced
As though the sun took step of thee, yet left
Some motion ever unspent in thy stride,--
Implicitly thy freedom staying thee!
Out of some subway scuttle, cell or loft
A bedlamite speeds to thy parapets,
Tilting there momently, shrill shirt ballooning,
A jest falls from the speechless caravan.
Down Wall, from girder into street noon leaks,
A rip-tooth of the sky's acetylene;
All afternoon the cloud-flown derricks turn...
Thy cables breathe the North Atlantic still.
And obscure as that heaven of the Jews,
Thy guerdon . . . Accolade thou dost bestow
Of anonymity time cannot raise:
Vibrant reprieve and pardon thou dost show.
O harp and altar, of the fury fused,
(How could mere toil align thy choiring strings!)
Terrific threshold of the prophet's pledge,
Prayer of pariah, and the lover's cry,--
Again the traffic lights that skim thy swift
Unfractioned idiom, immaculate sigh of stars,
Beading thy path--condense eternity:
And we have seen night lifted in thine arms.
Under thy shadow by the piers I waited;
Only in darkness is thy shadow clear.
The City's fiery parcels all undone,
Already snow submerges an iron year...
O Sleepless as the river under thee,
Vaulting the sea, the prairies' dreaming sod,
Unto us lowliest sometime sweep, descend
And of the curveship lend a myth to God.
Hart Crane
Харт Крейн, "Бруклинскому мосту"
Сколь зорь ещё качающимся чайкам,
вертясь, плескаться крыльями и сеять
толкучий белый перезвон ему
над оцеплённой бухтой вод Свободы?..
Пока кривая эта, парус, призрак,
не удалится с наших глаз-- она
крестя, перечеркнёт какой-то счёт;
пока нас выбросит подъёмник века...
Похоже на кино: мельканье кадров
влечёт, блистая, толп глаза-- темнит,
и спешно повторяется, пророчит
иной толпе на том же полотне...
А Ты поток кроишь, серебрян шагом,
как будто солнца золото таишь--
куда покруче мог бы развернуться,
а то что замер-- волюшка твоя!
Из чердаков, каморок, из сабвея
дурак стремглавый к парапетам мчит--
поклон кладёт, рубаха пузырём...
ему вослед усмешка каравана.
По полудё`нным улицам течёт
оскал твой, газом солнца опалённый:
маячат банкам тени гильотин...
Атлантикою дышат кабеля.
Как небо Иудеи смутен дар твой,
он-- церемониальный меч, который
в час безымянный не разит голов,
на дрожь неясную и милость скорый.
О арфа и алтарь, и слиток ярый
(танталов труд натягивать тьму струн),
пророка язвы, рабского молебна,
экстаза вопля круче ты, порог...
Вновь огоньки твои, акцент иерогли`фа
единого-- звёзд непророчный взмах
сгустил века и в вечность устремился:
мы видим в небе ночь в твоих руках.
У пирсов ждал я, под твоею тенью,
что в тьме кромешной видима. И вот
померкли огненные ляпы Сити:
потоп снегов покрыл железный год...
Неспящий как река, что под тобою,
мечтатель прерий, через море скок!
Ничтожнейшее часом к нам нисходит--
и росчерком кривым научен Бог.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
Chaplinesque
We will make our meek adjustments,
Contented with such random consolations
As the wind deposits
In slithered and too ample pockets.
For we can still love the world, who find
A famished kitten on the step, and know
Recesses for it from the fury of the street,
Or warm torn elbow coverts.
We will sidestep, and to the final smirk
Dally the doom of that inevitable thumb
That slowly chafes its puckered index toward us,
Facing the dull squint with what innocence
And what surprise!
And yet these fine collapses are not lies
More than the pirouettes of any pliant cane;
Our obsequies are, in a way, no enterprise.
We can evade you, and all else but the heart:
What blame to us if the heart live on.
The game enforces smirks; but we have seen
The moon in lonely alleys make
A grail of laughter of an empty ash can,
And through all sound of gaiety and quest
Have heard a kitten in the wilderness.
Harold Hart Crane
Харт Крейн, "Чаплинеска"
Довольные редкими утешениями,
мы уступчиво прихорашиваем души,
будто ветру впрок
засаленные и растянутые карманы.
Мы-то пока любим мир, кой заметит
оголодавшего котёнка и, бывает,
подаст ему из уличной суматохи,
или из тёплого, угловатого, тесного уюта.
Нам пятиться до финальной ухмылки
праздной судьбы, до её неизбежного
врассрочку кивка большого пальца,
под её унылым косым взглядом ,ах невинным,
ах удивлённым!
И всё же эти искусные промашки
не лживее пируэтов любой трости;
наши похороны, однако, не большое дело.
Мы увернёмся от тебя, от всего, но сердце,
не обманешь, в чём нет нашей вины.
Игра требует ухмылок, но мы увидели,
как луна в одиноких аллеях делает
грааль смеха из пустой пепельницы,
а сквозь гам веселья и гонок
мы расслышали котёнка под ногами.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
ID:
254511
Рубрика: Поезія, Поетичні переклади
дата надходження: 17.04.2011 22:42:58
© дата внесення змiн: 18.04.2011 15:59:56
автор: Терджиман Кырымлы
Вкажіть причину вашої скарги
|
