Странная книга - повесть Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда". Варлам Шаламов, разругавший повесть "Кира Георгиевна", назвал ее "фальшивой и недостойной Некрасова". Одна эта фраза свидетельствует о планке, которую взял Некрасов своим "Сталинградом" . Тот же Шаламов в одном из писем упоминает эту повесть как "первую, робкую попытку показать войну, как она есть". В одном из "Колымских рассказов" - "Галстук" - Шаламов впрямую упоминает один из эпизодов некрасовской повести, штурм высоты. Позднее, в августе 1986-го, эмигрант Некрасов напишет небольшую статью памяти Шаламова, воздав должное и его писательскому дарованию, и опыту запредельного существования в условиях ада. Свой опыт "ада на земле" - "инферно ин Сталинград" - писатель к тому времени оценит намного скромнее. И все же именно этот опыт выльется в книгу с емким названием - "Сталинград"- названием, разбавленным "окопным акцентом" после хрущевского доклада на 20-м съезде.
Странность этой книги под стать странности, неоднозначности писательской судьбы Некрасова, что верно подмечено Сергеем Довлатовым. "В окопах..." с трудом поддается обвинению в конъюнктуре. И не поддается обвинению во лжи. Все события, описанные в повести - правдивы. Правдивы, полнокровны, верны до мельчайшей черточки характеры героев. Их диалоги, мечты и потребности. Их конфликты. Художественно достоверно изображается психическое состояние героев в пограничных ситуациях, смещение масштабов и перестановка акцентов, бытовые зарисовки и мельчайшие соринки - вроде окурка, прилипшего к губе убитого бойца, свойственной комбатам манеры козырять и др.
"В окопах..." не пышет одическим пафосом просталинских здравиц. Сталин там упоминается трижды - как деталь интерьера (портрет в землянке, и всё), в немецких сводках о "городе Сталина, который должен быть..." и в словах Ширяева, который произносит короткую фразу о сталинской воле, которая в ответе за всё и всех. На фоне восторженных семяизвержений тогдашних лауреатов-сталинистов этот скупой комплимент, вложенный в уста солдата того времени, выглядел бесцветным и недостаточным. Неудивительно, что повесть была заведомо непроходным вариантом в списке произведений, выдвинутых на соискание Сталинской премии 1946 года. Ее даже вычеркнули из этого списка (если не ошибаюсь)- кто-то из ретивых постарался. А в итоге повесть снискала своему автору звание лауреата этой самой премии, присвоенное по Высочайшему повелению. Как писал Довлатов, "вурдалак Иосиф Сталин сделал Некрасова лауреатом Сталинской премии". Ход мысли Хозяина тогдашние литературщики угадали, по-моему, верно. Сталину прискучила патока славословиц, и он решил возвысить молодого талантливого писателя, осторожно говорившего не всю, но правду, и избегавшего откровенного сталинистского пафоса. Возможно, Абсолютному Вахтеру пришлась по сердцу "удобная правда" некрасовской повести. В отличие от"удобной лжи" мэйд ин Союз писателей. Безопасное разнообразие. С прицелом на воспитание очередного классика соцреалистической литературы.
Почему правда "В окопах..." удобная? Потому что ни слова о штрафниках и заградотрядах, об отношении солдат к этим "нововведениям" (а ведь приказ 228 ВГК "Ни шагу назад!" был издан в преддверии Сталинградской битвы). Хотя Абросимов после трибунала отправляется в штрафную роту. Эти фигуры умолчания выглядят явной лакировкой, и не могли не быть оценены Хозяином. Хотя с другой стороны, фронтовой, окопной правды в книге - более, чем достаточно. Другое дело, что она не вся.
Некрасова при желании можно назвать "советским Ремарком". Та же "окопная правда" и непростая история возвращения. Другое дело, что правда Ремарка - от и до. А у Некрасова - избирательно. Гораздо более, в смысле литературного фавора, Виктор Платоныч схож с А.И. Солженицыным. И тот, и другой стали зачинателями нового жанра в официальной советской литературе. Некрасов – в жанре фронтовой прозы, Солженицые в жанре прозы лагерной. И тот и другой говорили правду о пережитом лично, правду дозированную и санкционированную свыше. По Именному повелению. Не лгали! Но не договаривали. И в случае с Некрасовым, и в случае с Солженицыным – их книги выглядели неслыханной смелостью. И все же всю правду о войне и о лагере сказали не они. Каждый из них имеет своего антипода. У Солженицына – это Шаламов, открыто обвинявший последнего в лакировке и требовавший от писателя обнажающей суть вещей правдивости. У Некрасова – это, может быть, Константин Воробьев, человек писавший свою военную прозу исключительно в стол. По словам того же Солженицына, «закопавший свою правду в землю». Потому что его правда была о судьбе русских солдат в немецком плену.
И если продолжать чертить параллели между Солженицыным и Некрасовым – и тот, и другой в итоге были высланы за границу, где и пересеклись. Солженицын едва не стал при этом лауреатом Ленинской премии за «Ивана Денисовича»!
Странная книга, странная судьба… Вурдалак присвоил Сталинскую премию, сумасброд выгнал из партии, третий – выдворил за пределы.
И все же несмотря ни на какие противоречия, Некрасов остается чертовски симпатичным человеком. Лично мне, по крайней мере. Привлекает в нем – непонятное сочетание сердечности, душевной прямоты и удивительного легкомыслия. Того самого легкомыслия, которое заставило бросить карьеру инженера и податься в бродячие актеры, и побывать на прослушивании у Станиславского, и понравиться ему, и одинаково просто сходиться с разведчиком, прототипом матроса Чумака и с писателем Василием Гроссманом или Сергеем Довлатовым. За бутылочкой. И написать сомнительного качества повестушку «Кира Георгиевна». И посылать из эмиграции письмо в Союз с приклеенным автопортретом вместо почтовой марки. Той самой душевной прямоты, которая позволила писать свободным стилем злополучные заграничные очерки, накликавшие фельетонную ругань и ярлык «турист с тросточкой». И выступать на митинге, посвященном годовщине расстрелов в Бабьем Яру, и требовать установки памятника. И не унижаться перед гебистами. И той самой сердечности, которая до конца жизни отличала его в отношениях с людьми, и позволяла снисходительно оценивать свои писательские достижения. Написать очерк, посвященный памяти Шаламова. Написать очерк и упомянуть имя замечательного человека, поэта и друга – Геннадия Шпаликова – упомянуть в любимом моем некрасовском произведении, последнем, с таким емким названием - «Маленькая печальная повесть».
|
|
